— Ахъ, мерзавцы! мерзавцы!

— Кто? — спросилъ я.

— Вс. Смшно отвчать такъ, а иначе нельзя. Ну разв не мерзавцы родители? Я и тогда и посл слышалъ такихъ: что предстоитъ сыну? Сдлать несчастіе двушк — дурно, замужняя женщина — тоже не хорошо. Остается одно — дом`a. И я первый поведу сына. Я слышалъ сколько разъ такія слова. Но какъ ни храбрился, все таки стыдъ сильне, и никогда отецъ не только не поведетъ, но говорить съ сыномъ не достанетъ силъ. Но правительство. Вдь если [въ немъ] есть смыслъ, то оно блюдетъ добрую жизнь гражданъ, и вотъ оно устраиваетъ дом`a и обезпечиваетъ развратъ для насъ, для гимназистовъ. Нтъ, но это все простительно. Но доктора съ своей наукой, утверждающей, что это нужно.

** № 8.

<Помню, товарищъ брату, устроивъ нашу погибель, ухалъ, и мы остались одни съ двумя женщинами — моей и братниной. Помню, ничего страшнаго, отталкивающаго, что мн всегда представлялось въ послдствіи въ такихъ женщинахъ, я не видлъ тогда въ этихъ домахъ. Одна — моя — была русая, рябая, нсколько добродушная, глуповатая, высокая, полная женщина, братнина была тоненькая, высокая, съ вздернутымъ носомъ, блокурая, съ очень доброй и тонкой улыбкой. Братъ тоже въ первый разъ познавалъ женщину и былъ въ томъ же размягченномъ состояиіи, какъ и я. Я какъ во сн вспоминаю это. Мы сидли вс 4 полураздтые въ маленькой пропахнувшей особеннымъ запахомъ комнат и говорили — о чемъ же? Мы оба говорили — братъ началъ, а я поддерживалъ — о томъ, что имъ надо бросить эту жизнь, пойти хоть въ услуженіе. Братнина — Надежда (звали ее Надежка) отшучивалась, улыбалась, говорила, что это невозможно, и я видлъ, она не столько себя при этомъ жалла, сколько насъ, брата, что она должна разочаровать его. Но она была радостна. Этого нашего разговора я посл него не вспоминалъ до самаго послдняго времени. Этотъ эпизодъ записанъ въ моемъ воспоминаніи въ отдл стыдныхъ, и я только уже посл моего несчастія, перебирая все, нашелъ тамъ этотъ эпизодъ, единственный свтлый въ воспоминаніяхъ этого рода, записанныхъ въ стыдныхъ.>

* № 9.

Все мн казалось легко, весело. Мало того: былъ самый главный признакъ настоящаго влюбленія: чувственность совсмъ не говорила по отношенію къ ней. Она таилась тамъ гд-то внизу, подъ поворохами нагроможденныхъ на нее раздутыхъ чувствъ. Только изрдка, изрдка и чмъ ближе къ сроку сватьбы, тмъ чаще, она прорывалась, и показывало себя то, на чемъ все было построено.

— Да, но есть же любовь къ женщин не чувственная. — Я не договорилъ еще, какъ онъ уже перебилъ меня:

— Никогда! т. е. влюбленья нтъ. Отчего жъ всегда любятъ тхъ, которыя одваются по мод, и причесываются и выставляютъ..., а не экономку, тетушку? Нтъ, батюшка, это все она, тоже похоть, но разведенная въ большомъ количеств поэтической воды и окрашивающая ее всю. [151]

И доказательство, что это она, что какъ только она явится наголо и удовлетворится, вся эта вода сдлается просто прсной водой, и вся постройка рухается. Поэтическая любовь и похоть — два выраженія одного и того же, какъ сила [и] тепло. Если оно въ одной, въ другой нтъ. — Ну, да это посл. Такъ вотъ я былъ влюбленъ по всмъ правиламъ, и я не могу выразить, какъ я, болванъ, былъ этимъ доволенъ и какъ хвалилъ себя за это. Вдь, кром общаго безумія, было у меня еще что?

** № 10.

— Главная ложь, главный обманъ — это любовь. Любовь! L’amour! та самая, про которую они говорили. — Онъ указалъ на то мсто, гд сидла дама съ адвокатомъ. — Вс, вс, и мущины и женщины, воспитаны въ этомъ благоговніи къ любви. Я съ дтства уже готовился влюбляться и влюблялся и всю молодость влюблялся, радовался, что влюбленъ.

