Зверь медленно перемещался вокруг Антона. Будь это собака, Артем услышал бы цоканье когтей, но шаг был мягким… Артем слышал, как зверь дышит, как в горле его клокочет ворчание… И вдруг темнота взорвалась низким жутким ревом. Рев подхватило эхо, и Артем понял, что пещера, в которой он очутился, огромна. Имело ли это значение? Когда эхо стихло, Артем услышал стук собственных зубов, а затем – неприятный скрежещущий звук. Зверь точил когти о камень.

– Ну давай, иди сюда! – срывающимся голосом закричал Артем.

Зверь зарычал. Огоньки-глаза прыгнули вперед и оказались на расстоянии вытянутой руки от Артема. Дыхание зверя не было зловонным дыханием хищника. Оно пахло так же, как тела тех, кто привязал его к кольцам. Глаза погасли. Артем ощутил, как влажный мех прошелся по его бедру. Медленно. Он даже ощутил, как буграми перекатываются мышцы под шкурой зверя. Собственные мышцы Артема как будто окаменели. Даже озноб прошел. Зверь еще раз потерся о него: всем длинным боком – о бедра и пах. Жесткий, как нагайка, хвост ударил Артема по голени. Он снова увидел горящие глаза зверя совсем близко. Горячее шумное дыхание обдавало живот Артема.

Коротко взрыкнув, зверь встал на задние лапы, передние легли на одеревеневшие от напряжения плечи Артема. Мокрая морда толкнула его в щеку, язык шершавым наждаком прошелся по плечу и шее. Артем ощутил прикосновение клыков. Совсем слабое, но струйка крови тотчас потекла по его шее к ключице. Артем попытался крикнуть, но не смог. Натянувшиеся веревки резали запястья. Зверь толкал его назад, словно хотел опрокинуть навзничь. Жесткий язык смахнул кровь, прошелся по лицу Артема, обдирая в кровь губы…

И тут живот Артема пронзила жуткая боль. Внутри у него запылал костер. Артем закричал – и пламя вырвалось у него из горла, испепеляя зубы. Зверь отпрянул, басовито мяукнув. Артем горел. Сгорал в белом ужасном пламени. Краткий миг – пока у Артема еще оставались глаза, его мозг успел воспринять последнюю картинку: черную пантеру, оскалившуюся, приникшую к каменному полу, блестящую воду, какие-то фигуры поодаль, шагах в двадцати…

Потом все исчезло. Остался только сжигающий огонь…

Сначала возникла боль. Все тело жгло, словно в жилы, в кости вместо крови и мозга влили кипяток. Я не чувствовал тела – только боль. Наверное, я кричал, но собственного крика не слышал. Все мои органы чувств, все рецепторы воспринимали только боль. Я едва не сошел с ума. Все, что я мог противопоставить боли, все, чему меня учили, все защитные барьеры боль сокрушала, смывала, как цунами сметает недостроенную плотину. Сколько это продолжалось? Вечность. Но даже вечность когда-то кончается. Боль ушла. Схлынула, как волна, унесла с собой обломки и мусор, оставив вымытый берег и голые гранитные скалы. Я лежал с закрытыми глазами и блаженствовал. Так продолжалось до тех пор, пока ко мне наконец не пробился голос, настойчиво повторявший по-английски:

– Мистер Петров, мистер Петров, вы меня слышите? Вы слышите меня?

Я с трудом разлепил веки и увидел над собой белое пятно, секунды через три оформившееся в лицо, закрытое маской.

– Да… Слышу…– прошептал я.

– Замечательно! Сейчас вы уснете, мистер Петров, а когда проснетесь, вам станет значительно лучше.

Врач произнес что-то по-китайски: для ассистента или на голосовой ввод компьютера.

Спустя некоторое время я снова утратил ощущение тела. Веки сами опустились, закрывая глаза, но уснул я не сразу. Еще какое-то время я балансировал на грани сна и бодрствования и слышал, как врач сказал по-испански.

– Слава Богу, Мигуэль, я уж думал, что мы потеряли этого русского. Никогда раньше не видел такого мощного отторжения импланта. Я думал, он загнется от шока.

– А я говорил тебе: он выкарабкается,– ответил тот, кого назвали Мигуэлем.– Организм, который двое суток боролся с имплантом, должен был справиться.

– Завидую твоему индейскому спокойствию. Лю сказал, что собственноручно отрежет нам головы, если русский умрет.

– Он пошутил,– сказал Мигуэль.– Это такой китайский юмор. Отрезать голову – это для него слишком просто. Помнишь того парня, которого мы препарировали в прошлом месяце? Вот с ним Лю не шутил. Китайцы понимают толк в пытках не хуже моих предков-ацтеков.

Звуки голосов казались мне узкими извивающимися лентами зеленого, желтого и коричневого цвета, сплетающимися и отталкивающимися друг от друга. Наблюдать за ними было интереснее, чем следить за смыслом слов.

– Не надо мне загибать про ацтеков, Мигуэль. Скорее всего твоими предками были какие-нибудь гуроны или команчи. Но судя по биометрии русского, ему пришлось покруче, чем тому парню, на котором Лю вырезал свои иероглифы. Еще неизвестно, что у него теперь с головой…

Постепенно я потерял интерес к разговору. Изгибы цветных лент были намного интереснее и осмысленнее, чем слова, ведь я уже начал понимать, что означают цветовые оттенки, и знал, что выразить это словами просто невозможно.