Синухе, герой сказки, долгое время прожил изгнанником в Азии; возвращенный царской милостью, он был приведен к фараону в присутствии цариц и двора. Синухе чувствует, что у него подкашиваются ноги и он теряет сознание; между тем, царь говорит царице: «Вот вернулся Синухе, разряженный, как азиат!» И царица залилась громким смехом, и дети царские расхохотались все сразу. Но Синухе был знатным египетским вельможей; во сколько же смешнее держал себя посланник Кадашман-Эллиля!

Впрочем, заботливость вавилонского царя трогательна. Едва ли была особенно завидной доля этих принцесс, оторванных от варварских дворов страны хеттов и Митанни, даже от утонченного двора Вавилона, и перенесенных в этот египетский мир, где нравы, обычаи, язык, понятия были так отличны. Правда, будущие царицы увозили с собой свиту из женщин и слуг, иногда до нескольких сот человек [70] , которые заменяли им «дом» и «часовню» и играли ту же роль, что флорентийцы, сопровождавшие Генриетту Французскую в Лондон. Иногда – как это показывают письма Эль-Амарны – им посылали из Азии даже изваяние Владычицы Небесной Иштар-Астарты, чтобы дать им некоторое утешение. [71]

Но через несколько месяцев добрая богиня пускалась в обратный путь, на родину, и увозила с собой воспоминания детства принцесс.

Мы находим в письмах еще одну подробность. Фараоны неохотно отвечали взаимностью и обыкновенно отказывались выдавать своих дочерей или сестер за их азиатских союзников. Девушки «божественной крови» были не для ложа этих вояк; египетских Марий-Луиз не отдавали Наполеонам Митанни или Кардуниаша. На это громко жалуется вавилонский царь:

«Когда я испрашивал руку твоей дочери, ты ответил, говоря: ”Никогда дочь египетского царя не бывала дана никому”… Когда мне доложили эти слова, я послал сказать тебе следующее: ”Если ты посылаешь ее мне с сожалением, я предпочитаю, чтобы ты вовсе не посылал ее”. У тебя нет ко мне братского расположения. Когда ты сообщил мне о своем намерении освятить союз наш браком, я отозвался на это с добротой брата; а теперь, брат мой, когда я выражаю тебе желание укрепить наш союз браком, почему отказываешься ты выдать за меня дочь твою? Почему не даешь ее мне? Если бы я еще отказал тебе в этом, это было бы понятно, но мои дочери были в твоем распоряжении, я ни в чем тебе не отказал» [72] .

Правда, фараоны умели вознаграждать своих азиатских союзников. Отказывая им в женах, они посылали им золото: вот в чем заключалась тайна их неотразимого влияния и расплата за все унижения. «Пошли мне золота… я пошлю за твоим золотом… некогда отец твой посылал моему отцу много золота… ты должен послать мне такое же количество золота, как посылал твой отец…» [73] Таковы фразы, постоянно повторяющиеся в переписке Эль-Амарны; нет, пожалуй, ни одного письма, где бы речь не шла о золоте, которым в изобилии располагают фараоны и на которое направлены все вожделения азиатов. Фараоны действительно были очень богаты: Абиссиния, россыпи Итбея и Синая доставляли им в громадном количестве золото, и самородное, и добытое путем промывки, драгоценные каменья, так что сложилась поговорка, часто повторявшаяся азиатскими царями: «В Египте у царя золота что пыли…», «дорожная пыль – это чистое золото» [74] .

