Плач в комнате смеха

Аннотация

Ещё более зловещим и непонятным было то обстоятельство, что зеркальники каждый раз проецировали на своих телах изображение жертвы. Теперь на всех огромных дисках светилось лицо Николая Балькарселя — обезображенное смертью, с застывшими в глазах ужасом и непониманием происходящего. Тела зеркальников иногда колебались, и изображение лица как бы оживало — поворачивались глаза, приходили в движение губы…

 

 

Магма — пурпурно-сизая, дымящаяся — вдруг охватывает щиколотки ног, обступает со всех сторон, колышется и наползает, корка громоздится поверх расплава, разламывается, сияя вишневым накалом, а со стороны невидимого кратера легко, будто вода, вновь устремляется поток, на который больно смотреть. Магма уже по пояс, поднимается выше, выше… Ждать больше нет сил, невмочь… Он делает глубокий вдох и, чуть изогнувшись, ныряет в огненные глубины… (Это зрительный ряд). Блаженство, ощущение сытости и покоя, умиротворение. Освежённый и счастливый, он выныривает из расплава, делает несколько глотков свежего огня и опять погружается в добела раскалённую магму. Как хорошо!.. Душу переполняет благодарность — бесформенная, безадресная. Спасибо случаю, событию, источнику, всему миру… За то, что мне хорошо… (Это чувственный фон). Мы смотрим, но не видим, слушаем, но не слышим… (Спорадические ассоциативные понятия). Антон открыл глаза, и его первый экстрасенсуальный сеанс на планете Скупой прервался. Это было похоже на издевательство. Ибо чувственный фон зеркальников (а ему Антон из всех трёх компонентов экстрасенсуальных исследований отдавал предпочтение) всё ещё клубился в памяти — эдакое розовое облако доброты, благодушия и вселенской эйфории, а сами существа по-прежнему плотным кольцом окружали базу геологов, и в их зловещем посверкивании чудился безмолвный заговор убийц. Ещё более зловещим и непонятным было то обстоятельство, что зеркальники каждый раз проецировали на своих телах изображение жертвы. Теперь на всех огромных дисках светилось лицо Николая Балькарселя — обезображенное смертью, с застывшими в глазах ужасом и непониманием происходящего. Тела зеркальников иногда колебались, и изображение лица как бы оживало — поворачивались глаза, приходили в движение губы… «Буду улетать — обязательно заберу с собой Фей, — подумал Антон, вспомнив убитую горем жену Балькарселя. Точнее — вдову. — Каждый день видеть в окнах… такое. Любой может спятить». Антон мысленно вернулся во вчерашний вечер. Распоряжение срочно отправить его на Скупую поступило некстати, уже в полёте, и кораблю-матке пришлось менять вектор нуль-пространственного прыжка. Через два часа Антон вышел из посадочного модуля и подивился, насколько точно первопроходцы назвали планету. Если не считать бурых скал, голо и мертво было здесь. Кое-где поблёскивал ледок, вечные сумерки прятали горизонт, а в тёмно-фиолетовом небе стояла остывающая звезда — холодная и мутная, будто глаз дохлой рыбы. О трагедии, разыгравшейся здесь, Антон знал немного: несколько месяцев назад в горах погиб при загадочных обстоятельствах молодой геолог Янош Форрест; три дня назад в схватке с зеркальниками погибла кристаллограф Эмилия Нэмуро; Николай Балькарсель, который поспешил ей на помощь, тоже был сожжён зеркальниками — уже на подходе к базе, на глазах у всех и своей жены Фей. В глубине сумерек Антон заметил движение и включил фонарь скафандра — на Скупой его обещали встретить. И тотчас услышал в шлемофоне хрипловатый чужой голос: — Выключите свет! Эти твари слетаются на свет, как мотыльки. К нему приблизились два человека в скафандрах высшей защиты. «Если с зеркальниками не удастся совладать, — подумал Антон, — геологические изыскания на Скупой придётся свернуть — в этих неуклюжих коконах много не наработаешь». Он запер модуль и шагнул навстречу геологам. — Иван Заречный, начальник партии, — представился обладатель хриплого голоса. Второй встречающий промолчал. — Честно говоря, мы ждали экзобиолога, — сказал Заречный, когда они тронулись в путь. — Чтобы подсказал, как бороться