Я пожал плечами.

— Насколько вы близки с Аркансом?

— Ну, уговорил-то его на это я… чувствую себя в долгу перед ним. Хотя и не в таком уж большом.

— Понятно.

— В такой момент Амбер потеряет лицо, вступив в переговоры со столь незначительной державой, как Кашфа, — вздохнул Рэндом.

— Не спорю, — сказал я, — и, кстати, официально Люк еще не стал главой государства.

— Но если бы не я, Арканс продолжал бы наслаждаться жизнью на своей вилле, а Люк, кажется, и впрямь себе на уме. Но он твой друг.

— Вам хотелось бы, чтобы я упомянул об этом на предстоящем обсуждении атомной скульптуры Тони Прайса?

Он кивнул.

— А в самом деле, тебе не мешало бы посетить коронацию своего приятеля. В качестве частного лица. Тут будет очень кстати твое двойное право наследования, а Люку будет оказана честь.

— Все равно ему нужен договор — готов держать пари.

— Даже если бы мы намеревались дать на это согласие, мы не могли бы твердо обещать ему Эреньор.

— Понятно.

— А ты не уполномочен брать с нас какие-либо обязательства.

— Это тоже понятно.

— Тогда почему бы тебе немного не отмыться, не отправиться к нему и не поговорить с ним обо всем этом? Твоя комната — прямо за провалом. Можешь уйти через пролом в стене и съехать вниз — я тут нашел балку, которая не пострадала.

— Ладно, так и сделаю, — ответил я. — Но сначала один вопрос — совершенно не по теме.

— Да?

— Возвращался ли недавно мой отец?

— Ничего не знаю об этом, — сказал Рэндом, озадаченно покачивая головой. — Все мы отлично умеем маскировать свои приходы и уходы… конечно, если есть желание. Но, думаю, будь он где-нибудь здесь, он дал бы мне знать.

— Вот и я так думаю, — сказал я, выходя сквозь стену и обходя по краю провал.

Я повис на балке, раскачался и отпустил ее. И почти изящно приземлился в центре холла, посередине между двух дверей. Правда, первая дверь исчезла вместе с куском стены, через которую обеспечивала вход, или выход, смотря с какой стороны вам случалось находиться. Исчезло и мое любимое кресло и стеклянная коробка, в которой я держал набранные на побережьях мира морские раковины. Жаль. Я вздохнул. Но пора было заняться делом, потому что сейчас даже вид моего разрушенного жилища отходил на второй план. Черт, у меня и раньше разрушались комнаты. Обычно тридцатого апреля… Я медленно повернулся… На другой стороне холла, напротив моих покоев, там, где до этого была пустая стена, теперь оказался коридор, уходящий на север. Спрыгивая с балки, я мельком увидел его искрящуюся протяженность. Я и раньше бывал в одном из самых обыкновенных отрезков этого коридора, на четвертом этаже, тот протянулся с востока на запад между кладовками. Коридор Зеркал — одна из загадочных аномалий Амберского Замка. Мало того, что в одну сторону он окажется длиннее, чем в другую, он еще полон зеркал, им буквально нет числа. Попробуй сосчитать — и никогда не получишь дважды одинакового результата. Тонкие свечи, укрепленные высоко над головой, мигают, отбрасывая бессчетное число теней на зеркала большие и маленькие, узкие и широкие, подсвеченные, искажающие, зеркала в искусно вылепленных или вырезанных из дерева рамах, зеркала в простых рамах, зеркала вообще без рам, на множество зеркал остроугольных геометрических форм, или же бесформенных, а то и изогнутых зеркал. Несколько раз мне случалось проходить Коридором Зеркал, где чувствовался, запах ароматических свечей, где подсознательно ощущалось присутствие среди отражений чего-то такого, что при быстром взгляде на него немедленно исчезало. Я всегда воспринимал сложное очарование этого места, но будить его спящего гения мне ни разу не приходилось. Может оно к лучшему. Как знать, чего ожидать здесь, по крайней мере, так мне когда-то говорил Блейз. Даже он не знал точно, выталкивают ли зеркала в темные королевства Отражения, или очаровывают, навевая странное состояние дремы; переносят ли они в край одних только образов, которые украшены содержанием души; или ведут то ли полную злобы, то ли безвредную игру умов с наблюдателем; или же не делают ничего из того, что мне смутно чудилось. В любом случае Коридор был не так уж безопасен — там время от времени находили воров, слуг или визитеров, которые были мертвы, а оставшиеся в живых с весьма необычным выражением лица блуждали, что-то бормоча, по этому сверкающему пути. Как правило, перед равноденствиями и солнцестояниями — впрочем, это могло произойти в любое время года, — Коридор перемещался в иное место, иногда просто отбывал куда-то на время. К нему обычно относились с подозрением, остерегались, избегали, хотя он мог и причинить вред, и вознаградить, мог выдать полезное знамение или помочь проникнуть в суть вещей с такой же готовностью, как и расстроить или лишить присутствия духа. Неуверенность в своей безопасности, когда приходилось иметь с ним дело, вызывала трепет. А иногда, говорили мне, он как будто появлялся в поисках определенного человека, принося ему свои сомнительные дары. В таких случаях, по слухам, отвергнуть их было куда опаснее, чем принять.

