– Не грусти! – добавил он.

Я очень волновалась. А что, если этой ночью за ним снова придут? Как он тогда сможет скрыться? Юлек же спал крепким сном…

Половина третьего утра 30 июля 1940 года. Мама, Юлек и я уже на ногах. Юлек позавтракает с нами. Кто из нас мог тогда предположить, что это его последний завтрак с матерью! Юлек шутил:

– Вы, милые женщины, не выспались! Вот проводите меня, ложитесь досыпать. И я бы сделал то же самое, да, как видно, придется отоспаться в поезде…

Мы спустились вниз, мама светила фонариком. Вышел Тихота, за ним его жена. Юлек попрощался с мамой.

– До свиданья, Юлечек мой, храни тебя бог! – обняла его мать. Юлек и Тихота уходили. Я бросилась вслед.

– Куда? – остановил меня Тихота.

– С вами, я провожу вас…

– Не делайте этого, за дорогой, может быть, установлена слежка…

– Пан Тихота прав, – сказал Юлек. – Останься лучше дома, Густина. Не беспокойтесь обо мне, до скорой встречи!

«Юлек ушел во тьму, чтобы принести свет!» – сказала я себе.

Четверг 1 августа 1940 года.

Каждый день, кроме воскресенья, к нам приходит почтальон. Он носит нам газету. Сегодня принес письмо. Светло-серый конверт, на нем детским почерком написан адрес: «Для Либушки Нахтигаловой» (племянницы Юлиуса Фучика, дочери его сестры Либы). Я отдала письмо девочке. Та вскрыла конверт, начала читать и вдруг заявила: «Мама, какое странное письмо, я не знаю никакой Мани из Праги!»

Это было письмо от Юлека. С виду невинное, оно содержало важное сообщение. Второй абзац начинался перечеркнутым словом. Значит, надо читать первую букву каждого последующего слова. Я прочла: «хватают наших редакторов».

Я вспомнила друзей Юлека из редакции «Руде право», «Творбы», «Алло-Новин»…

Это был коллектив молодых, самоотверженных, талантливых журналистов. С каким энтузиазмом работали они в коммунистической печати!

Теперь я каждый день с нетерпением ждала почтальона. 3 августа, через несколько дней после отъезда Юлека, он принес белый конверт, адресованный Тихоте. Я почувствовала, что он от Юлека. Вскрыла, достала напечатанный на машинке листок. Пробежала и по подписи, хотя имя было вымышленным, поняла, что не ошиблась.

Первое слово в самом начале было дважды перечеркнуто. Я прочла: «квартира занята будь осторожна жду сообщения от вас домой не езди надеюсь все кончится благополучно».

Наша квартира в Праге занята гестапо! Но Юлек – вечный оптимист. Даже сейчас, когда уже нет никакой надежды вернуться в Хотимерж или в нашу квартиру, он верит, что «все кончится благополучно».

Воскресенье 4 августа.

Утро. Жарко светит солнце. Во дворе и возле дома играют дети. Их смех и веселые возгласы долетают в комнату. Мама возится в кухне. Либа помогает ей. Я сижу над шифрованным ответом Юлеку – «Гиргалу». И вдруг мне начинает мерещиться мужской голос, монотонно повторяющий: «Geheime Staatpolizei! Geheime Staatpolizei!»

Последние дни я столько думала о гестапо, что нет ничего удивительного, если это слово звенит у меня в ушах! Я подняла голову и взглянула туда, где, как мне казалось, раздавался голос.

В дверях стояли двое. Один из них долговязый, голос принадлежал ему, – это он повторял: «Гестапо, гестапо!» – второй на голову ниже. Они быстро, словно хищники на охоте, вскочили в комнату. Высокий схватил книгу с полки, открыл, перелистал и вдруг спросил меня по-немецки резко и повелительно:

– Пани Фучикова, почему вы не прописаны здесь, в Хотимерже?

Маленький гестаповец переводил.

– Я прописана, – ответила я.

– Нет! – закричал он.

– Прописана, можете справиться в окружной канцелярии, – твердила я.

Я стала на учет лишь теперь, когда Юлек уехал…

– А где вы получаете продуктовые карточки? – допрашивал он меня.

– В Праге.

Я стояла возле стола и держала руки на шифрованном письме от Юлека.

– Где ваш муж? – спросил он вдруг, злобно уставившись на меня. Я не отвела глаз и твердо ответила:

– В Праге!

– Когда он уехал отсюда?

Несколько секунд я молчала, словно вспоминая, а сама лихорадочно размышляла, что и как сказать, и, наконец решившись, заявила.

– Около месяца назад.

Гестаповцы швыряли на пол книги, так заботливо расставленные Юлеком.

– Кто ему сюда писал? – продолжал допрос долговязый

– Никто.

Они открыли пианино, подняли крышку, и долговязый снова спросил меня:

– Где ваш муж?

– В Праге! – повторила я.

– Где в Праге?

Я назвала адрес нашей квартиры.