Несмотря на все это приятное и пикантное дружеское общение дома, Молли тосковала по Хэмли. Если бы она принадлежала той семье, она бы, возможно, получила много записок и узнала бы бесчисленные подробности, которых теперь была лишена, собирая по крохам сведения о визитах отца в поместье, которые с тех пор как умерла его дорогая пациентка, совершались по случаю.

– Да, сквайр сильно изменился, но ему лучше, чем прежде. Между ним и Осборном невыраженная отчужденность; любой это заметит по молчанию и напряженности их поведения, но внешне они дружелюбны… во всяком случае, любезны. Сквайр всегда будет уважать Осборна как своего наследника и будущего представителя их семьи. Осборн не выглядит хорошо, он говорит, что ему хочется перемен. Я думаю, он устал от домашнего уединения и домашних раздоров. Он остро переживает смерть матери. Удивительно, что его и отца не сблизила их общая потеря. Роджер тоже уезжает в Кэмбридж — сдавать экзамен на получение диплома по математике. В общем, и люди и место изменились, но это естественно!

Возможно, подобные обрывки новостей из Хэмли составляли многие сводки. Они всегда заканчивались каким-нибудь добрым пожеланием Молли.

Миссис Гибсон обычно добавляла свой комментарий к мнению мужа о меланхолии Осборна.

– Мой дорогой! Почему бы вам не пригласить его к нам на обед? Тихий, скромный обед. Кухарка вполне с ним справится. А мы бы все надели черное и лиловое, он бы не посчитал это за веселье.

Мистер Гибсон отвечал на эти предложения лишь кивком головы. К этому времени он привык к жене и считал молчание со своей стороны великой защитой против длительных нелогичных аргументов. Но всякий раз, когда миссис Гибсон поражалась красоте Синтии, она считала все более и более целесообразным тихий, скромный обед, который взбодрит мистера Осборна Хэмли. Никто, кроме дам Холлингфорда и мистера Эштона, викария — этого безнадежного и несговорчивого старого холостяка — не видел Синтию, а какая польза от хорошенькой дочери, если никто, кроме пожилых женщин ею не восхищается?

Сама Синтия казалась совершенно безразличной к этой теме и мало обращала внимания на постоянные разговоры матери о веселье, которое возможно, и веселье, которое невозможно в Холлингфорде. Она проявила себя, очаровав обеих барышень Браунинг, как бы сделала, чтобы доставить удовольствие Осборну Хэмли или другому молодому наследнику. То есть, она обычно не прикладывала усилий, а просто следовала собственной природе, которая должна была привлекать любого из людей ее окружения. Усилие воли, казалось, должно было сдерживать ее от подобных поступков и защищать от собственной глупости и беззаботности, как это часто происходило в тех случаях, когда Синтия небрежными словами и выразительными взглядами шла наперекор прихотям матери. Молли почти жалела миссис Гибсон, которая, казалось, была неспособна оказать влияние на собственную дочь. Однажды Синтия прочитала мысли Молли.

– Я не хорошая, я тебе говорила. Иногда я не могу ей простить, что она пренебрегала мной, когда я была ребенком, и нуждалась в ней. Кроме того, я почти не получала от нее писем, когда была в школе. И я знаю, она запретила мне приехать на свадьбу. Я видела письмо, которое она написала мадам Лефевр. Ребенок должен расти рядом с родителями, если, когда вырастет, он должен думать, что они непогрешимы.

– Но, может, стоит знать, что все могут совершать ошибки, — ответила Молли, — их следует исправить и постараться забыть об их существовании.

– Следует. Но разве ты не видишь, что я выросла за рамками долга и «обязанностей». Люби меня такой, какая я есть, дорогая, я не стану лучше.

[1] Джон Уилбай (John Wilbye, 1574–1638) «Люби меня не за», пер. с англ. Савина Валерия.

[2] Библ. «К Коринфянам», IX, 22

[3] Заключительный куплет песни из «Спора Аякса и Улисса» Джеймса Ширли (1596–1666), пер. Я. Фельдмана.

Казалось, будто бы пророчества миссис Гибсон подтвердились, — Осборн Хэмли зачастил в ее гостиную. Без сомнения, временами пророки помогают исполнить собственные пророчества, и миссис Гибсон не осталась в стороне.