с этими чудовищами. Мы практически парализованы. Я запретил своим людям даже нос с базы высовывать. — Отмёрзнет, — буркнул его напарник. — За бортом стабильно минус сто шестнадцать. — Экзобиологи здесь уже были, — ответил Антон. — Изучили и классифицировали зеркальников… Существа-гелиофиты, то есть питающиеся светом животные. Уровень сознания соответствует нашим человекообразным обезьянам. Постоянно находятся в угнетённом состоянии, потому что живут впроголодь… Экзобиологи, кстати, тотчас бы прогнали вас отсюда. Вы же знаете закон о конфликтах… — Знаем, — вздохнул начальник партии. — А что в данном случае собираетесь делать вы? Они как раз выплыли на взгорок — не вышли или взобрались, а именно выплыли, поддерживаемые антигравами, — и чуть не уткнулись в один из четырёх куполов базы. Ни единого огонька не проблескивало внутри куполов. Антон понял, что и здесь соблюдают светомаскировку. — Мне поставлена задача разобраться в происходящем на Скупой и найти всему объяснение, — холодно пояснил Антон, которому за многие годы работы надоело постоянно как бы оправдываться за вынужденное вторжение в чужие дела и судьбы. — Так что считайте, что я одновременно и следователь, и экзобиолог, и психолог, и даже сенсуал. — Это нечто новое, — удивился спутник Заречного. Только теперь Антон разглядел, какие у него добрые и усталые глаза. — Вы читаете мысли? Животных и людей? — Ни то, ни другое, — улыбнулся Антон. — Мне доступны только ощущения, да и то в зашифрованном, образном виде. Мозг во время Контакта даёт зрительный ряд, чувственный фон и отдельные ассоциации. Например, любовь может представляться в виде полёта или падения с башни, чувства опьянения или, скажем, многоголосых воплей о пожаре… — Мудрёно, — сказал Заречный и остановился перед входом в шлюз. Антон глянул влево — и вздрогнул. Там, за неглубоким оврагом, сплошь заросшим полупрозрачным кустарником, похожим на саксаул, вздымались громады зеркальников. Пять или шесть дисков медленно то ли катились, то ли плыли вдоль косогора, бесшумно и грозно, будто исполинские медузы, поставленные на ребро. Но что поразило Антона больше всего, так это изображение рыжебородого человека с разинутым в крике ртом и безумными глазами, которым был украшен каждый белесый диск. Тишина за обеденным столом была такой зловещей и непрочной, что когда Антон случайно звякнул ложкой, к нему будто по команде обратились все взгляды. — Я ничего пока не понял, — сказал он, принимая эти вопрошающие взгляды. — Мне нечего вам сказать, друзья. — А вы хороший сенсуал? — без всякого подтекста спросил спелеолог Лео. — Я не хочу вас обидеть. Я хочу понять как специалист специалиста. Вот мы, там — они, — спелеолог махнул в сторону зашторенного окна. — Вы умеете слушать души… За чем же остановка? — Я хороший сенсуал, — подтвердил Антон. — И уже выяснил одно чрезвычайно важное обстоятельство. Зеркальники абсолютно неагрессивны. У них, образно говоря, души ангелов. Значит, виной всему либо люди, либо недоразумение. — Какой-то бред! — воскликнул поражённый спелеолог. — Хищники и убийцы вдруг объявляются ангелами, а мы, получается, варвары, которые не позволяют, чтобы аборигены ими закусывали. — Вы утрируете. — Антон поморщился и отыскал взглядом Фей. Вдова Балькарселя недвижно сидела у края стола и, не поднимая глаз, слушала их перепалку. Золотистый суп в её тарелке оставался нетронутым. — Вы прекрасно знаете, что зеркальники — гелиофиты, почти что растения, только движущиеся. Они не обращали на исследователей ровным счётом никакого внимания, жили в горах и пребывали как бы в анабиозе. Почему они проснулись и спустились с гор — я пока не знаю. Но они очень заинтересовались людьми. Их примитивное рефлекторное сознание полностью поглощено образом Человека. Они фетишизируют нас и наши постройки. Больше того, они любят нас более преданно, чем самый преданный пёс… Во время одного из сеансов я видел аллегорический сюжет: в горах идёт исполинский человек — без скафандра, босой, — а зеркальники стелются ему под ноги, будто листья. И