— Эй, ладно, — крикнул я. — Сейчас?

Вдоль коридора плясали тени, я уловил опьяняющий аромат тонких свечей. И пошел вперед. Сунув левую руку за угол, я похлопал по стене. Фракир не шелохнулся..

— Это Мерлин, — сказал я. — Сейчас я вроде бы занят. Ты уверен, что желаешь отражать именно меня?

Ближайший огонек на миг показался огненной рукой, которая манила к себе.

— Черт, — ругнулся я шепотом и широким шагом направился вперед.

Когда я вошел, то не ощутил никакой перемены. Пол покрывала длинная дорожка с красным узором. Вокруг огоньков, мимо которых я проходил, мельтешила моль. Я был наедине с самим собой, отраженный под разными углами, мигающий свет превращал мою одежду в костюм Арлекина, пляшущие тени меняли лицо. МЕРЦАНИЕ. На миг показалось, что с высоты, из маленького овала в металлической раме, на меня смотрит суровое лицо Оберона, но, конечно, тень последнего Его Величества с тем же успехом могла оказаться игрой света. МЕРЦАНИЕ. Готов поклясться, что из невысокого висящего ртутного прямоугольника в керамической раме из цветов на меня искоса глянуло собственное лицо — но искаженное, больше похожее на звериное, с болтающимся языком. Я живо обернулся, и, дразня, оно тут же обрело человеческие черты. Я все шел. Шаги были приглушенными. Дыхание несвободным. Я задумался, не вызвать ли Логрусово или даже Лабиринтово зрение. Ни того, ни другого вызывать не хотелось — еще слишком свежи были воспоминания о самых гнусных чертах обеих Сил, чтобы я почувствовал себя комфортно. Уверенность, что со мной вот-вот что-то случится, не покидала меня. Остановившись, я принялся изучать зеркало в раме черного металла, инкрустированной серебряными символами разнообразных магических искусств, которое счел подходящим себе по размеру. Стекло было темным, словно в его глубине, не заметные глазу, плавали духи. Мое лицо в нем выглядело худым, черты стали резче, а над головой то появлялись, то исчезали еле видимые пурпурные нимбы. В отражении было что-то холодное и смутно зловещее, но, хотя я долго разглядывал его, ничего не случилось, не было ни вестей, ни озарений, ни изменений. Чем дольше я на него смотрел, тем больше все эти драматические штрихи казались игрой света. Я пошел дальше — мимо быстро мелькавших перед глазами неземных пейзажей, экзотических существ, намеков на воспоминания, мимо явившихся из подсознания умерших друзей и родственников. Из одного омута кто-то даже помахал мне кочергой. Я помахал в ответ. В любое другое время эти странные, а может, и угрожающие явления напугали бы меня, но я только что вернулся из Отражений, где приходилось видеть вещи и пострашнее. По-моему, я заметил повешенного — он раскачивался на ветру со связанными за спиной руками, а над ним расстилалось небо кисти Эль Греко.

— Я пережил пару тяжелых дней, — сказал я вслух, — и передышки не предвидится. Понимаешь, я, в общем, спешу…

Что-то стукнуло меня по правой почке, я мигом обернулся, но там никого не было. Потом я ощутил на своем плече руку, она разворачивала меня назад. Я живо обернулся, и опять никого.

— Прошу прощения, — сказал я, — если того требует обстановка, пожалуйста, я потерплю.

Невидимые руки продолжали толкать и тянуть меня, двигая мимо зеркал. Меня довели до дешевого с виду зеркала в деревянной раме, покрашенной темной краской. Его вполне могли бы вытащить из лавки, где торгуют уцененными вещами. В стекле около моего левого глаза был небольшой изъян. Я подумал, что, может быть, здешние Силы и впрямь пытаются ускорить события, а не просто торопят меня, издеваясь надо мной.