Не из одной жадности просили золота азиатские союзники: они требовали его во имя настоящих торговых договоров, которые присоединялись к союзам по кровному родству. Все эти семитские цари были опытными торговцами, ловкими промышленниками, которые всеми силами поощряли обработку металлов, уже процветавшую в их странах. Мы видим в руках у сборщиков податей на барельефах египетских храмов или на стенописи фиванских гробниц очень любопытные произведения сирийских и халдейских мастерских: это золотые, серебряные или бронзовые вазы, столовая утварь, украшенная мотивами, заимствованными из флоры или фауны Азии, оружие с художественной резьбой, слоновые клыки, мебель, ткани, драгоценные украшения… Но, кажется, не хватало сырого материала хорошего качества для этой цветущей промышленности; один Египет мог доставлять им его, и по дешевым ценам, если хотел фараон. Поэтому каждая политическая услуга оценивалась по настоящей стоимости драгоценного металла; союзники фараона были очень настойчивы в требовании того, что им полагалось, не давали обманывать себя в качествах поставляемого товара. Требования этого рода многочисленны. «Посол, которого ты отправил, – пишет Буррабуриаш Аменхотепу IV, – поставщик двадцати четвериков золота недоброкачественного, которое, будучи подвергнуто пробе, не дало даже и пяти четвериков чистого золота…»; или: «Слитки золота, которых брат мой не испытал, расплавленные для пробы, были мне возвращены, их не захотели принять…» [75]

Нужно добавить, что азиатские цари признавали обмен подарками и часто извещают об отправке оружия, слоновой кости, драгоценных украшений. В этом отношении очень ценны списки предметов, составляющих приданое принцесс Вавилона и Митанни, – сотни строк нужны, чтобы перечислить ожерелья, кольца, браслеты и прочие украшения, мебель и разное приданое, которое посылали в Египет с караванами, часто подвергавшимися разграблению по пути. Точное описание предметов и материала, к несчастью, невозможно при нынешнем состоянии науки. Однако то, что можно угадать по общему смыслу, дает самое благоприятное представление об азиатской промышленности: нет ничего удивительного, что договор Рамсеса II и хеттов включает оговорки относительно художественно-промышленных рабочих: договаривающиеся высокие особы взаимно воспрещают переманивать своих туземцев рабочих и похищать друг у друга тайны своей промышленности.

Благодаря этой-то дипломатии, не пренебрегающей ни политическими сношениями, ни кровными узами, ни деловыми отношениями, фараоны в течение ста пятидесяти лет, до вторжения неотразимого потока переселения народов, смогли удержать протекторат над Сирией, не прибегая к обременительным обязанностям администрации за пределами Египта, ни к военной оккупации. Как ни изуродованы экземпляры писем Эль-Амарны, все же по ним видно, что дипломатия существует не с XVI в. н. э., как этому нас чересчур любезно обучают. Чем больше своих тайн открывает нам древность, особенно восточная, тем больше мы познаем, что мысли и действия человеческие стары, как стар вещественный мир, и что всякое нововведение не более как обновление.

Было бы интересно поближе узнать Талейранов и отцов Иосифов, которые изобрели или дали направление течению руководящих идей египетского Министерства иностранных дел; но в восточной древности редко случается, чтобы всплывали отдельные личности; документы открывают нам дело общих усилий. Недостаток официальных документов пополняется для нас народной литературой: сказки Древнего Египта показывают, что в этой стране, как и повсюду на свете, были очаровательные искатели приключений, которых эти щекотливые и опасные переговоры, влекущие за собой любовь и ненависть, войну или мир, благосостояние или экономический упадок, окружили настоящим ореолом рыцарства.

Таким рисуется нам посланник, к которому обращается писец, автор «Путешествия одного египтянина» [76] , предсказывая ему опасности, славу и любовные подвиги. «Я дам тебе узнать путь, идущий через Мегиддо. И вот ты на краю пропасти в две тысячи локтей глубины, полной каменных глыб и голышей; ты идешь, держа лук и потрясая мечом в левой руке, ты показываешь его доблестным вождям, и они принуждены опустить глаза перед твоей рукой… Между тем, ты идешь один, без провожатого, без свиты, что шла бы за собой, и не попадаются тебе горцы, которые указали бы, какому направлению должно тебе следовать; и страх овладевает тобой, волосы дыбом встают на голове, ибо нет на пути твоем проложенного следа, пропасть с одной стороны, отвесная гора с другой. Наконец, вступая в Яффу, ты встречаешь плодовый сад в пору полного его расцвета; ты проделываешь в заборе дыру, чтобы забраться в сад поесть; тебе попадается там красивая девушка, стерегущая сад; она принимает тебя за друга и отдает тебе цвет своей груди. Тебя замечают, ты открываешь, кто ты, и все признают, что ты герой!..»