Это главное и самое благородное и возвышенное въ мір занятіе быть влюбленнымъ. Мн говорятъ, нельзя отрицать, что чувство это есть. Разумется, есть, какъ и тысячи другихъ чувствъ, но т зародыши остаются зародышами и проявляются случайно въ одномъ человк изъ многихъ, и то временно, точно также, какъ чувство обжорства, охоты и многія другія. Но когда почва такова, что все развиваетъ это чувство, тогда оно, это чувство влюбленія, разрастается до тхъ предловъ, въ которыхъ оно въ нашемъ развратномъ, праздномъ обществ. Такъ оно разрасталось во мн, и хотя я влюблялся и прежде, но въ жену свою я влюбился ужъ во всю. Я приберегъ всю силу любви къ супружеству. И вотъ она пришла. Все было по настоящему: пришла любовь и увнчалась успхомъ. Романы, поэмы, романсы, оперы, музыка, философія даже — все восхваляетъ любовь. Вдь надо бы хоть немножко разобраться, что такое эта столь хваленая любовь? Ну, во-первыхъ, буду грубо, коротко говорить! [152]

Я уврялъ себя и всхъ, что я люблю ее возвышенно, а поступалъ съ ней, какъ не поступаютъ животныя съ своими самками. Это вдь ужасно. Люди хуже, грязне животныхъ. А лгутъ то какъ! Любовь къ дтямъ! Я знаю, что ребенокъ, отнятый отъ груди, теряетъ половину шансовъ жизни, статистика мн доказываетъ это. И моя жена, кормилица этого ребенка, беременетъ. А я распинаюсь въ любви. Только бы не лгать. Палъ ниже животнаго, признайся въ этомъ, кайся, и ты будешь все таки человкъ. Но жить, какъ мы живемъ, — въ гно восхваляемой нами любви, довольные собой — это ужасно. Это не то что хуже животныхъ — это черти. Эмансипація вотъ гд. Съ проституціей борьба вотъ гд. Истерика и слабость вотъ отчего.

** № 11

— Такъ я жилъ, развратничалъ, воображая, что я чуть не святой и живу честной семейной жизнью. Жена моя была женщина, какъ я ее теперь понимаю, женщина самая средняя. Если была у нея особенность выдающаяся, то это было [153]желаніе нравиться, тщеславіе, но женское.

Образованья она была, что называется, очень хорошаго, она имла все, что можетъ [154] дать ученье. Она знала языки, воспитана англичанкой по теперешней мод, прошла все, что проходятъ въ гимназіяхъ, держала экзаменъ и, кром того, писала масляными красками недурно и играла на фортепіано даже очень хорошо. Она не была даровита. Еще къ музык у ней была нкоторая способность, но, какъ это бываетъ у дамъ, не искусство интересовало ее, a дйствіе производимое ею на другихъ. Кром того, она и читала и могла говорить о многомъ, но это ее не интересовало въ сущности. Она знала, что она, и зачмъ она нужна, и въ чемъ ея сила, и такъ только длала видъ, что ее что нибудь интересуетъ. Интересовало ее, бдняжку, (У!) одно: ея привлекательность, ея дйствіе на людей и, замтьте, на людей новыхъ. Ей хотлось нравиться, заставлять смотрть на себя, любоваться собой. И потому, очевидно, интересъ ея не могъ состоять въ томъ, чтобы заставить меня любоваться собой. Это ужъ было сдлано, и на меня она имла другія возжи: интересъ ея былъ въ томъ, чтобы другихъ людей заставлять любоваться собой, чужихъ людей, и чмъ боле чужихъ, тмъ интересне. Не думайте, чтобы она была исключительная кокетка, совсмъ нтъ, она была, пожалуй, средняго уровня кокетства нашихъ женщинъ. Но вс он таковы и не могутъ не быть таковы, потому что у нихъ нтъ ничего, чтобы стояло для нихъ выше, чтобы было сильне этаго женскаго тщеславія. Перевсъ этому тщеславію длаетъ въ нашемъ быту только одно — дти, и то тогда, когда женщина не уродъ, то есть сама кормитъ.

** № 12.

Главное то дло въ томъ, что вс мущины — я помню чувство къ моему лучшему другу — я знаю какъ смотрятъ на женщинъ. И я смотрлъ такъ и понимаю, что можно смотрть, но только не на мою жену. Завидовать мн даже я не позволяю. А еще мучало меня то, что она при другихъ мущинахъ говорила то, что она, бывало, говорила мн, или то, чего, я знаю, она не думала, и я видлъ, что слова ея ничего не значатъ, что и слова ея, какъ и одежда, — это только средство заманить, понравиться. Единственный отдыхъ въ этомъ отношеніи бывалъ мн, когда она беременла и потомъ когда кормила. Слдующаго ребенка, несмотря на запрещеніе мерзавцевъ, она сама стала кормить и выкормила прекрасно. И посл этаго ребенка всхъ остальныхъ. И вотъ началась та почти одинаковая наша семейная жизнь съ рожденіемъ и воспитаніемъ дтей, которая продолжалась 10 лтъ, больше — 12 лтъ. Со стороны, я увренъ, что жизнь наша представлялась счастливой, но мы знали, что это было. Это не только не была счастливая жизнь, это былъ адъ. Адъ потому, что мы, просто говоря, ненавидли другъ друга и не признавались себ въ этомъ и не нарушали семейной связи. Я много разъ замчалъ, что неврные супруги гораздо лучше живутъ. И это просто отъ того, что они уже не гршатъ другъ съ другомъ, не испытываютъ отравляющаго чувства сообщничества и раскаянія и не смотрятъ другъ на друга какъ на собственность, не желаютъ, не ревнуютъ, не пресыщаютъ другъ друга.