всё на камни, на острия, чтобы человек не поранился… Зеркальники вообще почему-то связывают с людьми выживание своей породы, даже процесс размножения. — Непостижимо, — пробормотал Заречный, который до сих пор в разговоре не участвовал. — Ваши утверждения и наши… факты. Наши боль и утраты… — Да, гибель ваших товарищей и результаты моих сенсуальных исследований пока не согласуются. — Антон развёл руками. — Они противоречат, противостоят друг другу. Но дайте мне несколько дней — и я найду разгадку. Фей молча встала из-за стола. Лишь на долю секунды, на миг встретились их взгляды, но Антон понял, что вдова Балькарселя не поверила ни единому его слову и что Фей если не ненавидит его, то, во всяком случае, презирает. В комнате для гостей было неуютно, как и в каждом временном жилище. В который уже раз за два дня работы на Скупой Антон включил видеозапись трагедии — её сделали автоматы базы. Вот она — первая загадка, выстрел Эмилии Нэмуро, о котором столько говорили на базе. …Тёмно-фиолетовое небо, тёмные скалы. На их фоне чётко выделяется женская фигурка в лёгком серебристом скафандре. Зеркальников пока ещё не видно, они за скалой, но Эмилия, по-видимому, поняла, что её преследуют, и спешит к базе. Она так и передала по радио. Вот бросила мешок с образцами, чтобы не мешал. Слева из полутьмы выплывает несколько дисков. Эмилия сворачивает вправо. Она знает о загадочной гибели Яноша Форреста и, понятное дело, побаивается зеркальников. Но диски опередили девушку — они один за другим выкатываются ей навстречу из расщелины. Эмилия вскидывает бластер (здесь медленнее, покадрово). Даже на полукилометровом расстоянии видно, что ствол излучателя направлен в сторону от зеркальников. Ясно: решила отпугнуть преследователей. Вспышка выстрела, уходящая в ночь, в никуда. И тут же (вот она — Тайна!) ближайший из зеркальников делает невообразимо быстрый рывок навстречу выстрелу, ответная вспышка — и Эмилия падает замертво… Антон остановил изображение. В случае с Балькарселем всё ясно: он объявил им войну, сознательно шёл на уничтожение зеркальников, те парировали лучевые удары… Что любопытно, никто из них от бластера Николая не пострадал. Зеркальники парировали… Последнее слово чем-то заинтересовало Антона. Он пропустил часть записи и включил её страшный финал. …Вот, мигнув малиновым огнём, раскрылся вход шлюза. Балькарсель бежит к телу Эмилии, на ходу срывая с себя бластер. Зеркальники как бы «ожили» — на всех их плоскостях испуганное лицо Эмилии, но к девушке не приближаются, окружили полукругом, замерли в каком-то трансе. Николай вскидывает раструб излучателя. Семь вспышек атомного огня — он стреляет очередью, семь (вот оно!) ответных вспышек, и на живых экранах вместо лица Эмилии начинает вырисовываться рыжебородое лицо Балькарселя… Антон выключил запись. Нет сомнений, зеркальники не стреляли, они всего лишь парировали лучевые удары. Непонятно, правда, почему зеркальный принцип сохранён и в случае с Эмилией, но в обеих ситуациях они только повторили действия человека. Возвратили их ему. Кстати, кто вообще сказал, что зеркальники умеют стрелять? Он поспешно связался с кают-компанией, где чаще всего проводил время Заречный. Пусть помогают, пусть думают вместе с ним, а не требуют истины и порядка извне. — Иван Карлович, — спросил он, — кто у вас врач? Кто осматривал погибших? От группы геологов, которые стояли у камина, отделился невысокий человек с усталыми добрыми глазами — вот кто, оказывается, встречал его вместе с Заречным. — Я врач, — сказал он. — А в чём дело? Мы с вами уже подробно обо всём беседовали. — Да. Вы сообщили, что и Янош, и Эмилия, и Николай погибли от лучевых ударов. Балькарсель буквально сгорел, а у Форреста и Нэмуро степень поражения соответствует примерно попаданию из бластера. — Примерно, — согласился доктор. — А теперь, если вас не затруднит, вспомните энерговооружённость организма зеркальников. — Ничтожная. Они едва передвигаются, практически не размножаются… О, я, кажется, начинаю понимать… — Иван Карлович, — обратился