— Доверчивость всегда была отличительной чертой русской нации, — задумчиво пробормотал ученый–таксидермист. — Великий философ Платон говорил: доверяй, но и проверяй.

Пораженное вспышкой умственных способностей соседа, сердце заведующей магазином, чей муж, пьяница и дебошир Федор, скончался в прошлом году от чахотки, сладко заныло.

Варанов же, вернувшись в свою комнату, написал заявление начальнику НКВД, в котором изобразил Алекса не только нарушителем паспортного режима, но и резидентом как минимум трех иностранных держав. Второе заявление, покороче, Георгий Петрович адресовал в жилотдел. Оно заканчивалось энергичным требованием: «Данный ход следует немедленно ликвидировать как мелкобуржуазную отрыжку прошлого и прибежище различных преступных элементов».

Получилось не очень убедительно, но веско.

«Ишь, гусь, — недобро подумал об Алексе Варанов, запечатывая конверты. — Посмотрим, что ты теперь запоешь. Там быстро разберутся, из какого ты мира…»

В воскресенье с утра пошел мокрый снег. Он залепил все окна, и в квартире № 27 стало вдруг удивительно светло и уютно. И тихо. Многочисленная семья каменщика Погребного отправилась в гости, инженер Карпинский опять обретался где-то в командировке, а Елена Ивановна, по собственному выражению, «не знала выходных».

Георгия Петровича, по натуре негромкого, но словоохотливого, сегодня вообще не тянуло к людям. Он сидел возле холодной печки, закутавшись в плед, и брезгливо поглядывал на свои чучела. Творения его рук — две совы и лиса — по чистой случайности тоже собрались вокруг печки. Их, увы, никто не покупал. Георгию Петровичу в последние дни все чаще являлся фатум службы, от одной мысли о которой он буквально заболевал. Как?! Опять надеть черные нарукавники и добровольно отдаться в рабство? «Никогда–с, господа хорошие!» — одними губами прошипел Варанов. Уж лучше сладкая тирания Елены Ивановны. Чай, прокормит при своем магазине…

На кухне в тот день царствовала Лидочка.

Она вне всяких графиков промыла пол, помогла Маркеловне поставить варить суп, затем постирала свое единственное выходное платье и повесила его сушить на этажерку.

Маркеловна задремала возле своего стола, на котором пофыркивал примус, а Лидочка принесла из комнаты тушь, лист ватмана и стала готовить на среду чертеж. Она бы и запела что-нибудь, но представила Варанова, который мог выползти в коридор, чтобы «прекратить безобразие», и передумала.

Лидочка уже заканчивала рисунок, когда громко хлопнула дверь черного хода и в кухню вошел… Алекс.

— Ой, вы все-таки пришли! — радостно воскликнула девушка.

Она стремительно вскочила с табуретки, на которую взобралась было с ногами.

И тут случилось непоправимое: локоть Лидочки зацепил флакон с тушью и на платье, на ее бежевой радости, расплылось безобразное черное пятно.

— Нич–чего, — заикнулась Лидочка. — Не обращайте внимания.

Она попыталась заслонить собой неожиданную порчу, но тут проснулась Маркеловна и объявила на всю кухню:

— Хосподи! Такое платье пропало!

В голосе ее был неподдельный ужас, и Алекс вдруг остро ощутил и гордую бедность этого мира, и оптимизм людей, одержимых идеей переделать свою жизнь на основе равенства и братства. Все это, как солнце в капле воды, отразилось в русоволосой девушке, которая стояла перед ним и растерянно сжимала в руках линейку.

Он молча шагнул вперед, отстранил Лидочку и, сосредоточившись, выжег тушь, точно так как выжег бы любую другую инородность, появись она, например, в его теле или на коже. Пятно исчезло.

— Вы что — волшебник? — Лидочка крайне удивилась.

— Нет, — засмеялся Алекс. — Все научно объяснимо, как, впрочем, и это. — Он достал из-под полы куртки три небольшие розы в прозрачной хрустящей бумаге и вручил их девушке.

— С точки зрения науки не вполне объяснимо другое, — уже серьезно сказал он, заглядывая в карие глаза Лидочки. — Почему это я зачастил к вам?! Мы такие далекие соседи… Впрочем, я, кажется, догадался. Вы понравились мне. Ваша вера в идеалы и революционный порыв.

— Наконец… — он помедлил, — ваша детская непосредственность и чистота.

Глухая Маркеловна, не понимая, что происходит, шумно вздохнула.

Лидочка зарделась, отступила на шаг от Алекса.

— Вам, наверное, нельзя к нам заходить, — вполголоса сказала она, опасливо поглядывая на дверь с медной табличкой. — На днях приходил военный, расспрашивал о вас. Я объяснила все с материалистических позиций, но он, кажется, не поверил. А это старое чучело Варанов обозвал вас шпионом.

— Не обижайтесь на него, — мягко сказал Алекс. — Он старый и больной человек. У него внутри… много черных пятен, поэтому он злится на весь мир. Я полечу его при случае.