Способы обработки горшков очень несложны: достаточно было рабочих рук без помощи гончарного станка. [92] Несмотря на почти совершенную правильность форм там и сям попадается несимметричность в слоях и толщине, что доказывает ручную работу этой керамики. Некоторые сосуды в форме амфоры украшены продольными бороздами: их получали, нажимая одним или двумя пальцами вдоль округлости вазы перед обжиганием. Впоследствии украшение осложнилось росписью и лепкой. На сосудах с красным фоном геометрические рисунки белыми штрихами воспроизводят узор корзин или плетенок, появляющихся с начала неолитической культуры. К той же эпохе относятся черные сосуды с вырезанным геометрическим узором, выполненные беловатым веществом: «установлено, что их привозили в Египет из неизвестного средоточия промышленности, произведения которого рассеяны по всему бассейну Средиземного моря».

Возрастающая сноровка рабочих позволяла все большее разнообразие типов. Из гончарных изделий в форме животных (рис. 9): рыб, уток, коршунов, гиппопотамов [93] – составлялись столовые приборы веселого или страшного характера, подобно изделиям из литой меди в наши средние века. Пробовали также придавать вазам человеческий облик: скорченные пленные, обхватив руками округлость вазы, являют свои страдальческие лица, выступающие по сторонам одной очень старинной амфоры, находящейся теперь в Оксфорде. В том же музее хранится широкий сосуд, покрытый блестящей чернью, которому художник стремился придать форму женщины. Горло стало лицом; ущемления в глине означают нос, уши и волосы. Ниже шейка сосуда изображает суживающуюся талию, над которой умеренно выступает закругление плеч и свисших грудей; потом ваза, внезапно расширяясь, подражает жировым скоплениям, составляющим гордость готтентотских Венер [94] (рис. 10).

Украшения самых замечательных сосудов доисторической эпохи вводят нас в загробную жизнь. Уже грубые кувшины с высохшими остатками воды, муки, зерна, масла, вина, мяса показывают своим содержимым, что жертвенные дары снабжали покойного пищей. Чтобы обеспечить ему вторую жизнь, совсем сходную с первой, следовало изобразить главные ее сцены в жилище мертвого, каким является гробница сообразно принципу первобытной магии, что подобие порождает подобие: изобразить сцену из жизни значит дать ей возможность осуществиться. Это представление вызывало украшение могилы, а отсюда возникло почти все египетское искусство.

Но вот явилось затруднение: как украсить фигурами и картинами такую могилу, как описанная нами, – простую яму в песке, без стен, без пола и потолка. С этой целью в могилу клали предметы обихода, оружие, драгоценности, орудия труда небольшого размера; люди и животные, необходимые для услуг или развлечения, заменялись статуэтками. Однако этого было недостаточно для удовлетворения всех потребностей мертвого, нужно было сгруппировать эти отдельные элементы; чтобы осуществить сцены жизни, нужно изобразить их в действии вокруг покойника и в связи с ним. Отсюда изобретение декоративных картин, где каждая фигура играет роль идеограммы и соответствует тому или другому моменту существования, обетованного владельцу могилы. Женщины с поднятыми руками символизируют пляску и общественные празднества; газель или страус напоминают удовольствия охоты; лодка – плавание по Нилу; деревья и цветы вкратце передают пейзаж обработанной долины; ряд треугольных зубцов вызывает образ горных цепей на плоскогорье пустыни, по которой бродят кочевники; шалаши, украшенные условным знаком, обозначают дом или деревню покойного со знаками отличия его клана.

Отыскав эти декоративные могилы, художник как будто бы колебался в выборе подходящей рамы. Припомним статуэтку женщины из Туха, у которой на груди, спине, бедрах изображены потоки вод, горы, животные. Это был остроумный способ вводить статую целиком в обстановку действенной жизни или природы; однако со временем придумали лучше. Пришло в голову украшать этими картинами сосуды, расписывая их красной краской по желтому фону: тело, лежа посреди горшков словно в четырех стенах своего дома, могло созерцать на стенках сосудов желанные картины своей загробной жизни. Когда впоследствии изобрели кирпич и появилось умение строить склепы, художники воспользовались стенами. Одна доисторическая могила, открытая Грином в Гиераконполе, расписана красной краской по фону, побеленному известкой, – такие же сцены пляски, охоты, плавания, как и те, которыми гончары Абидоса и Нагады украшали поверхность своих ваз. [95]

