— Не поясните?

— Зачем вам? Вас ждет солнечный юг.

Я и сам бы не прочь уже поспешить, как говорится, к месту назначения, но возникла от его слов тревога за Полину Антоновну. Что он еще задумал?

— Надеюсь, вы понимаете, что домогательства…

— Что это еще за слово? Она нас пустит — и точка.

Разговор приобретал тупиковый характер, но повесить трубку, махнуть рукой, оставить Полину Антоновну один на один с этим человком я уже не мог.

— Я пробуду здесь еще несколько дней.

— Очень приятно.

— Я хотел бы повидать вас.

Он хохотнул.

— Должок простить не можете?

Пришлось стерпеть.

— А есть надежда получить?

— Вообще-то я не из исправных плательщиков, но вы можете рассчитывать.

— Признателен. На том же месте?

— Ну, это не по протоколу. Теперь вы принимаете мое предложение. Завтра в одиннадцать у входа в пивную. Запеленговали?

Звучало это наподобие "командовать парадом буду я".

— Хорошо, — сказал я коротко.

Проснулся я не очень довольный собой. Было ощещение, что втянулся в нелепую историю, которой придал преувеличенное значение. Ну что этот неприятный парень, сторож с высшим образованием, может сделать Полине Антоновне? Ведь она, несмотря на возраст, человек–кремень. Кроме того, все равно уеду днями. Может быть, к Мазину на всякий случай обратиться?.. Тоже чушь. С его-то перегружками серьезными делами бытовыми мелочами заниматься… Да, глупо получается. Однако назвался груздем — полезай в кузов. Или махнуть рукой все-таки?

Сомнения развеяла сама Полина Антоновна. Выглядела она насупленно. Разумеется, после смерти Сергея было отчего насупиться. Но оказалось и другое.

— Ты, Коля, с этим охламоном еще собираешься встречаться?

— А надо? — спросил я прямо.

— Сослужи службу. Скажи ему еще раз, что отказала я. Не хочу его больше видеть.

Вот и развеялись сомнения.

В час открытия бар оказался непереполненным. Впорхнувшие жаждущие быстро рассредоточились по столикам. Нам достался один из лучших, под окном из цветных стекол. Это подобие витража скрывало от глаз ноги прохожих в заляпанных брюках — ночью прошел дождь.

Вадим вытащил из кармана зеленую бумажку.

— Теперь вы при деньгах. Вам и карты в руки.

Я взял три рубля и покорился наглости.

— Сколько пить будете?

— По кружке.

Это мне понравилось. Чем трезвее, тем лучше.

— Креветки возьмите! — крикнул он мне вслед.

Неопрятная женщина налила пиво, бросила в тарелку креветок, много и невзрачного вида.

Когда я ставил кружки на столик, Вадим потянулся и зевнул.

— А вы, однако, уже причастились, — заметил я.

— Имею право. Я со смены.

— В ночной трудитесь? — не удержался я.

Вадим сделал большой глоток, вскинул глаза, посмотрел, поставил кружку и погрозил мне пальцем.

— Не нужно. Вижу, что старуха доложила.

Вел он себя, пожалуй, развязнее, чем вчера, но особенно пьяным не выглядел.

— Да, я знаю.

— Что вы знаете! Внушают вам, внушают, что каждый труд почетен, а вы как были заскорузлыми обывателями, так и остаетесь. Дешевый интеллигентский снобизм! В конторе "рога и копыта" штаны за сто двадцать рэ протирать для вас почетно, а на полезную работу фыркаете.

Он допил кружку залпом.

— Я не фыркаю.

— И не фыркайте. Возьмите-ка лучше еще по кружечке.

— Я больше не хочу, а вам, по–моему, достаточно.

— Обиделись? Ладно, я сам возьму. Но сначала объясню. Да, сторож. Если бы не я, у людей бы замки срывали, телевизоры тащили. Да что тащили… Били бы просто так, для потехи. Стулья ломали, гадили. Представляете, приезжаете вы на дачку, а там погром, мальчики порезвились и визитные карточки по углам оставили. Как вам покажется? А я имущество ваше берегу. Трудовое… и всякое. Так что ж вы на меня через губу смотрите?

И, не дожидаясь ответа, Вадим встал, отошел и вернулся с полными кружками.

— Ну, что? Почетный мой труд?

— Разве учительский менее почетен?

— А… Тетушка по всей анкете прошлась?

— Это закрытый пункт?

— У меня секретов нет. Знаете, как я покинул ниву просвещения? Почему?

— Нет, не знаю.

— Потому что я не Кутузов и не адмирал Нельсон. И мне не понравилось, когда некий дебил среднего школьного возраста попал мне вот сюда, — он прикоснулся пальцем к щеке возле глаза, — этакой стальной гнутой проволочкой.