Антон к начальнику партии. — Я произвёл простейший подсчёт. Даже суммарная энерговооружённость всех зеркальников, обитающих на планете, меньше одного импульса из бластера. Зеркальники не стреляли первыми. Они вообще не умеют стрелять. — Это ещё ни о чём не говорит, — возразил спелеолог Лео. — Если хищник слабый, то он призывает на помощь хитрость и коварство. Вы можете объяснить, за что они убили Эмилию? Ведь она в них не стре-ля-ла! Всего-навсего хотела отпугнуть… Если зеркальники в самом деле только «отражают» действия людей, то делают они это чересчур странно, криво. Это кривые зеркала, сенсуал, чёрные. Вы приглядитесь к ним получше. «Кто знает — кривые ли? — подумал Антон, отключая связь. — Всё, может, обстоит как раз наоборот…» Из далёкого детства пришло воспоминание. Когда ему было лет шесть или семь, он впервые попал в комнату смеха. Городок аттракционов уже закрыли на ночь, в залах, где стояли игровые автоматы, было пусто и гулко, погасла разноцветная мозаика огней и экранов, но Дед Егор, который властвовал в том волшебном царстве, пропустил его, крикнув вдогонку не очень понятное предостережение: «Гляди только, не обижай зеркала». Он ворвался в зал, со смехом скорчил рожу своему первому попавшемуся нелепо перевёрнутому отражению, а вопил что-то победное, стал надувать щёки, приседать, показывать язык, выделывать невообразимо что руками, ногами, всем телом. Уродцы в зеркалах тоже пришли в движение, повторяя его кривляния. Он захохотал, стал ещё пуще дразнить кривые зеркала. Так продолжалось до тех пор, пока он не увидел в одном из них жуткую картину: своё плоское, будто высушенное тело и отдельно от него тонкий блин головы, разорванный пополам улыбкой. Он умолк и перестал кривляться, но похожие на него уродцы продолжали бесноваться во всех зеркалах. Антон испуганно попятился к выходу. Его кошмарные отражения кинулись за ним вслед, стали окружать. Ещё миг — и они спрыгнут со стен, набросятся, растерзают. Он сжался, закрыл глаза и заорал от страха и отчаяния, глотая слёзы, натыкаясь руками на холодные стеклянные тупики. Прибежал дед Егор, вывел его, ослепшего от слёз, из комнаты смеха и долго не мог успокоить, унять его внезапный страх… «И всё-таки мотивы поведения зеркальников остаются загадкой, — подумал Антон. — Почему они любят нас и одновременно… убивают? И как понимать их любовь — что за ней? Может, за ней, как говорит Лео, в самом деле „гастрономический“ интерес?» Летели недолго. Скалы здесь, километрах в двадцати от базы геологов, вместо бурого приобрели серовато-зелёный оттенок, густые тени легко было спутать с трещинами и разломами, изуродовавшими этот горный массив, а на склонах и осыпях колыхались, будто водоросли, диски зеркальников. — Вот это место, — сказал Заречный, и гравилет аккуратно и точно опустился на скальную площадку. Начальник партии первым выпрыгнул из машины, подошёл к плоскому обгоревшему камню. Бока его кое-где оплавились в плазменном огне, потекли. Камень напоминал чёрного осьминога, выброшенного на сушу и припавшего в растерянности к земле. — Янош как раз переговаривался с дежурным, — пояснил Заречный. — Затем вскрикнул, как бы от испуга, и связь прервалась… Поисковая группа нашла его здесь. То, что от него осталось… Неподалёку околачивалось несколько зеркальников. И на каждом из них светилось… — Ясно, — кивнул Антон. — Лицо Яноша Форреста. Таким, каким оно было перед смертью. — Да. Испуг и непонимание. Лучше и не вспоминать. — А это что? — Антон показал на металлический оплавленный цилиндр, который валялся возле камня-осьминога. — Сейсмодатчик. Янош в тот день устанавливал их в предполагаемых активных зонах. — Здесь не было никаких приборов наблюдения? — спросил Антон. — С Форреста всё началось, а как, что — неизвестно. — К сожалению, — Заречный развёл руками. — Думаете, мы не интересовались обстоятельствами гибели Яноша… Увы, вокруг одни камни. Мрак и неподвижность… — Не скажите. — Антон поднял взгляд к небу, и губы его дрогнули в едва заметной улыбке. — А вон та звёздочка, которая