— Спасибо, — сказал я, чтобы обезопасить себя, и продолжал смотреть по сторонам. Я помотал головой и по отражению пошла рябь. Повторяя движение, я ожидал, что же произойдет. Отражение не менялось, но с третьего или четвертого раза другой стала панорама за спиной. Там больше не было увешанной мутными зеркалами стены. Она уплыла прочь и не возвращалась. На ее месте под вечерним небом встал темный кустарник. Я еще тихонько подвигал головой, но рябь исчезла. Кусты казались очень реальными, хотя краем глаза я видел: коридор ни справа, ни слева от меня не изменился, стена напротив зеркала по-прежнему тянулась в обе стороны. Я продолжал обшаривать взглядом отражающийся в нем кустарник, выискивая предзнаменования, знамения, какие-нибудь знаки или хотя бы малейшее движение. Ничего не объявилось, хотя присутствовало очень реальное ощущение глубины. Я готов был поклясться, что шею обдувает прохладный ветерок. Всматриваясь в зеркало и ожидая чего-нибудь нового, я потратил не одну минуту. Но все оставалось по-прежнему. Я решил: если это — лучшее, что оно может предложить, то настало время идти дальше. Тогда за спиной моего отражения в кустах как будто что-то шевельнулось, и рефлекс победил. Я быстро обернулся, выставив перед собой руки. И увидел, что это только ветер. А потом понял, что нахожусь не в коридоре, и обернулся еще раз. Зеркало исчезло вместе со стеной, на которой висело. Теперь передо мной оказался длинный холм с разрушенной стеной на вершине. За развалинами мерцал свет. Во мне взыграло любопытство, и, преисполнившись целеустремленности, я принялся медленно взбираться на холм, но осмотрительности не терял. Я карабкался, а небо темнело, на нем не было ни облачка, и в изобилии мигали звезды, они складывались в незнакомые созвездия. Я украдкой пробирался среди камней, травы, кустов, обломков каменной кладки. Теперь из-за увитой виноградом стены доносились голоса. Слов разобрать не удавалось, но услышанное не походило на разговор — это, скорее, была какая-то какофония, как будто там одновременно произносили монологи несколько человек разного пола и возраста. Добравшись до вершины холма, я вытянул руку, пока она не коснулась неровной поверхности стены. Я решил не обходить ее — вдруг я себя таким образом выдам? Чтобы взглянуть, что же творится за стеной, я уцепился за ее край и подтянулся. Когда моя голова поравнялась с краем стены, я нащупал ногами удобные выступы, так что смог перенести туда часть веса и ослабить напряжение рук. Последние несколько дюймов я подтягивался осторожно, и потом глянул из-за разбитых камней внутрь разрушенного строения. Это был, кажется, храм. Крыша провалилась, но дальняя стена еще сохранилась почти в том же состоянии, как та, к которой я прижимался. Справа от меня на возвышении находился сильно нуждающийся в починке алтарь. Что бы тут ни случилось, должно быть, это произошло давным-давно, потому что внутри, как и снаружи, росли кусты и дикий виноград, смягчая очертания обрушенных скамей, рухнувших колонн и обломков крыши. На расчищенном посередине пятачке была начертана большая пентаграмма. В вершине каждого луча звезды, лицом наружу, стояло по фигуре. Внутри, в тех пяти точках, где линии пересекались, горели воткнутые в землю факелы. Это напоминало странный вариант знакомых мне ритуалов, но я не мог понять, что тут происходит и почему, каждый гнет свое, не обращая внимания на остальных, вместо того чтобы действовать всем заодно. Трое были видны отчетливо, но со спины. Двое стояли ко мне лицом, но были едва различимы. Их черты окутывала тень. Судя по голосам, тут были и мужчины, и женщины. Кто-то напевал, еще двое, похоже, просто говорили, двое пели псалмы. Но в этом разноголосье не было естественности. Все произносилось театральными, деланными голосами. Я подтянулся повыше, пытаясь рассмотреть лица тех двоих, что стояли ближе ко мне. В этом сборище было что-то знакомое, и меня не покидало чувство, что узнай я одного — и станет совершенно ясно, кто остальные. Ни один из стоявших внизу не шелохнулся, хотя камешки сыпались на них дождем, и я, наконец, разобрал в этом нестройном хоре несколько слов.