Радио продолжало монотонно жужжать. Винс и Чак переглянулись, и вдруг оба рассмеялись. Заговорщицки.

— Это продлится недолго, — сказал Чак. Старик уже доходит; первая очередь объявлений для населения уже была запущена. Процесс приобретал привычный характер, легко предсказуемый. Сначала слабый сердечный приступ из-за хандры, который сперва приняли за несварение желудка; это шокировало всех, но в то же время и подготовило, заставило свыкнуться с мыслью. С Исполнителями надо было обращаться таким образом: это была традиция, и она шла как по маслу, действенно. Как и до этого. Все устроилось, сказал себе Чак. Передача Хозяина, кому достается Джули, на какую фирму работаем мы с братом… нет неизвестности, беспокойства и незавершенности.

И все же…

Если бы он иммигрировал. Где бы он был сейчас? Что за жизнь была бы у него? Они с Робертом Конгротяном… колонисты в дальних землях. Но не было смысла в этих размышлениях, потому что он отказался от этого, он не иммигрировал, и теперь момент выбора прошел. Он отогнал эту мысль и занялся актуальными вещами.

— Ты увидишь, какая это большая разница — работать на маленьком предприятии, — сказал он Винсу, — а не в картеле. Анонимность, безликая бюрократия…

— Тихо! — перебил его Винс. — Еще один выпуск новостей. — Он снова включил радио.

«…Обязанности из-за его болезни были переданы вицепрезиденту, и становится ясно, что скоро будут объявлены досрочные выборы. Состояние доктора Кальбфляйша тем временем остается…»

— Похоже, они не собираются давать нам много времени, — сказал Винс, нервно хмурясь, и прикусил нижнюю губу.

— Мы справимся, — сказал Чак. Он не волновался. Мори найдет выход. Теперь, когда его боссу дали шанс, он прорвется.

Теперь, когда наступил такой большой перелом, неудача просто была невозможна. Для всех для них.

Боже, представить только, он начал обо всем этом беспокоиться!

Расположившись в большом голубом шезлонге, рейхсмаршал обдумывал предложение Николь. Николь потягивала холодный чай и молча ждала, сидя в кресле директората в дальнем конце комнаты Лотосов Белого дома.

— Вы просите, — произнес наконец Геринг, — это ни больше ни меньше как нарушить клятву, которую мы давали Адольфу Гитлеру. Вы, наверное, не понимаете главного принципа? Возможно, я смогу вам его объяснить. Например, представьте себе корабль, в котором…

— Мне не нужна лекция, — огрызнулась Николь. — Мне нужно решение. Или вы не можете решить? Вы что, утратили такую способность?

— Но если мы это сделаем, мы ничуть не лучше июльских заговорщиков, — сказал Геринг. — Фактически нам придется создать бомбу, в точности как сделали или сделают они, говорите как хотите. — Он устало потер лоб. — Я нахожу это необыкновенно трудным. Почему такая спешка?

— Потому что я хочу решить все раз и навсегда, — сказала Николь.

Геринг вздохнул:

— Вы знаете, величайшая ошибка нацистской Германии была в том, что мы не сумели должным образом использовать способности женщин. Мы ограничили их кухней и спальней. Они недостаточно использовались в военном деле, в администрации, на производстве или в партийном аппарате. Наблюдая за вами, я вижу, какую ужасную ошибку мы допустили.

— Если в течение следующих шести часов вы не решите, — сказала Николь, — я заставлю аппарат фон Лессингера вернуть вас в век варварства, и любая сделка, которую мы могли бы совершить… — Она сделала резкое движение, как будто отрезала что-то, за чем Геринг наблюдал с опасением. — Все кончено.

— У меня нет полномочий, — начал Геринг.

— Послушайте, — она наклонилась к нему, — вы бы лучше их нашли. Что вы подумали, какие у вас появились мысли, когда вы увидели свой огромный вздутый труп, лежащий в тюремной камере в Нюрнберге? У вас есть выбор: либо это, либо приобрести полномочия для переговоров со мной.

Она снова откинулась на спинку кресла и отхлебнула холодного чая.

Геринг хрипло бросил:

— Я… еще подумаю. В течение нескольких часов. Спасибо, что даете время. Лично я ничего не имею против евреев.

Я бы с удовольствием…

— Тогда так и сделайте. — Николь встала. Рейхсмаршал сидел, обмякший, размышляя и определенно не замечая, что она встала. Она вышла из комнаты, оставив его одного. Какой мрачный тип, подумала она. Выхолощенный властью Третьего рейха, не способный сделать что-либо самостоятельно. Неудивительно, что они проиграли войну. Подумать только, что в Первую мировую он был галантным, храбрым асом, членом летного союза «Рихтофен», летал на одном из этих крошечных, непрочных, проволочно-деревянных аэропланов. Трудно представить, что это был один и тот же человек… Через окно Белого дома она увидела толпы народа у ворот. Эти любопытные здесь из-за «болезни» Руди. Николь улыбнулась. Стража у ворот несет ночное дежурство. Они будут там с этого момента день и ночь, словно в ожидании билетов на Мировые Серии, и до тех пор., пока Кальбфляйш не «умрет». А потом молча поплетутся обратно.