Его манеры и поведение ставили Молли в тупик. Он рассказывал о случайных отлучках из Хэмли Холла, но точно не говорил, куда он ездил. Она совсем не так представляла себе поведение женатого человека, который, как она полагала, должен иметь дом, слуг, платить за аренду, налоги и жить со своей женой. Вопрос о том, кто эта таинственная жена, отступал в тень перед вопросом, где она живет. Лондон, Кэмбридж, Дувр, нет, даже Франция упоминались им как места, в которых он побывал за время этих разнообразных и коротких поездок. Эти подробности возникали в разговоре случайно, словно сам Осборн не осознавал, что он их выдает. Иногда невзначай он бросал подобную фразу: «А, это было в тот день, когда я переправлялся. Очень штормило, право слово! Вместо двух часов мы плыли почти пять». Или «На прошлой неделе я встретил лорда Холлингфорда в Дувре, и он сказал…» и т. д. «Нынешний холод ничто по сравнению с тем, что был в Лондоне в четверг — температура упала до 15 градусов». Возможно, в быстром течении разговора эти незначительные откровения не заметил никто, кроме Молли, чьи интерес и любопытство всегда были возбуждены секретом, которым она владела, хоть она и сурово упрекала себя за неотступные мысли о том, что должно было быть сохранено в тайне.

Ей было очевидно, что Осборн не слишком счастлив дома. Он утратил легкий налет цинизма, который так бросался в глаза, когда ожидалось, что он сотворит чудеса в колледже, и это было единственным полезным результатом его неудачи. Если он не утруждал себя анализом людей и их поведения, то, во всяком случае, его речь была не так обильно присыпана перцем критики. Он был более рассеянным, не таким любезным, как считала миссис Гибсон, но вслух этого не говорила. Он выглядел болезненным, но это могло быть следствием непритворного уныния, которое, как замечала Молли, изредка проглядывало сквозь все его любезные слова. Порой, когда он обращался непосредственно к ней, он упоминал об «ушедших счастливых днях» или о «временах, когда его мать была жива», затем его голос ослабевал, и на лице появлялось печальное выражение, а Молли хотелось выразить ему свое собственное глубокое сочувствие. Он редко упоминал о своем отце; и Молли полагала, что ей удалось угадать по его поведению, что та болезненная сдержанность, которую она заметила в последний день пребывания в поместье, до сих пор существует между ними. Почти все, что она знала об их семейной жизни, она услышала от миссис Хэмли, но ей было неизвестно, давно ли ее отец был знаком с ними, поэтому ей не хотелось расспрашивать его слишком подробно — он был не из тех людей, которых можно расспрашивать о семейных делах их пациентов. Иногда она спрашивала себя, не приснились ли ей те короткие полчаса в библиотеке Хэмли Холла, когда она узнала о событии, которое казалось крайне важным Осборну, и которое так мало изменило его образ жизни — на словах и в поступках. За двенадцать-четырнадцать часов, что она потом провела в поместье, ни со стороны Осборна, ни со стороны Роджера она не услышала никаких намеков на тайную женитьбу. И, впрямь, это было словно во сне. Возможно, Молли чувствовала бы себя намного неуютнее, владея этой тайной, если бы Осборн поразил ее своей чрезмерной привязанностью к Синтии. Она явно забавляла и привлекала его, но в этих чувствах не было ни глубины, ни пылкости. Он восхищался ее красотой, и казалось, попал под ее обаяние, но он покидал ее, подходил и садился рядом с Молли, если что-то напоминало ему о матери, о которой он мог поговорить с ней, и только с ней одной. И все же он так часто приходил к Гибсонам, что миссис Гибсон можно было извинить за фантазию, которую она вбила себе в голову, что он приходит ради Синтии. Ему нравилось праздное времяпрепровождение, гостеприимство, компания двух разумных девушек, чья красота и манеры были выше среднего. К одной из девушек он испытывал особое отношение, поскольку ее особенно любила его мать, а память о ней он так нежно лелеял. Зная, что он сам не принадлежит к категории холостяков, он был, возможно, слишком безразличен к неведению других людей и его возможным последствиям.

Так или иначе, Молли не хотелось первой упоминать имя Роджера в разговоре, поэтому она упустила много возможностей услышать о нем новости. Осборн часто был таким вялым и рассеянным, что только следовал течению беседы; а Роджер — грубый парень, и к тому же второй сын не заслуживал особого внимания со стороны миссис Гибсон, и поэтому не занимал ее мысли. Синтия никогда его не видела и не столь часто испытывала капризное желание поговорить о нем. Он не был дома с тех самых пор, как занял высокое место на математическом экзамене — это Молли знала, и еще ей было известно, что он усердно трудится, она полагала, что за стипендию — и это все, что она знала. Когда Осборн говорил о брате, каждое слово, каждая интонация дышали любовью и уважением — нет, скорее, восхищением! И это исходило от брата, который «ничему не удивлялся», и который до настоящего времени редко проявлял свои чувства.