И мертвым, и живым, и не рожденным землякам моим, на Украине и не на Украине сущим, мое дружеское послание.
Кто говорит: «я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец: ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, Которого не видит? – Первое послание Иоанна, 4, 20
И темнеет, и светает,
и ночь наступает.
Люд, измученный работой,
и все засыпает.
Лишь я плачу, как проклятый,
дни и ночи сидя
на распутьях многолюдных.
И никто не видит
слез моих! Ослепли, видно,
не слышат — не знают;
святой правдою торгуют,
цепь на цепь меняют,
насмехаются над Богом, —
в ярмо запрягают
человека. Пашут горе,
бедой засевают,
что ж вырастет? Погодите,
увидите всходы!
Опомнитесь! Спохватитесь,
нелюди, юроды!
Поглядите на рай тихий,
на мать-Украину,
полюбите чистым сердцем
и ее руины!
Сбросьте цепи, станьте снова
братьями, а где-то
на чужбине не ищите
того, чего нету
и на небе, а не только
что на чужом поле.
В своем доме — своя правда,
и сила, и воля.
Другой нигде нет Украины,
нигде другого нет Днепра.
А вы? Вы рветесь на чужбину
искать великого добра,
добра святого. Воли! Воли!
И братства братского! Нашли.
Несли, несли с чужого поля
и на Украйну принесли
великих слов запас немалый —
и все тут. Вы кричите всем,
что Бог вас создал не затем,
чтоб вы неправде поклонялись!
Чем были вы, тем и остались,
вы гнетесь. С тех, кто слеп и нем,
дерете с братьев гречкосеев
три шкуры вживе... и опять
спешите к немцам поскорее
за правдою!.. Вот если б взять
и скарб свой вы могли с собою,
добытый кражей с давних пор,
тогда б остался сиротою
Днепр со святой семьею гор!
О, если б вы больше к нам не возвращались,
а сдохли, забившись в чужие углы!
Не плакали б дети, мать бы не рыдала,
не слышали б вашей на Бога хулы.
Дыханьем воздух вы б не отравляли
в степях, что свободны, чисты и светлы,
и люди б не знали, что вы за орлы.
Они бы с презреньем на вас не кивали.
Опомнитесь! Будьте люди,
иль горе вам будет.
Скоро разорвут оковы
скованные люди.
Суд настанет, грозной речью
грянут Днепр и горы!
Детей ваших кровь польется
в далекое море
сотней рек. Вам ниоткуда
помощи не будет:
брат от брата отречется,
сын про мать забудет;
и дым тучею закроет
солнце перед вами,
и прокляты вы будете
своими сынами!
Умойтеся! Образ Божий
грязью не поганьте,
дурь в голову детям вашим
вбивать перестаньте,
что они — паны по крови:
мужицкое око
им заглянет прямо в душу
глубоко! Глубоко!
Чья на вас надета шкура,
дознаются люди, —
и немудрые премудрых
навеки осудят!
Когда б учились вы, как надо,
и мудрость бы была своя.
А то залезть на небо рады:
«И мы — не мы, и я— не я,
и все-то видел, все-то знаю,
и нет ни ада, и ни рая,
и Бога нет, есть только я.
Да куцый немец с постной рожей,
и больше никого...» — «Добро же!
А кто ж ты сам?»
«Пускай немец
скажет; мы не знаем».
Так-то учитесь вы, в чуждых
странах разъезжая!
Немец скажет: «Вы: монголы!»
«Монголы, монголы!»
Золотого Тамерлана
внуки, только голы!
Немец скажет: «Вы славяне!»
«Славяне? Какие?»
Славных прадедов великих
потомки дрянные!
Изучаете Коллара
изо всей-то силы,
и Шафарика, и Ганку
и в славянофилы
так и претесь. Все языки
славян изучили,
о своем же, о природном,
языке забыли.
Будет время — и свой вспомним,
коль немец укажет
да историю сначала
нашу нам расскажет.
Тут-то мы распетушимся!...
И распетушились
по немецкому указу:
так заговорили,
что не понял даже немец,
учитель великий, —
где уж тут понять народу!
А шуму, а крику!
«И гармония и сила,
музыка — и полно.
А история! Поэма