Эти миниатюрные картины, воспроизводящие некоторые стороны общественной жизни за 50–60 веков до нас, по праву возбудили к себе интерес археологов. Полного согласия в точном истолковании их значения между ними нет; один мотив в особенности вызвал самые противоположные объяснения. Дело идет об одном рисунке, изображающем два шалаша, нередко соединенные дверью и окруженные двойной, в форме лодки, изогнутой линией: вертикальные и наклонные штрихи рисуют как бы тесный ряд весел с одного конца судна до другого. Деревья, газели, страусы и человеческие фигуры, прихотливо разбросанные повсюду, дополняют загадочность рисунка. Питри и де Морган, мнение которых осмеивается еще большинством ученых, видят в них лодки, снабженные веслами и каютами; Сесиль Торр и Лорэ [96] принимают их за деревню с укрепленными воротами, защищенными полукруглыми окопами, в свою очередь обнесенными частоколом. Варианты, доставленные могилой Гиераконполя, начертаниями Эль-Каба и некоторых сосудов, указанных де Биссингом, заставляют меня допустить, что дело идет здесь о лодках с гребцами или без них. Нет ничего странного, если уже тогда лодка была символом человеческого жилья в долине Нила; в исторические времена корабль богов и мертвых переносится, преимущественно, в каюту лодки: ковчег был идеальным жилищем, передвижным и всегда находящимся вблизи воды, этого неотъемлемого элемента африканской цивилизации.

Лодки это или деревни, фигуры, о которых идет речь, украшены высокими шестами с поднятым значком: иногда это животное – сокол, слон, скорпион, рыба, иногда – перо или бычий череп, двойная стрела, острога; существует десятка три вариантов. Лорэ очень остроумно признал в них гербы кланов доисторической расы, часть которых сохранилась в классическую эпоху как «говорящие гербы» египетских городов. Возможно, что знаки эти были вместе с тем богами или тотемами, в которых воплощались души всех людей, входящих в состав клана.

Фигурные украшения на сосудах имеют значение еще для такого спорного вопроса, как вопрос о письменности того времени. Доисторические люди были, по-видимому, не знакомы с начертательной системой египтян, состоящей из азбучных или силлабических знаков наряду с идеограммами. Однако не подлежит никакому сомнению, что в иероглифических письменах последующих времен удержалось множество знаков, которые встречаются на сосудах; свойственные стране животные и растения дали письменности фараонов чисто африканский отпечаток. Я склонен думать, что, еще не зная письменности, доисторические люди умели выражаться с помощью очень туманных ребусов и что картины, написанные на вазах, можно было читать grosso modo [97] в духе шарады в картинах (рис. 11). [98]

С другой стороны, сосуды этой эпохи отмечены целым рядом «марок» места производства, совсем имеющих вид азбучных знаков. К большому удивлению оказалось, что эти знаки были одинаковы со знаками, обнаруженными на крито-эгейских сосудах, с первобытными азбуками Карии и Испании и с ливийскими знаками. Впрочем, марки эти, по-видимому, не составляют азбуки и никогда не бывают сгруппированы в каких-нибудь правильных соотношениях, которые могли бы выражать достигшую развития мысль. Тем не менее, кажется достоверным, что «во всем бассейне Средиземного моря с самых давних доисторических времен существовала система письменности или, по меньшей мере, знаки, бывшие в ходу повсеместно» [99] . Какой народ занес в Египет эту сокращенную систему письменности, которая привилась во всем бассейне Средиземного моря?

Ответ на этот вопрос навел бы нас на путь другой загадки. Каково вероятное происхождение доисторической расы, поселившейся в Египте? Если верить доктору Фуке, кефалический признак черепов, найденных в самых древних могилах, сближает племена Нагады с готтентотами и кафрами; тип Бет-Аллама сроден скорее с населением верхней Индии, а тип Кавамиля – с элементом ливийским. Эти пестрые данные менее безнадежны, чем это кажется на первый взгляд. Влияние берберо-ливийских племен подтверждается расписной керамикой (напоминающей типы сосудов, которые и поныне в употреблении у кабилок), употреблением некоторых орудий, как, например, кремневый сошник плуга, и кругами из камня с дольменом [100] . Впрочем, и язык египтян носит следы берберийского наречия. Что же касается статуэток тел с жировыми отложениями внизу спины, они доказывают наличность группы готтентотского происхождения в неолитической расе. Черные сосуды свидетельствуют о сношениях с Азией и островами. Одним словом, доисторическая раса должна была быть очень смешанной. Но между ее разнообразными элементами довольно быстро произошло слияние под ударом победоносного нашествия, которое перемешало все предыдущие слои населения.

В то время как Питри и де Морган извлекали из земли доисторическую расу, Амелино открыл в Абидосе могилы с обозначением времени, по которым можно было определить возраст памятников без надписи.

