– Ну шо ты зажурывся? Шо зажурывся? Хиба ж там нэ поймут, что ты кровь пролил на войне, а не на печке! А суженую твою як кличут?

– Ну, Ленка зовут, а что?

– А шо, а шо!.. А то, дурья башка, что зробылось у тэбе дило ще добре. Могло быть еще хуже.

– Хуже? Да куда ж еще хуже? Ну скажи, куда?

– Погоди, не ерепенься. Слухай сюды. Тэбе куда ранило? У «казенну часть», ну конечно, це нэ в ногу и нэ в грудь, это так, но тильки то скумекай, что садануло бы тебя нэ с этой, а с той стороны, с самой, значит, главной, и шо тогда? А тогда ты своей Ленке, хоть ты генералом приди с войны, ни на дух будешь не нужен! Какой ты тогда будешь муж? Никакой. А так ты придешь при полном оружии! А остальное все ерунда. А колы еще тебе и медаль яку-нибудь навесят, так про зад твой и вовсе не вспомнит никто… Нэ переживай!

Вражеский обстрел ослаб. Все снова кинулись к установкам. До залпа оставались считанные минуты. Батарея была почти готова к бою. Оставалось только вывинтить из головной части снарядов эбонитовые пробки и заменить их взрывателями. Обычно работу эту проделывают заранее на земле после разгрузки снарядов. Но сейчас из-за непрерывного обстрела риск детонации был слишком велик, и решено было завинтить взрыватели лишь перед самым залпом.

Работа кипела. Необходимо было спешить. Слева над Турецким валом начал прорезываться багровый диск солнца. Опасность обнаружения батареи утраивалась. Но вот работа почти готова. Осталось вынуть из окопа и вкрутить последний ящик взрывателей. Боец на дне траншеи что-то замешкался. Герман Шангелая птицей слетел к нему вниз. Поднял над головой ящик, протянул его Миронову:

– Держи, Володя!

Еще секунда, и он снова уже наверху. Затем, взяв с двух сторон ящик за ручки, они кинулись к батарее. Кинулись, но… не добежали… Крупный вражеский снаряд с воем грохнулся прямо между ними, как раз в ящик взрывателей. Попадание точное и прямое. И никакие силы уже не могли спасти этих замечательных ребят. На том месте, где только что стояли Миронов и Шангелая, вырос огромный столб дыма, пламени и земли… И вот странно: снаряд попал в ящик со взрывателями совершенно точно, как раз между бойцами, но Володя Миронов был убит одним осколком, всего одним, а от Германа Шангелая нашли только голову и правую руку. Ту славную «борцовскую», как шутливо называл ее сам Герман, с юных лет увлекавшийся вольной борьбой.

А еще через несколько минут прогремел наш могучий гвардейский залп. Залп, который, взламывая фашистскую оборону на подступах к Армянску, открывал проход нашим войскам на самом трудном участке. И швыряя в розовую небесную синеву наши огненные хвостатые ракеты, солдаты батареи, сжав зубы, как бы салютовали в память о двух прекрасных товарищах и бойцах – Володе Миронове и Германе Шангелая…

Вот я вспоминаю сейчас об этих ребятах. Вспоминаю и думаю: какая это, в сущности, безобразнейшая вещь – война! Сплошная гигантская трагедия, которая, словно бы гора из песчинок, состоит из сотен, из тысяч, из миллионов личных, индивидуальных трагедий, вот таких, как у Володи Миронова, Шангелая, Вити Семенова и великого множества таких же молодых и еще не видевших жизни ребят. О своих «радостях» я уже даже не говорю.

Как мало, наверно, я успел узнать о своих бойцах. В суровой и торопливой суете фронтовых будней, к сожалению, так и не нашлось времени обстоятельно поговорить с каждым. Герман Шангелая обожал лошадей и спорт. Володя Миронов, оказывается, страстно любил фотографию и мечтал быть оператором в кино. Об этом я узнал от его товарищей много позже. И вот, едва мы заговорили сейчас о фотографиях и кино, как память моя сразу же выхватила один короткий фронтовой эпизод.

Вижу его ярко-ярко, как цветной кинокадр. Залитый золотисто-розовым солнцем Турецкий вал за две недели до нашего наступления. Я с группой бойцов размечал за валом против Армянска будущие огневые позиции. Пришли мы сюда еще затемно через ворота. Но вернуться обратно тем же путем на этот раз не получалось. К утру враг открыл по воротам интенсивный обстрел. Решили его переждать. Забрались в окопчик, устроились поудобней. Закурили. Повели неторопливый разговор.

Сидевший у противоположной стороны окопа комвзвода лейтенант Борис Синегубкин серьезно и неторопливо, как и все, что он в жизни делал, свернул «козью ножку» и закурил. Вспыхнувшая спичка еще ярче осветила его лицо. Надо сказать, что на кончике носа Бориса всегда находилась крохотная, с просяное зернышко, красная точка. То ли родимое пятнышко, то ли еще что-то в этом роде. Круглолицый казах Сулейменов с откровенным любопытством устремил на нее взгляд. Заметив это, Синегубкин усмехнулся:

– Ну что, Сулейменов, интересно? – И чуть подмигнув нам, с напускной серьезностью добавил: – А известно ли вам, Сулейменов, что разглядывать пристально нос начальства уставом строго запрещено? – И видя замешательство солдата, все с той же непроницаемой серьезностью вздохнул: – Впрочем, ладно. Могу, если хотите, объяснить вам происхождение этой достопримечательности. Видите ли, Сулейменов, когда я был еще крошкой и спал на кроватке во дворе, прилетела однажды синица и клюнула меня в нос. Вот с тех пор так оно и осталось.

Все засмеялись, а Сулейменов растянул в улыбке и без того круглое лицо свое до совершенного полнолуния, сощурил раскосые глаза и фыркнул:

– Ну да, шутите!

– Зачем шутить, – серьезно сказал комвзвода. – Рассказываю все как есть.

Стоявший во весь рост в окопе Миронов оглядел окрестности и со вздохом сказал:

– А между прочим, вокруг ни одной птички. Хоть бы одна чирикнула. Всех стрельбой распугали.

Я взглянул на лоснящееся лукаво-добродушное лицо Сулейменова и проговорил:

– Зачем всех? В Первоконстантиновке я видел недавно здоровенного дятла. Он примостился на ветке возле того самого места, где, сидя на подножке грузовика, спал на посту часовой Сулейменов. Дятел подобрался к часовому совсем близко и долго выбирал место, куда бы поудобней его клюнуть, чтобы разбудить. Ваше счастье, Сулейменов, что вовремя подошел я и прогнал ваши сновидения, а то бы вам несдобровать. Он бы вам покрупнее память оставил! А я вам всего лишь наряд вне очереди. Намного легче!

Еще немного пошутили и стали вылезать из окопа. Обстрел ворот не прекращался. И тогда я дал команду перелезать через Турецкий вал. Кстати, два слова тем, кто никогда не видел Перекопа. И хотя он выкопан был в давние времена, но и в наши дни производил довольно внушительное впечатление.