у нее шрам от ожога внутри левой ладони, и последняя жертва обрела имя. Годфри остался один с необходимостью в женщине, полной жизни и похоти и всех тех жутких вещей, что этот зверь растерзал в других с огромной любовью. Для столь внезапных плотских императивов, какой лучше всего подойдет архетип? Но ее тут не было, как и не было между ними каких-либо контактов последние несколько дней. Это и не важ- но, правда; он потратил так много лет возводя рациональную империю слов в войне против собственного рода, что теперь ему не было никакого дела до того говорят о нем или нет, вместо этого он был одержим чем-то, чего желал на самом деле. А он желал повергнуть монстра и спасти свою семью. Он почувствовал легкое покалывание в за- пястье и посмотрел вниз, обнаружив длинные, тонкие ножки, перебегающие по нему. Он поднял руку на уровень глаз и наблюдал за осторожными, словно впервые вступил на такую поверхность, движениями паука.

Даже если это самая ебанутая семья в мире, – сказал он.

Послышался скрип и он почувствовал своим задом движение досок. Стряхнул паука с руки и подвинулся, освобождая место рядом с собой. Шелли села. Они оба смотрели вдаль, туда, где заканчивалась долина. Скоро наступит ночь, и уличные фона- ри зажгутся вдоль дороги. Он потянулся и погладил ее между лопатками.

Скоро все закончится – произнес он.

Он сказал это, как утешительную банальность, но в то же время сам понял, что это – правда; как спящее тело, знающее о скором звонке будильника, может его почув- ствовать заранее. К счастью.

Все в безопасности, – продолжил он. – Лета дома. Ребята в часовне. Твоя мама…

Он вдруг понял, что у него нет четкого представления, где она может быть, и ни одному из них нет дела до ее безопасности в той же мере, как и до внезапной инверсии силы тяжести или когнитивной нежизнеспособности в космосе.

Между твоей мамой и мной все сложно – сказал он. – Так же сложно, как устройство адронного коллайдера. Прости, что приходилось врать тебе. Мы лгали об этом так дол- го, я почти что забыл, что есть кто-то, кто до сих пор мне верит. Но это не делает вещи приятнее.

Он остановился, помолчал, затем продолжил.

Ты свет, – произнес он. – Ты освещаешь людей, а еще показываешь самое светлое в них и самое темное. С тобой я всегда становился лучше, поскольку ты освещала мой путь. Потому, наверное, это даже хуже, как ты узнала обо всем. Но, это твоя трагедия, и ничто не разбивает мне сердце больше: ты всегда будешь окружена людьми, не до- стойными тебя.

Шелли повернулась к нему. В ее глаза влажные, но слез пока не было: просто влажный фильтр света. Годфри отвернулся, в горле застрял ком. Никогда в своей жизни он не видел более чистого обещания искупления и не чувствовал, что не достоин.

Зазвонил его телефон.

Извини, – сказал он, голос дрожит. – Я… я должен ответить.

Он ответил. Это был Интаки. Он долго слушал, а затем сказал, что будет так бы- стро, как сможет.

Подожди пока у меня в кабинете, – сообщил он. – Постарайся удержать все до начала третьего акта.

Повесил трубку.

Мне нужно идти, – произнес он. – Шериф не в себе и не сдает свое оружие. Семья

Фредериксов нашла его сидящим на их лужайке с ружьем в руках, поющим песни Пет- си Кляйн. Никогда не доводило до добра держать огнестрельное оружие в настроении, когда готов петь такие песни.

Шелли вопросительно посмотрела на него.

Дженнифер Фредерикс, – сказал он. – Она была последней.

Она уставилась на него. Свет в ее глазах внезапно обжег, как если смотреть пря- мо на полуденное солнце, а затем отвернуться, моргая.

Ты в порядке? – спросил он. – Шелли…

Она встала. Из нее вырвался гул, низкий стон звериного опустошения: преда- тельство, словно все ее личные раны разновидность его предательства, и неверия в то, что такие вещи на самом деле происходят; ты позволяешь им происходить.

Милая, – начал он, потянувшись к ней, но ухватил только воздух, когда она нео- жиданно уклонилась от него вперед, оставив ступени, что заставило вздрогнуть все крыльцо, когда она, упав на лужайку, растянулась на всю длину вдоль автомобиля. Годфри беспомощно смотрел, как она поднялась и пересекла лужайку, огни фонарей внезапно начали тухнуть, когда она проходила под ними, и продолжали гаснуть дальше по холму; он слышал перкуссию ее шагов, когда она уже скрылась из виду, и резкий, возрастающий крик ужаса и отчаяния, который, казалось, мог достичь самых небес.

Годфри был потерян. Ничто в его опыте общения с племянницей не говорило, что она может так двигаться, или что такой плач способен быть ее. Это как когда он впервые увидел котел Бессемера в детстве: пугающий всплеск огня и пара из пасти дракона, но это было не все – скрытый потенциал стали, прячущийся на виду, пока не настанет время выйти наружу.

Он вынул свой телефон, но он не работал. Подошел к машине, она не работала тоже. Как, подумал он, и любое другое электронное устройство, после ухода Шелли. Он стоял под потухшим фонарем, чувствовал не надвигающуюся кульминацию, но возбуждение ее приближения; что-то должно случиться и случиться сейчас, и вот где он сейчас, на скамейке запасных. Одинокий и бесполезный богатый человек возле дома на холме, видимый и забытый. Он увидел на дорожке белое перо, которое поднял и держал на ладони и дул на него изо всех сил. Оно поднялось, закружившись, и вновь приземлилось на землю, жертва сил, которые невозможно ни изменить, ни преодолеть.