После описания времяпрепровождения рабочих, выпущенных на улицу после работы и предающихся разгулу и разврату, следует такое замечание, в печатном тексте выпущенное:

Что бы я сдлалъ, когда мн было 20 лтъ и когда бы меня держали всю жизнь за станкомъ и выпустили бы на праздникъ съ 10 рублями въ карман, и трактирами съ органами, и двками, и извощиками, готовыми свезти, куда хочу, на каждомъ перекрестке?

Сказав о беспечности едущих на бал и не хотящих знать о том, какая связь между этим балом и теми рабочими, которые ходят по улице пьяными после утомительной работы для изготовления предметов, нужных для бала, Толстой продолжает (это место выпущено в окончательном печатном тексте):

Но мало того, что они не хотятъ знать того, кто и какъ сдлалъ имъ ихъ бархаты, вера, конфеты, они не видятъ и того, что сотни людей не спали въ эту ночь, отправляя ихъ господъ и дожидаясь ихъ, и сотни кучеровъ, многіе старики, сидли въ эту ночь до 7-го часа на козлахъ, махая то той, то другой рукой и удерживая прозябшихъ лошадей (морозъ доходилъ до 25 градусовъ), <поглядывая въ освщенныя окна, прислушиваясь къ слабымъ звукамъ музыки и желая только однаго, чтобы у «нашей» заболло что-нибудь и чтобы надо было свезти ее домой и самому отогрться въ кучерской, а не простудиться на смерть.>

Далее на полях следующая вставка, тут же зачеркнутая:

При этомъ надо помнить, что вс т люди на фабрикахъ, которые готовили вс предметы, нужные для бала, и вся та прислуга — кучера и другіе, которые служили участникамъ бала, — это все счастливцы, побдившіе въ борьб за существованіе, что рядомъ съ этими счастливцами есть въ той же Москв десятки тысячъ людей, вытсненные этими счастливцами, — не получившіе мстъ на фабрикахъ и въ прислугу и въ эту самую ночь съ пустымъ желудкомъ валяющіеся въ ночлежныхъ домахъ, и нкоторые умирали, какъ прачка.

Несколько ниже — на протяжении почти целой страницы, захватывая поля, речь идет всё о том же — о вопиющем контрасте между тем, что делается на балах, и тем, что происходит в это время на улице — среди прислуги, дожидающейся своих господ, и бедного, не имеющего пристанища люда. Всё это зачеркнуто.

Немного отступя, следует абзац, частью выпущенный в печатном тексте, частью в измененном виде перенесенный сначала в главу XXII рукописной редакции (см. ниже), а затем в главу XXV окончательного печатного текста:

Мы живемъ такъ, какъ будто нтъ никакой связи между умирающей прачкой, 14-лтней проституткой, замерзшимъ отставнымъ солдатомъ и нашей жизнью, а между тмъ связь эта должна бы рзать намъ глаза. Мы можемъ сказать: «Но не мы лично защемили хвостъ въ лещетку», но отрицать того, что не будь защемленнаго хвоста, не было бы нашего веселья, мы не имемъ никакого права. Мы не видимъ, какая связь между прачкой и нашей роскошью, но это не отъ того, что нтъ этой связи, но отъ того, что мы поставили передъ собой ширмы, чтобы не видть. Если бы не было ширмъ, мы бы видли то, чего нельзя не видть.

<Какія же это ширмы?>

Ниже читаем в рукописи еще два абзаца, в печатном тексте отсутствующие:

[1] Если еще были бы какія-нибудь отговорки для того, чтобы заставить всхъ этихъ людей нести этотъ постылый и тяжелый трудъ. А то никакихъ. Весь трудъ этотъ понесенъ людьми въ нужд для того, чтобы он, безстыдно оголенныя, могли, обнявшись съ молодцами, кружиться по комнат.

[2] Я привелъ свое воспоминаніе о бал именно потому, что въ этомъ безобразномъ явленіи бала, боле уродливомъ въ наше время, чмъ циркъ съ мучениками во времена Августовъ, поразительне этотъ обманъ, представляющій покупку и наемъ, т. е. употребленіе для себя денегъ, какъ что то самое естественное и безвредное.

Рукопись заканчивается примером драки собак (см. гл. XXIV окончательного текста), после которого следует еще такое заключение:

Вдь бархатъ и папироски длаютъ, во-первыхъ, отъ того, что ты съ другими ихъ любишь, а во-вторыхъ, отъ того, что ты съ другими своимъ пріобртеніемъ тхъ денегъ, на которыя ты покупаешь, привелъ съ другими людей на фабрику, или за папироски, или къ корыту за мытье рубашекъ.

Что касается стилистических и более мелких фактических отличий текста рукописи от окончательного печатного текста, то они встречаются не так уж часто и существенного интереса не представляют. Следует лишь отметить, что в тексте рукописи эпизод с набивкой папирос двумя женщинами, рассказанный в конце главы XXIV окончательного печатного текста, происходит не в комнате «одного знакомого», а в комнате сына Толстого.

22. Рукопись ГТМ на 12 нумерованных по четвертушкам листах в 4° (нумерация от 283 до 293 включительно), состоящая из пяти несшитых полулистов обыкновенной писчей бумаги, согнутых пополам, и двух четвертушек. Три страницы чистые и не нумерованы. Написана с обеих сторон рукой С. А. Толстой, с поправками Толстого. Мы имеем тут дело лишь с остатком большой рукописи, которая, судя по типографским пометам, была в наборе. Начало:«Я прошелъ мимо покойницы». Конец:«своимъ заработкомъ» для больной». На основании целого ряда текстуальных совпадений нужно думать, что с этой рукописи набирались самостоятельные отрывки из «Так что же нам делать?», напечатанные в «Русском богатстве» за 1885 г. под заглавием: «Жизнь в городе», «Из воспоминаний о переписи» и «Деревня и город». Уцелевшая часть рукописи заключает в себе частично текст, легший в основу статьи «Жизнь в городе». Текст рукописи не вполне совпадает с печатным текстом (последний между прочим значительно сокращен). Очевидно, в авторской правке корректур, до нас не дошедших, сделаны были Толстым соответствующие изменения. В самом начале рукопись воспроизводит исправленную Толстым последнюю страницу второго оттиска сверстанной корректуры, описанной под № 19, от слов «Я прошелъ мимо покойницы въ уголъ хозяйки и разспросилъ ее обо всемъ». Далее воспроизводится незачеркнутый конец приписки Толстого к этой странице корректуры и продолжение этой приписки, в корректуре не уместившееся, написанное, видимо, на отдельном утерянном листке. Вся эта приписка рукой Толстого зачеркнута. Воспроизводим ее: