— Есть у него специальность. И высшее образование есть. Учитель он по профессии.

"Вот уж на учителя он похож меньше всего!"

— Никогда бы не сказал.

— Выгнали его.

— За что?

— Говорит, сам ушел. Врет. Но язык у него подвешен. У него и насчет дач теория подведена. Свободен он там, видите ли. От чего свобода-то?

Да, отношение Полины Антоновны к Вадиму было однозначным.

— Короче, разбитый горшок они не склеют Это он тебе очки втирал. И не хлопочи.

Приходилось признать, что "толкач" с задачей не справился. Впрочем, и "толкал-то" я без особых усилий. "Но почему ее Лена не устраивает?"

— Простите. Вам виднее, конечно, как поступить.

— Я самолюбивая, Коля. Поживу, сколько смогу, без опеки, а когда час придет, в дом престарелых переберусь. Меня это заведение не пугает. И там люди. И там еще небольшую пользу принести можно.

— Вы мужественный человек, Полина Антоновна, — сказал я искренне.

— Наверно. В жизни разные решения принимать приходилось. И трудные, Коля. Очень трудные.

Она плотно сжала руки. Может быть, вспомнила что-то.

— И не жалела… Да что толковать…

Так Полина Антоновна поставила точку в этом не очень приятном и для меня разговоре, и оставалось только сообщить Вадиму, что в комнате им с Леной отказано окончательно.

"Ну, что ж… Позвонит — скажу".

Я почувствовал облегчение. Можно было о другом говорить и думать.

— Полина Антоновна! Вы дневник Сергея смотрели?

Мы тем временем перешли в ее комнату. Тетрадка с записями лежала на тумбочке у кровати.

— Смотрела, Коля.

— Ну и как? Кто же она?

Полина Антоновна взглянула издали на тетрадку.

— Имени я не нашла. "Она" да "она" пишет. А буквы мелкие… Глаза устают быстро. Возьми сам поищи.

Однако и мой поиск успехом не увенчался.

Сначала я расположился с дневником в кабинете за столом, но быстро почувствовал желание прилечь. Читать же лежа оказалось почти невозможно. Света от лампы недоставало, а верхний, от люстры, раздражал яркостью. Да и сам автор не поощрял любопытства. Буквально через страницу после сразившего Сергея объяснения он записал:

"Больше о ней ни слова".

И в самом деле, пошли записи будничные. В некоторых и я фигурировал под инициалом Н. Забавно, но ничего особенного.

Например:

"Сдал зачет".

"Целый день дождь".

"Смотрел картину "Адмирал Ушаков". Интересен Потемкин".

"Прогрипповал неделю. Читал Данилевского "Мирович".

"Н. решил ехать по назначению".

Это обо мне. Была возможность остаться в аспирантуре, но захотелось самостоятельности…

И вдруг:

"Ужасно!"

Больше ничего. Даже дата задним числом, без месяца и года: "10–е". Однако никакой тайны для меня в этой записи, увы, не содержалось. Речь шла, конечно, о смерти Михаила. Правда, я считал, что его убили двенадцатого, но и меня память подвести могла, и Сергей в потрясении мог днем ошибиться.

"Ужасно!" Именно так мы себя тогда и чувствовали… Понятно, почему Сергей не распространялся о чувствах. Они были сильнее слов…

Снова протокол. Но вот строчка:

"Она согласилась встретиться".

Строчка осталась без комментариев и продолжения. "Она" исчезла окончательно. Последней страницы в тетрадке не было. Почему-то Сергей ее вырвал. Причем неровно. Внизу остался клок бумаги. И непонятно, зачем. На предыдущей он написал:

"Перечитал. Достаточно. Финита ля…"

Ясно, что решил больше дневник не вести. Потому и чистый лист выдрал?..

В тишину врезался звонок. Благо я поставил телефон у изголовья.

Протянул руку и взял трубку. Оттуда голос Вадима сообщил:

— Это я.

— Слышу.

— Ну и как?

— Как я и предполагал.

Вадим помолчал.

— А вы старались?

— По мере сил.

Я думал, что он положит трубку в своей манере, не прощаясь, но ошибся.

— Понятно. Сил у вас не хватило. Ничего. У меня хватит.

— Неужели собираетесь продолжать?

— Раз начал…

— Поверьте, это бесполезно. Я знаю.

— Ничего вы не знаете. Я еще с козырей не ходил.

— Что это значит?

— Вундерваффе — секретное оружие.