До Краснодара от нас три сотни километров и всего лишь сотня — до Ставрополя: когда-то в Отрадной чуть ли не подписи тайком собирали с требованием определить район под иную властную руку, под ближнюю. Тут Бог миловал! Хоть то уже хорошо, что ненавидимое всею страдающей Россией позорное пятно, скользнувшее с предательского лба одного на весь многолюдный край так и останется в старых административных границах, не доползёт до нас. Как бы нам худо ни было, мы — не ставрополи. Мы — кубанцы. С ударением и тут на последнем слоге… Разве не утеха — при остальном безрадостном житии?

Но мы не о нас. Мы — о Пушкине.

Само собой ехали они с графом по правому, по высокому берегу Кубани, по знаменитым, вроде Усть-Лабы, хлебородным, по золотым всего лишь десяток лет назад пшеничным местам, но разве такими, как нынче, были они в ту пору?.. Не будем забывать, что особое очарование кубанским степям встарь придавали древние курганы: недаром же «курган» — одно из ключевых слов и в «кавказских» стихах Пушкина, и в «Путешествии в Арзрум». Но разве сохранились они нынче на правом берегу? Почти всюду раздавлены тяжёлою техникой, распаханы, разглажены, окончательно заутюжены, совсем исчезли среди прямоугольных да квадратных полей. Это ведь только на наших закубанских неудобьях курганы пока и остались! А весенний адонис, лимонно-жёлтый да пурпурно-алый горицвет, наш лазорик, которому самая пора ярко пылать в самом начале мая? А темноголубые ирисы, петушки наши, кочетки— как раз в это время они и распускают баранчиком острые свои высокие стрелки. Кто ещё, как не вы, милые мои земляки из всех предгорных станиц, может представить себе картину почти бесконечных разноцветных островов и длинных проливов между ними, этих пятен и латок, то и дело меняющих оттенки на боках да на макушках ближних и дальних холмов под набегающими на них прохладными облаками и вдруг пробивающим облака и мгновенно сжигающим тень от них яростным солнцем.

Сказочна в первые майские дни наша почти нетронутая пока степь, поистине сказочна!

Можно предположить, как посреди дороги, петляющей между высоких, с чупринами терновника на макушках курганов останавливались наши путешественники и по вполне понятным причинам и нарочно останавливались: для полноты души хорошенько оглядеться окрест… Как слушали жаворонков, тоненько кующих звонкое серебро в притихшем небе, как ловили внизу неуверенное в начале весны перепелиное «пить пойдём?», как глядели вслед убегающим по невысокой ещё траве голенастым дрофам — серым дудакам, которых много было в закубанских степях даже во времена моего послевоенного детства.

Если даже в наших, по тем или иным причинам огрубевших сердцах, специально нынче отучиваемых радоваться красоте Божьего мира, вид майской степи вызывает чуть ли не слёзы умиления, то как должна была отозваться на него чутко настроенная поэтическая душа? И если изгвазданного машинным маслом, чёрного как шахтёр, от пыли усталого тракториста, если разомлевшего в минуту отдыха пастушка либо праздного, каким тут чаще всего сам я бывал, отпускника неодолимо тянет в такие дни посидеть в придорожных «кущарях», а то и полежать, якобы бездумно глядя в высокое небо, а в самом деле — наполняясь его бесконечно загадочною высью, то неужели наших славных соотечественников миновала тогда чаша сия?

Сдаётся мне, что «часть северных припасов» они «выгружали» не только «на станциях», но и посреди кубанской степи, рядом со своею «Отрадной».

Наверное, Александр Сергеевич отлучался зачем-либо к своему тарантасу, который следовал за бричкой Мусина-Пушкина, может быть, слегка там задерживался, и тогда граф с улыбкою поторапливал: «В Отрадную, Александр! В Отрадную!..»

Потом они наверняка остановились на высоком берегу Кубани, не доезжая станицы Прочный Окоп, на том самом взгорке, где возвышается нынче памятный знак в честь Пушкина: тут, и правда, не остановиться нельзя. Какой распахивается перед тобой окоём, какой вид открывается на речную излучину, за которой и нынче зеленеют перелески, и лёгкое марево дрожит теперь над просторно разбросавшимся вдалеке городом Новокубанском — тогда на его месте был Каплановский аул: аул Каплан.

Вились ли над саклями дымки? Какие звуки доносились из-за реки, где пасли свои отары и горячили конские табуны всегда готовые к войне мирные черкесы?

В прошлом году, в самом начале мая, мы долго стояли над Кубанью вместе с моим старым другом, как раз и поставившим этот памятный знак Володей Ромичевым, давно уже, конечно, Владимиром Михайловичем. Он коренной сибиряк, чалдон, но вот поди ты: мы с ним как будто поменялись местами. На Кубань он уехал ещё в шестьдесят четвёртом, когда в Новокузнецке, на нашем Запсибе, пустили первую домну, а я оставался там ещё чуть не десяток лет и постоянно потом туда возвращался, жил по нескольку месяцев, так что в конце концов вышло: я там, бывало, позванивал его родне, передавал приветы с Кубани, а он мне рассказывал тут о наших отрадненских новостях. Отсюда до нас меньше ста километров, какое по недавним-то временам расстоянье, и Ромичев, полжизни проработавший начальником Межколхозстроя, а потом ПМК — Передвижной механизированной колонны, постоянно бывал в Отрадной, дружил с моими однокашниками, тоже строительными воротилами, и нет-нет, да подбрасывал арбузов моей родне: новокубанцы всегда привозили их менять на «горскую» нашу, вкуснее которой нету, картошку.

Бетонный этот, без лишних затей облицованный плитою под мрамор памятный знак с фамилией поэта и цифрой «1829» друг мой поставил наверняка между делом, после сдачи какого-нибудь тебе животноводческого комплекса и началом строительства сахарного завода, так живём, это ясно, но когда стоял тут теперь со старым товарищем, литератором по профессии, само собою расчувствовался: «Я тебе честно скажу: эта горка для меня всё и решила. Одно дело, что базары тут по станицам против наших сибирских куда богаче и цены подешевле. Что воздух тут не то что наш „коксохим“… Весною да осенью хочешь — дыши им, а хочешь — пей, такой сладкий. Но когда на обрыв на этот заехал да глянул за Кубань — такая, и правда красота! Ну, чем тебе не Сибирь? Чем тебе — не Горная Шория?»

Чего ещё от него, от неисправимого чалдона, ожидать! Давно уже и Заслуженный строитель, и Почётный гражданин своего Новокубанска, а всё «в Сибирь смотрит»!

Я только рукой махнул: «Скажи честно, вы ради какого Пушкина тут стараетесь?.. Ради Александра Сергеевича? Или?..»

Дело в том, что глава администрации Новокубанского района — тоже Пушкин. Виталий Владимирович. Чем ближе пушкинский юбилей, чем чаще произносят по радио либо по телевизору фамилию славного поэта, тем больше шуток в Новокубанском районе слышится.