Через четыре часа, разбуженный первым солнечным лучом, поднялся. И сразу улыбнулся, вспомнив, где находится и почему.

Итье де Борн всю ночь не спал – переживал свой первый бой, а то просто, без всякой думы, со щенком играл и холодное мясо жевал, время от времени уделяя щенку лакомый кусочек. Так и просидел рядом с отцом всю ночь, глаз не сомкнув.

В который уже раз подивился Итье на отца своего и господина: единственный, может быть, из всех людей просыпался Бертран де Борн с улыбкой, как будто ожидал от жизни одной только радости.

Утро застало Хауберта в винном погребе. Прибегнуть к обильным возлияниям заставил капитана пренеприятнейший казус: нахальный юнец, оруженосец господский, сперва нагло отдавал ему – Хауберту-Кольчужке! – распоряжения, как должно командовать «одиннадцатью апостолами», а после, когда Хауберт проучил сопляка, – смазал ему по толстой румяной физиономии, обругал и пригрозил убить. Самое неприятное заключалось в том, что Итье де Борн, хоть и сопляк, а ведь действительно убьет.

Утешив добрым вином из господских бочек душеньку, опечаленную гнусными поступками окружающих, Хауберт мирно заснул.

И вот, едва настал рассвет, как свалилась новая напасть: замерзший солдат трясет капитана за плечо и требует прислать смену. Едва продрав глаза, капитан заревел:

– Ты как посмел уйти!

– Там Клаус, – сипло сказал солдат. – А я отсюда никуда не пойду. Ты что, взялся уморить нас на этом собачьем холоде?

Хауберт пинками и проклятиями выгнал на мороз двух полусонных брабантцев, а следом за ними выбрался из погреба и сам – поглядеть, что происходит вокруг.

Ничего из достойного изумления не происходило. Убитые – их снесли на первый этаж башни – за ночь окоченели. Всего их, насчитал Хауберт, было четверо. Пятый остывал наверху, в оружейной, в башне, коли за ночь действительно помер, как собирался.

Пройдя еще несколько шагов, капитан обнаружил Итье, сына эн Бертрана. Уморившись, малец лежал на сундуках с приданым домны Агнес. И белый щенок спал на его руке.

Итье сел. Щенок с готовностью вскочил и замахал хвостом.

Хауберт остановился.

Несколько секунд оба настороженно смотрели друг на друга. Затем Хауберт широко улыбнулся и сказал Итье, что не сердится. Итье не ответил – только губы дрогнули, слегка покривившись.

– Где эн Бертран? – спросил Хауберт.

Итье несколько раз провел ладонями по лицу, словно стряхивая сон. Поглядел в узкое оконце. Утренний свет безуспешно пытался прорваться сквозь толстые стены.

– В это время отец всегда в часовне, – сказал Итье холодно.

Хауберт поднял широкие светлые брови.

– Вот как? – промолвил он.

– Да, – сказал Итье. – Отец очень благочестив и набожен. У тебя было время это заметить.

– М-м… да, конечно, – протянул Хауберт.

Он, Хауберт, конечно, примечал, что эн Бертран никогда не употребляет бранных слов. И молится усердно. К сожалению, походная жизнь не всегда…

– Каждое утро, встав с первыми лучами, мой отец отправляется в часовню, как и подобает доброму католику, – с торжеством продолжал Итье, – и истово молит Господа простить не только свои грехи, но также и те, что совершали его родители, дабы души их были укреплены этими молитвами.

– Похвально, – пробормотал Хауберт, несколько сбитый с толку. – А что, родители эн Бертрана совершали какие-то ужасные грехи?

– Нет, – ответил Итье еще более высокомерно, – родители эн Бертрана были весьма благонравные и уважаемые люди. По убеждению отца моего и господина, они совершили лишь один непростительный грех…

Хауберт поневоле заинтересовался:

– Какой же?

Итье де Борн ответил:

– Зачали Константина.

Вам уже не раз доводилось, наверное, слышать о том, что эн Бертран де Борн слагал отличные сирвенты, которые жонглер Юк разносил по всему Провансу. Знаете вы также и о том, что эн Бертран враждовал со своим братом Константином из-за замка Аутафорт и о том, что в конце концов он захватил этот замок, изгнав оттуда брата с супругой его, домной Агнес, их сыном Гольфье и всей челядью, за исключением одной только стряпухи.

В честь своей победы сложил эн Бертран несколько превосходных песен, а кроме того, сочинил и несколько других – в них он всячески бранил и поносил своего брата. А поскольку талант эн Бертрана превосходил талант любого другого трубадура, то и все окрестные сеньоры, внимая тем песням, поневоле втянулись в историю о вражде двух братьев.