Незадолго до того дня, когда с «Русской удалью» должны были петь кабардинцы, снова позвонил Иван Тихонович:

— Не ругаете меня, что не только вас, но и ваших друзей втравил в это безнадёжное дело?.. Имейте в виду, что концерт перенесли. Почти на месяц. Может быть, всё-таки удастся продать билеты. А то ведь нечем будет и заплатить артистам… какие голоса, я как вспомню!

Опять я принялся звонить здешним своим дружкам:

— Из-за таких вот, как ты, горе-патриотов… что рвут на себе рубаху, когда кричат, что они — настоящие русаки, да ещё и с дворянскими корнями… Кричат, что «деньги — помёт дьявола». Но жалеют отдать сто пятьдесят-двести рублей за концерт своего же товарища по искусству…

Наиболее уязвленный из них тут же пообещал:

— Сейчас отнесу к ним в кассу шестьсот рублей… на два лучших билета, так? Чтобы вы с Иваном Тихоновичем обо мне плохо не думали. Пусть возьмёт, кто захочет. Кому вы скажете… А сам могу надолго отлучиться…

Это с подводной лодки-то?

Под названьем «Майкоп»…

Но вот, наконец-то — вот!

Мы в зале Адыгейской филармонии, и он потихоньку начинает наполняться… да неужто, и в самом деле? Неужто?!

Сидим с женой на самых дорогих, за триста рублей местах, и к нам откуда-то сверху спускается Иван Тихонович, половину «Военного городка» приведший на дешевые места за свою подполковничью пенсию. Вид у него счастливый, но почему-то заодно и чуть виноватый.

— Милиция выручила, — говорит. — Выкупили все оставшиеся билеты и раздали сотрудникам, у них профессиональный праздник… будет публика, будет!

Рядом с нами садится пара средних лет, к которым то и дело спускаются сверху девочка лет десяти и мальчик чуть старше. Оба, видно, сидят несколькими рядами выше — родители раз за разом тут же отсылают их обратно.

Шипитько начинает с девятнадцатого века, с основоположника народных оркестров Василия Васильевича Андреева: «Светит месяц…» Казачье, как считается, солнышко.

Обычно так начинает, если предстоит русская классика… Невольно думаешь: с кабардинцами?

Но когда Мухадин Батыров высоким, с красивым тембром, «бархатным» баритоном заводит «Тройка мчится, тройка скачет», и уже в самом начале слышится неожиданная, будто бы давно забытая сила, в зале устанавливается счастливая тишина, которая обрывается потом взрывным всплеском аплодисментов и громкими криками «браво», к которым присоединяю своё вроде бы простецкое, но зато ведь — адресное: «Молодец, Мухадин!..» Как будто до этого уже десяток лет знал его… больше, больше! Потому что и предки мои любили эту песню, как иначе, если дядя мой был основателем «женского оркестра» в одном из колымских лагерей, в Ягодном, и знакомые летчики с риском вывезли его потом из Магадана: за «хороший голос» и «матрас денег», из которого он отобрал потом на материке «сколько захватит пятерня»… На дорогу до родной Кубани, до дома.

— Молодец, Мухадин, молодец!

Ай да кабардинцы, ай да — ну!

Объявляют Алия Ташло: «Вернись в Сорренто». Великолепный, богатой окраски, драматический тенор… И — началось!

Сменяют друг друга: Мухадин поёт «Только раз бывает в жизни счастье», «Ямщик, не гони лошадей», «Вдоль по Питерской», и вдруг — «Из-за острова на стрежень»… Когда её в последний раз слышал-то? Где?

А ведь было время, когда в небогатом застолье на нашей «ударной комсомольской» она считалась чуть ли не обязательной. Не по какой-либо официальной причине: просила душа. «И жила бы страна родная», и «Люблю тебя, жизнь!» — это как бы само собой. Но вот и Стенька, Разин Степан Тимофеевич, выходит, непременно напоминал о себе: не позабыли?!

Как же наша «Западно-Сибирская Сечь», наша вольница, могла его позабыть?!

Между этими старыми русскими песнями Алий выходил и с «Санта Лючией», и с давней итальянской песней ещё пятидесятых годов: «Скажите, девушки, подружке вашей…» Как его тоже принимали!

Объявили песню, совсем почти забытую: «Россия»!

Иван Тихонович перед началом успел шепнуть: песня, конечно, удивительная, но давно не исполняют, в ней, мол, — «сталинские мотивы»… дались нам! До этого Алий не пел её, это Анатолий Васильевич предложил ему: «Поверь: твоя песня!» Расписал для него ноты, чтобы тот разучивал в Нальчике — и вот, вот…

«Россия вольная, страна прекрасная…» мощно звучит удивительный голос Алия… какой голос!

Что же им там, действительно, в Нальчике — с такими голосами? Оперы нет, а далеко ли уйдёшь с русской песней, это хорошо, что сюда приехали… хорошо?

Если бы не милицейский праздник, опять бы небось концерт не состоялся!

— «Песня мухаджиров»! — вновь объявляет Алия Ташло ведущая.

— Мухаджир, это — путешественник, — деловым тоном объясняет достаточно громко жене наш сосед.

И сколькое тут же стремительно проносится в сознании!..

«Путешественник, — горько думаешь, — да! Избавил бы впредь нас Господь, и черкесов, и русских, от подобного рода путешествий… Изгнанник! Покинувший свою родину.»

Но кто этот-то человек, так свободно толкующий отдающее болью слово?

Как раз родная милиция, небось: точно-точно! Тут же недавно нового министра «внутренних дел» назначили. Откуда-то, кажется, из Восточной Сибири… вон как далеко! А за ним в наши места, нынче иначе не бывает, табором потянулись прежние его сослуживцы, которые в здешних делах пока — ни бум-бум. «Путешественник», видишь ли!