движется? По-видимому, спутник? И, наверное, напичкан всевозможной регистрирующей аппаратурой? — Вы гений, Антон! — воскликнул начальник партии. — Если, конечно, спутник в тот момент был в зоне визуальной видимости. Я сейчас… Пока он связывался с дежурным и объяснял ему, какие записи проверить, Антон отошёл к краю площадки, где кончалась скала и начиналась её тень. Только в полуметре от края скалы он вдруг сообразил, что вместе с ней кончается и твердь. Тень уходила в пропасть, и Антон в который раз удивился: как мало в природе определённого и однозначного, точнее, как ещё несовершенно наше умственное зрение, которое, увы, не видит сути явлений и вещей. — Антон, есть запись, — обрадованно позвал его Заречный, — сейчас техник пришлёт голограмму. Прямо сюда. В следующий миг камень-осьминог вздрогнул и как бы расправился, а возле него появился человек в лёгком скафандре. Он наклонился, стал укреплять знакомый цилиндр сейсмодатчика. Почти одновременно с его движением из-за скалы выплыл белесый диск зеркальника, изогнулся, потянулся краями к человеку, то ли пытаясь обнять его, спеленать, то ли скрутить и задавить. Вот край диска коснулся Форреста. Янош отскочил в сторону камня, выхватил бластер, обернулся. Трепещущие края летающей медузы вновь потянулись к нему, чтобы… Янош выстрелил. Выстрел и вспышка-отражение слились воедино. Плазменный огонь наполовину испепелил человека, камень засиял расплавом, потёк… — Всё ясно, — пробормотал сенсуал, всё ещё находясь под тягостным впечатлением голографической записи. — Ты прав, Иван. Испуг и непонимание — с этого всё началось. «Положим, фетишизацию человека зеркальниками, их „любовь“ объяснить просто. Кто-то из геологов точно подметил: им катастрофически не хватает тепла и света. Но почему, почему они „возвращают“ нам выстрелы? Ведь по странной логике этого мира луч бластера должен восприниматься зеркальниками как милость, невиданная щедрость — целый водопад дармовой энергии… В чём же суть недоразумения? Почему зеркальники нарушают поведенческую аксиоматику?» Так размышлял Антон, готовясь к очередному сеансу сенсуальной связи. Он давно уже приметил одного из зеркальников — более крупного, чем остальные, со следом лучевого ожога — и решил сосредоточиться сегодня только на нём: авось что прояснится. Он глянул на экран обзора. Купола базы отсюда, с командного пункта, выглядели абсолютно безжизненными — время за полночь да и светомаскировка, зато зеркальники как бы воспрянули духом, ожили, и то приближались к базе, буквально облепляли купол энергостанции («Тепло, там больше тепла», — подумал Антон), то снова медленно катились прочь, пропадали в вечных сумерках Скупой. Меченый зеркальник не приближался и не уходил, а как бы наблюдал со стороны за происходящим или чего-то дожидался. Антон несколько минут напряжённо вглядывался в меченого, затем прикрыл глаза, привычно повторил про себя формулы самовнушения, раскрепощающие психику сенсуала. …Огненный водопад обрушивается внезапно и радостно. Боги, как вы щедры!.. Пил бы и пил живительный свет, но есть Закон… Больше, чем надо, — нельзя. Тело переполнено, безудержно раздаётся вширь, вспухает. Антон уже не знает, сколько рук у него, сколько ног, всё двоится, множится… Ощущать это страшно и одновременно неизьяснимо приятно. И вдруг боль, будто молния, раскалывает его, тело наконец обретает прежние формы, а рядом — чудо из чудес! — пялится на него другой Антон, его двойник, точнее — половинка. (Это зрительный ряд, который на сей раз идёт вместе с чувственным фоном). Облегчение, радость, чувство исполненного долга — свершилось! — похожее по описаниям на ощущения роженицы… (Это всё ещё чувственный фон). И голоса, советы, сентенции: «Истинно щедр тот, кто даёт из того, что принадлежит ему самому», «Не бери больше, чем можешь унести», «Поделись, поделись, поделись…» (Спорадические ассоциативные понятия). И снова — огонь, режущий глаза свет красного фонаря… Что бы это значило? Такой реальный свет, страшный свет… Антон потряс головой, поморщился, как от зубной