В ноябре 1895 г. Амелино начал свои раскопки в местности Абидоса, которую уступило ему Попечительство о древностях. [101] Результат был незначителен, пока не дошли до одного ущелья, ведущего в Ливийскую пустыню, и не напали на кладбище Ум-эль-Хааб. Название живописно; оно означает: «Мать с горшками». Там было пять холмов, усеянных бесчисленными горшками, красными, очень грубыми, и обломками сосудов из твердого камня, интерес которых в 1895 г. был еще неизвестен.

Три первых холма доставили 200 небольших могил, вырытых в нижнем слое земли и обделанных кирпичной стеной; лежавшие в них скелеты были на боку, в скорченном положении. Амелино, не обративший сначала внимания на эти могилы, узнал от Питри и де Моргана, что подобные же могилы были найдены в Нагаде и что их приписывают глубокой древности; это побудило его взять на себя позднее, в марте 1896 г., руководство специальными раскопками в Эль-Амре, где было открыто одно из важнейших доисторических кладбищ. Рядом с маленькими могилами были обнаружены две большие гробницы из кирпича, девяти метров на пять; на одном из обломков ваз из алебастра и твердого камня оказался рисунок сокола, сидящего на прямоугольнике, что было знаком царского имени; но излом уничтожил иероглифы. Вокруг четвертого холма – то же обилие маленьких могил из кирпича; самые красивые из них были выложены досками, скрепленными медной проволокой. Это было огромное архаическое кладбище: главные памятники, вокруг которых обыкновенно скучивались маленькие могилы, должны были стоять в середине.

Через несколько дней Амелино открыл здание в пятнадцать метров длины, восемь ширины и шесть высоты. Толщина кирпичных стен была более четырех метров; лестница в 42 ступени вела во внутренний покой, выложенный розовым гранитом. На гранитной ступе и на крышке из мергеля можно было прочитать имя царя Дена, первого архаического царя, жившего тысячи лет тому назад. Невдалеке вторая гробница, выложенная досками, с колоннами, поднимавшимися с пола с правильными промежутками, носила на гранитной плите имя царя Каа. Параллельно стояла гробница из кирпича и дерева царя Семерхета; наконец, появилось четвертое здание, состоявшее из главного покоя и маленьких комнат, заставленных сосудами и плитами с именами частных лиц; посредине находилась роскошная плита из известняка, разбитая на три части; имя царя, изображенное большой змеей, однако, уцелело; мы читаем это как Джет. [102] *

В общем, кампания 1895–96 гг. доставила Амелино открытие четырех гробниц царей Дена, Каа, Семерхета и Джета; но на обломках сосудов, рассеянных там и сям, можно было разобрать 12 других царских имен, между прочим, Аха, Нармер, Ранеб; расшифровка этих, не известных до тех пор имен ускользнула от Амелино, и имена были прочитаны и установлены два года спустя после их открытия.

«К какой же эпохе следует отнести эти любопытные памятники?» – этот вопрос задал себе Амелино перед Академией надписей и изящной литературы на заседании 29 мая 1896 г. Установив архаичность найденных памятников, «следовало бы, – говорил он, – отнести их к первым династиям… Но обе первые династии не включают ни одного имени, похожего на те, которые открыты мною… что приводит нас к эпохе, предшествовавшей двум первым династиям. По Манефону, до I династии царствовали над Египтом некиесы и полубоги. Эти Мертвые или Тени не есть божественные династии, как это думали, и ими вполне могли быть цари, чьи имена я нашел в могилах Абидоса» [103] .

Вы уже понимаете, к чему приводит это утверждение. По преданию, сохранившемуся в Королевском Туринском папирусе и освященному Манефоном и Диодором, фараонам предшествовали в земле египетской боги, полубоги и тени. Не кроются ли под этими легендарными преданиями какие-нибудь исторические данные? Так называемые боги, полубоги и тени, существовали ли они в действительности, как это утверждает Диодор, в виде людей, которых преемники их по благочестию или из-за династической выгоды возвели в сан богов? Масперо отказался присоединиться к этой теории. «Я тоже убежден, – заявил он, – что существуют памятники, предшествовавшие Менесу (первому египетскому царю по таблицам фараонов и списку Манефона)… Но прежде чем согласиться с тем, что находки Амелино относятся к этой категории, я бы желал получить от него доказательство, хотя бы одно-единственное, что их нельзя приписать ни трем первым династиям, ни VII, VIII, IX и X, где большинство владык все еще лишены своих имен Хора» [104] .