Пока всё это говорил, Иосиф Виссарионович, стоя ко мне боком, смотрел в окно. Потом медленно повернулся и сказал, растягивая слова:

— Детский пример, но вашу мысль я понял. Но ведь это создаст прецедент? Другие тоже захотят вернуть людей, говоря, что они незаменимые работники. А незаменимых у нас нет.

— Незаменимых не было до войны. Тогда время было подготовить смену. А сейчас каждый день может быть решающим. Немцы прут лавиной. А нашим людям просто опыта не хватает с ними справиться. Поэтому и предлагаю людей с опытом на места вернуть. Если враг закоренелый, то его быстро — что в тылу, что на фронте — раскусят. И по законам военного времени. Но таких, я думаю, немного будет. Сработает стереотип — ребят с нашего двора и заречных. Я сам, когда у немцев по тылам мотался, встретил бывшего белого офицера, отсидевшего уже своё в наших лагерях. Он сколотил небольшой отряд, человек в десять, и активно немцев молотит. Честно скажу — к власти он любовью не пылает, но за страну жизнь готов положить.

Во время речи Сталин в упор смотрел на меня желтоватыми глазами, а потом, повернувшись к Берии, сказал фразу на грузинском языке. Берия ответил. Вождь ещё несколько секунд разглядывал меня и, пыхнув трубкой, выдал:

— Хорошо. Мы выполним вашу просьбу.

Тут его взгляд стал хитрым:

— Только вы готовы лично поручиться за этого химика? Что он сделает нужное нам дело и не сбежит?

— Готов, товарищ главнокомандующий! Даже если у него и не получится, у меня совесть чиста будет — я сделал всё, что мог.

— А если он сбежит, знаете, что с вами будет?

Я уже устал. Беседовали мы второй час, поэтому сказал, что думал:

— Больше пули не дадут. А рано или поздно — все там будем. Так что для хорошего дела всегда готов рискнуть.

Сталину ответ, видно, понравился. Он, по слухам, под настроение и не такие дерзости мог прощать. Вот и сейчас, пожевав губами, улыбнулся и, ткнув в мою сторону мундштуком трубки, сказал:

— Мне нравятся смелые люди, не боящиеся рискнуть. И я подумаю над вашими словами насчёт незаменимых.

После этого разговор опять пошёл про меня. Обнадёжив, что память может вернуться, Сталин вспомнил пару своих боевых эпизодов и минут через двадцать свернул разговор.

Когда уже ехали в машине, Берия затребовал данные на химика из КБ. Записав всё, что ему продиктовал, он, положив блокнот в карман, сказал, что теперь, похоже, одним освобождённым дело не закончится. Теперь многие материалы будут пересмотрены. Ого! Если уж страшный нарком такое говорит, похоже, перемены грядут нешуточные. Он-то Сталина лучше меня знает, и все недомолвки и взгляды расшифровывает на раз. Похоже, Лаврентий Павлович что-то уже понял, что мне осталось непонятно, и готов к действиям. Ну и зер гут. У нас ведь столько сидельцев в лагерях парится. Причём помимо борзых, социально близких уголовников, куча действительно толковых людей. Да если хоть человек пятьдесят бывших комдивов освободят, это уже может поменять ситуацию на фронте. Ну а учёных сколько на киче торчит? Они же на свободе оборонку ух как круто поднять могут! Под эти мысли, был довезён до гостиницы и там оставлен. А марку машины, на которой катались, я успел разглядеть — «Паккард». Страшная крутизна для этого времени. М-да… У Лаврентия Палыча явно губа не дура…

От всех этих бесед с сильными мира сего устал, блин, как последняя колхозная проститутка. Скинул в номере сапоги и завалился на застеленную кровать. Разговор с верховным, похоже, получился. Только вот фраза по-грузински не давала сразу вырубиться. Я ведь не зря в Закавказье жил. Немного тамошний язык понимаю. Чуть-чуть по-чеченски, чуть-чуть по-армянски. И по-грузински немного. Всю фразу, конечно, не понял, но даже те несколько слов, что были понятны, заставили задуматься. Так вот, вождь сказал Берии, дескать теперь он уверен, что я тот человек, о котором Вольф говорил. Вольф — явно немецкое имя. Что обо мне Сталину мог какой-то фриц говорить — непонятно. Причём явно положительное, это из общего тона понятно было. И почему Виссарионыч его вообще слушал? О личном советнике вождя с таким именем я не слышал и теперь пребывал в растерянности. Информации маловато для выводов. Может, он какой-то жутко засекреченный советник? Или типа Распутина при царе… Только вспомнил Распутина, аж жаром обдало. Вольф… Неожиданно, по ассоциации, вспомнил только одного известного человека, жившего в это время с таким именем в Союзе. Вольф Мессинг! Как сейчас бы сказали — экстрасенс. Причём очень сильный. И он к Сталину доступ имел. Гитлер, тот вообще на мистике повёрнутый был. Окружил себя целой толпой прорицателей. Общество целое создал, обозвав его «Наследие предков». За нашим вождём такого не замечали. Но за ним много чего не замечали. Секретность на уровне была. Мог Сталин быть мистиком? Да ещё как мог! Обучение в семинарии даром не проходит. Интересно только, что же ему Мессинг про меня сказал? Ну, это узнать явно нереально. Зато теперь, вычислив таинственного Вольфа, я наконец заснул.