боли. Что-то прервало контакт, вторглось извне — явно знакомое ему и очень опасное. Он взглянул на экран и всё понял: над шлюзом горел красный плафон — кто-то выходит из базы наружу. Однако Заречный категорически запретил покидать базу. Значит… Антон, не сводя глаз с экрана, бросился к аварийному шкафу, стал на ощупь натягивать лёгкий скафандр. Двери шлюза растворились… — А, чёрт, — прошептал Антон, увидев на поясе у неизвестного бластер. — Что они здесь — с ума посходили, что ли?! Он выскочил из рубки, побежал к шлюзу. В коридоре было пустынно, и он только теперь сообразил: база спит, уже далеко за полночь. В шлюзе, дожидаясь, пока сработает автоматика, Антон вызвал Заречного: — Кто-то вышел из базы. С оружием. Я уже в шлюзе — догоню и верну его. — Будьте всё время на связи, — ясным голосом, будто он вовсе и не спал, попросил начальник партии. — Объявляю тревогу. Сейчас мы всё выясним. Открылся выход. Нарушитель уже отошёл от базы шагов на двести — он направлялся к оврагу, на противоположной стороне которого шевелились «листья» зеркальников. Антон побежал. Только здесь, на поверхности Скупой, почти голый в своём лёгком скафандре, Антон понял, каким безнадёжно мёртвым казался этот сумрачный мир геологам. Казался… В том-то и дело, что человека привязывают к земным стереотипам тысячи нитей — память, привычка, логика, наконец, чувства, чей голос обычно громче голоса разума. Никогда, наверное, ни ему, ни геологам не понять внутренней красоты и целесообразности этого закоченевшего от холода мира, не узнать, в чём его боль и радость, а значит, они навсегда останутся чужими друг для друга… Ну, что ж. Чужими — не значит врагами… Нарушитель снял с пояса бластер. — Стой! — зло крикнул ему в спину Антон. — Опомнись! Хватит уже трупов… Человек вздрогнул, но не остановился, даже не повернул головы. В три прыжка Антон догнал его, ударил по руке, в которой тот сжимал бластер, и, не удержавшись, покатился вместе с оружием по земле. Он тут же вскочил и чуть не вскрикнул от удивления: на него глядели тёмные, сожжённые горем глаза жены Балькарселя. — Фей, — сказал он негромко и проникновенно, пытаясь пробиться к её разуму. — Ты что надумала? Ты решила отомстить? Но ведь это глупо, Фей. Это невозможно. Отомстить можно равному, сознательно причинившему тебе вред. Мстить им, — Антон махнул рукой в сторону зеркальников, которые медленно катились по косогору навстречу людям, — это всё равно как если бы Николая убило дерево, которое он срубывал, а ты сожгла весь лес. Возвращайся на базу, Фей. Женщина молча, как и шла, повернулась, побрела к базе. Движения её были полуавтоматическими, совершенно бездумными и Антон окончательно утвердился в своём решении: Фей как можно скорее надо отправить на Землю; только там её душа оттает… — Антон, почему вы не возвращаетесь на базу? — ворвался в его мысли встревоженный голос начальника партии. — Вас окружают. — Я пойду к ним, — сказал Антон, поворачиваясь лицом к оврагу. — Грош цена сенсуалу, который не верит самому себе. Они обожают нас, даже обожествляют… Я наконец должен выяснить причину недоразумения. — Чем мы можем вам помочь? — спросил Заречный после продолжительной паузы. — Ровным счётом ничем. Смотрите и слушайте. Я постараюсь всё время находиться в поле зрения приборов дальнего видения и, кроме того, буду комментировать всё, что увижу или пойму. Неожиданное решение облегчило душу, разом разрешило все сомнения. Антон вздохнул и зашагал к ближайшему зеркальнику — им, то ли по прихоти судьбы, то ли в результате подсознательного выбора, оказался всё тот же меченый. «Пообщаемся лучше конкретно, — подумал Антон, разглядывая полупрозрачный гигантский диск. — А то придумал: агитирует меня размножаться путём деления…» Зеркальник катился ему навстречу. Вот до него уже десять шагов, семь, пять, три… Антон остановился, закинул за спину оба бластера — пусть подальше будут — и стал ждать. На какой-то миг из глубины души, будто из болота, вынырнул чертёнок страха, прошамкал беззубым ртом: «Шьедят они тебя, шьедят!» — и