Как многие кинозвезды, Мэтт Коннер оказался не таким рослым, как на экране, но вот красоты его камера, как выяснилось, ничуть не приукрашивала, ибо совершенство нельзя усовершенствовать. Как неоднократно замечал Лэвендер, Мэтту повезло, что лицо осталось невредимо. Он, как и раньше, мог спокойно смотреть на себя в зеркало, и его поклонники могли спокойно смотреть на него — перед ними было все то же красивое лицо, которым они привыкли восхищаться.

Путь Мэтта сейчас пролегал в ванную — это она была конечным пунктом его назначения. Из его тела вынули все трубки, кроме повязки под капельницу, и Грейс заставила его самого толкать тележку. На его худом загорелом теле сейчас был только голубой больничный халат и белые спортивные носки на ногах.

— Что-то голова закружилась, — признался он, остановившись.

— Может, хочешь сесть? — сказала Грейс. Мэтт мотнул головой. Он поставил себе задачу — добраться до ванной как «нормальный человек». Около туалета он занервничал.

— Я буду ждать прямо за дверью на случай, если понадоблюсь. Хорошо? — успокоила его Грейс.

Мэтт послал ей печальный молящий взгляд, словно мальчишка, который нуждается в помощи и не знает, как о ней попросить.

— Тебе нужна моя помощь? — спросила Грейс. Мэтт Коннер был не из тех мужчин, кто просит о помощи в каких бы то ни было ситуациях. Он посмотрел на унитаз и только слабо кивнул.

Когда Грейс дотронулась до него, он весь дрожал. Он просто не знал, что делать, и это его пугало.

Медленно и спокойно Грейс подняла ему спереди халат.

— Просто старайся попадать в саму чашу, — сказала она. — Можешь помогать себе рукой, если хочешь.

Но проблема оказалась не в этом.

— Да я боюсь начать это делать, — тихо взмолился Мэтт.

— Перестань, все хорошо, — сказала Грейс. — Тебе просто нужно расслабиться. Понял?

Мэтт закрыл глаза и сосредоточился. Прошло минуты две, не меньше, прежде чем потекли первые неуверенные струйки, потом — сильная струя прямо в воду унитаза. Едва заметная улыбка тронула губы Мэтта.

Уже снова лежа в постели, он спросил:

— А кто убирал за мной? Ты?

— Ты о чем? — не поняла Грейс.

— Просто, когда я был без сознания, я же, наверное, обгадился сто раз? Так ведь?

— Не волнуйся, это наша работа.

— Ну не знаю, все равно как-то неудобно, — посетовал Мэтт, качая головой.

— Вообще-то это делает добрая фея, — сказала Грейс. — Ты про зубную фею слышал? Ну так вот у нас тут есть «какашечная» фея. «Какашечная» фея приходит, когда ты спишь, и все за тобой убирает.

Мэтт рассмеялся, но в смехе этом была доля грусти.

— «Какашечная» фея.

— Не волнуйся, — утешила его Грейс. — Через день-другой ты будешь ходить в туалет сам.

— Через день-другой?

— Ну да. А почему бы и нет?

Мэтт снова задумался.

— А мыла меня тоже ты?

Грейс почувствовала, как краснеет. Мэтт спросил это так серьезно и безо всякого юмора, что она почти боялась сказать ему «да».

— Это тоже часть моей работы, — сказала она.

Мэтт просто кивнул, похоже, ничуть не смущенный этим открытием. Да и, сказать по правде, чего стесняться, когда ты так красиво сложен?

— Вот, весь день сегодня работал со сценарием, — сообщил через пару дней Мэтт заступившей на ночное дежурство Грейс. Он и сейчас держал сценарий в руках, перелистывая страницы. — На студии хотят, чтобы я играл Джека Фабиана. Если съемки начнутся скоро, то мне придется выметаться отсюда.

— А помнишь, как ты назвался Джеком Фабианом, когда только пришел в себя и я спросила твое имя? — спросила Грейс.

— Я так назвался?

— Пока ты был в коме, Майкл Лэвендер все время читал тебе вслух сценарий. Вот, видимо, подсознание и впитало этот текст.

— Я считал себя Джеком Фабианом? Ну и чудеса!

— А может, эта роль тебе на роду написана.

Мэтт задумался, потом ответил:

— А ты не порепетируешь со мной одну сцену? Вот эту, на двадцатой странице. Ты будешь Форрестером. Ладно?

— Я думаю, нам сначала следует спросить разрешения у доктора, — сказала Грейс, догадавшись, что Мэтт хочет проверить свою память. Расстраивать его она боялась и считала, что этот вопрос нужно оставить врачам и психологам, работавшим с Мэттом в дневное время.

— Доктор — это я, — сказал Мэтт. — И я говорю: если Мэтт хочет это сделать, то мы должны разрешить ему.

И он одарил Грейс своей знаменитой обезоруживающей улыбкой, так знакомой всем по фильмам. Он действительно был неотразим, и даже сейчас чувствовалась его яркая индивидуальность и актерская харизма. И наверное, он привык принимать от людей только восхищение, привык, чтобы с ним все соглашались. Но кто-то должен был ему возразить.