Трясясь в кузове под рваным тентом, переиначивал старую песню. Эх дороги, грязь да туман. Холода, тревоги и сплошная грязь. Блин! Мы ещё в наше время жалуемся на плохое покрытие дорог! Тут его вообще нет. Грязюка страшнейшая. Вязнут машины, танки, даже тракторы буксуют. Наполеон Москву смог взять только потому, что на лошадях передвигался и более или менее смог дотащиться до города. Был бы он, как фрицы, на технике, не видать ему Москвы, как своих ушей. Нам просто с началом войны не повезло. Лето было страшно сухое, и немцы, весело подпрыгивая, смогли осуществить начало плана блицкрига. Были б дожди — дальше старой границы они хрен бы прошли. Вот и сейчас всё влипло в грязь, с обеих сторон фронта. Наступление само по себе остановилось. Сверху дождь, снизу слякоть, какая уж тут война. Ничего, гансы. Скоро ещё и морозы начнутся. Это вам не в Европах — плюс пять — уже холодно. А минус сорок не хочешь? Дороги, правда, станут проходимыми, но вот с тёплыми шмотками у вас жопа. Ещё немного продвинетесь и встанете намертво, морозя уши и носы. Потом даже медаль такую введут «За зимнюю кампанию», где изображены каска, как на могилке, и замёрзший орёл, сжимающий в заиндевелых лапах свастику. Она так и будет на жаргоне называться «Мороженое мясо». Но пока морозов нет и с неба просто льёт холодный дождь. Немцы позавчера сделали последний рывок и, вляпавшись в эту кашу на дорогах, остановились. На этот раз, похоже, надолго.

Засунув нос в воротник шинели, прикидывал, какие помимо остановки немецкого наступления ещё есть новости. Ведь за полтора месяца, что прошли после разговора со Сталиным, в стране явно происходили перемены. Малозаметные и глухие, но это, похоже, было начало. В армию, где мы сейчас находились, прибыло девять новых командиров полков из бывших сидельцев. А по всему фронту сколько таких? Даже не знаю. В тылу тоже свежеотпущенные головастики на месте не сидели. Тот мужик из КБ, Прохоров Фёдор Ильич, выйдя из лагеря, самым активным образом включился в работу. Результаты, правда, пока не ахти, но граната уже летит по прямой, а не извилистым зигзагом. Шлёп! Холодная капля упала за шиворот и отвлекла от глобальных мыслей. Вот, биомать, супермены! В тылах у фрицев чудеса творим, а тент нормальный добыть не можем. Всё — по приезде иду к снабженцам, и если по-хорошему не дадут, то стырю. А ещё лучше из фанеры кунг сделаем и будем как белые люди ездить. Надоело уже мёрзнуть и мокнуть! Вторую неделю на колёсах живём. И сейчас — очередной раз меняем место дислокации, постоянно выпихивая машину из колдобин. До места назначения ещё километров двадцать, такими темпами хорошо если к ночи доедем. Ну вот, опять встали… Снова вывалились из кузова и стали с помощью окружающих нас бойцов пихать машину. Достала уже эта слякоть!

Вжик, вжик! Бух! На секунду высунув нос из воронки, огляделся. Вжик! Да сколько же вас там! Только танков штук двенадцать. Правда, два уже хорошо дымят. И пехоты, похоже, — с пару рот будет. А нас тут от силы взвод. Да и как ещё сказать взвод — щеглы, курсанты из пехотного училища, и какие-то степенные мужики из хозвзвода госпиталя. Блин! И свалить нет возможности. За нами этот самый госпиталь, сейчас спешно эвакуируемый. Вот попал! Сюда мы с шофёром заехали по пути с завода, проведать Мишку Северова, парня из наших радистов. А на завод я мотался к гранатомётчикам. Прохоров, спец реабилитированный, всё-таки сделал невозможное. Гранатомёт теперь уверенно бил на шестьдесят метров. Заряд пока только фугасный. До кумулятивного они ещё не добрались. Но глаза Ильича горели, как у отца Фёдора, стырившего колбасу, и я не сомневался, что месяца через два будет и кумулятивная граната. Постреляли на полигоне — мне понравилось. Эти изобретатели, похоже, сами не ожидали такого эффекта и ходили с ошарашенным видом. Такой же вид имели и два генерал-лейтенанта из военприемки. Осмотрев развороченные катки Pz.III и перевёрнутое от взрыва орудие, они цокали языками и активно строчили в своих блокнотах. Когда же я захотел забрать несколько ящиков неиспользованных РПГ, приёмщики грудью встали на их защиту. Дескать, секретное оружие, ну и всё такое прочее. Один даже дулю в запарке мне показал. Щас! Не таких лопошили! Я на них наехал по всем правилам. Говорил, что имею устное распоряжение самого (при этом потыкал пальцем в небо) для испытания небольшой пробной партии, именно в силу её секретности, в нашей группе. Генералы проследили за пальцем, пошушукались и дали два ящика. Крохоборы. Загрузив укупорки в кузов, покатили обратно. И тут я вспомнил про Мишку. Он словил осколок и валялся в госпитале. Думал ему привет передать и продуктов подкинуть, а то на госпитальном пайке ноги можно протянуть быстрее, чем от ранения. Передал, блин, привет…