исчез. На обезображенное смертью лицо Балькарселя, которое нависло над ним, Антон старался не глядеть, сосредоточив всё внимание на происходящем. Край зеркальника потянулся к нему, коснулся тонкой ткани скафандра. Ничего не произошло. Антону показалось, будто в разрежённой атмосфере Скупой родился ветерок и погладил его… Вот именно: не коснулся — погладил! Подкатило ещё одно огромное колесо, накрыло невесомым краем плечи, тут же передало своё прикосновение третьему — поменьше. — Бессмертные звёзды! — воскликнул Антон, обращаясь к геологам базы. — Смотрите, они делятся моим теплом! Они жмутся ко мне, как замёрзшие зверьки. Вы же знаете: на Земле в особо лютые зимы зверьё приходит к человеку… Антон, расталкивая неуклюжих зеркальников, спустился к зарослям неземного саксаула, отстегнул один из бластеров, перевёл регулятор излучения на минимум. Он рубил лучом корявые деревца и швырял их в кучу, пока сам не разогрелся, а куча не поднялась вровень с зеркальниками. Их на склонах оврага собралось уже около сотни. Из-за скал выкатывались новые и новые диски. На их телах-экранах по-прежнему мучился рыжебородый Николай Балькарсель. Вконец умаявшись, Антон присел на первый попавшийся камень и, сфокусировав бластер, поджёг костёр. Саксаул из-за нехватки кислорода разгорался плохо. Но затем красноватые язычки пламени запрыгали по веткам, странным образом обволокли их и те засветились, будто и не сгорали вовсе, а стали нитями накаливания. Зеркальники «заволновались», окружили костёр тесным кольцом. От дисков, находящихся вблизи источника тепла и света, во все стороны пошло весёлое посверкивание. — Они делятся теплом, — повторил Антон, как бы продолжая свой репортаж. — Они вообще подельчивые — это, по-видимому, одно из условий выживания. Час назад, во время сенсуального сеанса, я уловил ещё один важный нюанс: они берут всегда ровно столько, сколько нужно для жизни и продолжения рода. Остальное, излишек энергии, они отдают другим или… возвращают… Какое трагическое недоразумение, — прошептал он, горестно покачав головой. — Они брали от щедрот стреляющих самое необходимое, а остальное… возвращали. Вы понимаете теперь, что значит стрелять в них?! Антон носком ботинка пододвинул в костёр несколько откатившихся веток, улыбнулся зеркальникам: — Грейтесь, ребята, грейтесь… Затем, повинуясь какой-то подсознательной идее, заглянул в ближайший диск. Несколько секунд поверхность его оставалась без изменений, потом вдруг изображение лица Балькарселя заколебалось, расплылось, будто по экрану прошла рябь, и на Антона из глубины зеркальника глянуло его собственное лицо — заросшее щетиной (три дня уже не брился, всё некогда было), с небольшим шрамом на правой скуле и тёмными мешками под глазами. Всё это — в тысячекратном увеличении, ярко, объёмно… — Ничего себе физия — испугаться можно, — смущённо пробормотал Антон, прикидывая, что зеркальникам не так уж трудно будет помочь: энерговооружённость базы колоссальная, да и зарослей саксаула здесь хватает. — Смотрите, что происходит! — позвал его вдруг Заречный. Лицо Антона пошло по рядам зеркальников, как раньше посверкивание, стирая изображение погибшего Балькарселя. Но не это удивило Антона. Будто в комнате смеха, с его изображением внутри зеркальников происходили удивительные метаморфозы. Только если кривые зеркала его детства обезображивали, уродовали лицо до неузнаваемости — он, помнится, даже заплакал, испугавшись их недоброго волшебства, — то здесь… Невероятно! Быть такого не может! …Сперва исчезла противная трёхдневная щетина. Затем по изображению лица как бы прошла кисть реставратора и омолодила его: исчезли мешки под глазами, разгладились морщины, глаза приобрели былую глубину и блеск. Всего этого зеркальникам, очевидно, показалось мало. После паузы — совещались они, что ли? — шрам на правой скуле сначала потемнел, потом стал быстро светлеть, пока не исчез вовсе. Антон не мог знать, что чуждые выдумке зеркальники вовсе не улучшали изображение его лица. Они всего-навсего зафиксировали изменившуюся реальность.