Олива поливает нас тенью, солнце скатывается все ниже, нам пора расставаться. Пусть ненадолго, но это – невыносимо, и я вспоминаю слова Анат про далекую страну, дом, троих детей и собаку, и в первый раз думаю всерьез – а почему бы и нет?

Я уплываю в своих мечтах далеко-далеко. Я забываю про колодец своей души, где плещется непрозрачная вода цвета пустыни, я люблю свою Анат так нежно и бережно, как-будто глажу птенчика – доверчивого, любопытного, зеленоглазого птенца, вывалившегося из гнезда и, теперь вот, засыпающего на моей ладони. Она, и вправду, задремала на несколько минут в моих объятьях. Ее губы так красны от моих поцелуев, кажется, еще один поцелуй – и брызнет кровь…

Но это – закат.

Мы расцепляем руки. Мы расстаемся до завтра. Анат улыбается и прикасается пальчиком к моей груди, слева, где все время бьется…

– Я иду домой, но на самом деле, я остаюсь здесь, ты слышишь? Ты – чувствуешь? Это не сердце, это – я. Учти…

И она убегает, смеясь и отряхивая юбку, а я бреду домой. Бреду домой и боюсь заглянуть в колодец. И пустыня – поет мне, как всегда, что

времени – нет

В молодости не веришь, что время существует на самом деле. О нем просто – не думаешь.

Тогда мне казалось, что встречи под оливой – это наша вечность. Но однажды Анат пришла и сказала, что беременна.

Мне показалось, что я падаю в колодец. И молчаливая, цвета пустыни, вода – ждет меня. Ждет меня, чтобы сделать свое дело. И слева вот-вот стучать – перестанет.

– Асаф, Асаф, ты что? Что с тобой? Ты где?

– Я здесь.

– У тебя было такое лицо…

– Какое?

– Как будто ты куда-то провалился.

– Глупости, вот он я. Ну, что ты еще выдумала.

– Ты слышал, что я сказала?

– Конечно. Я слышал, я понял. Я понял, что… ты беременна… и у нас будет ребенок.

– Это чудо! Ты представляешь, какое это чудо?

– Нет, я еще не… Я, вообще, пока ничего не представляю. Мне пока…

– И мне страшно, ну и что? Мы справимся, увидишь. Сейчас самое главное – поговорить с родителями, твоими и моими. И пока ничего не говорить про ребенка, только про нас. Что мы любим друг друга и хотим быть вместе. Они же еще ничего не знают – ни твои, ни мои. Никто не знает…

– Никто не знает, да.

– Ну, вот, пусть узнают. Пора уже. А про беременность расскажем потом, вот и все. Слушай, я узнала, какие документы нужны, чтобы мы могли уехать в Австралию. Вот…

И она с упоением начинает говорить – единственная дочь своих родителей, моя девочка, моя ягодка, мать моего будущего…

…Если бы – не любовь. Если бы не любовь, все было бы легче, гораздо легче.

Потому, что

убивать – легко

– Убивать легко, – сказал Ахмед. Он сидел напротив меня и медленно и сосредоточенно жевал питу, время от времени, макая ее в оливковое масло. Оно лоснилось у него на подбородке и капало с пальцев толстыми, медленными каплями. Пальцы – крепкие и смуглые – шевелились, как тугие червяки. Он мой старший брат. Я самый младший. А всего нас – семеро.

– Ты непутевый. Всю жизнь был непутевым… Рисунки твои… Вечно в облаках витаешь, выдумываешь. Отца на тебя нет, он бы тебя – живо…

Наш отец стал шахидом, когда мне было семь. Он ушел из дома, даже не попрощавшись, и только назавтра мы узнали, что произошло. К нам в дом приходили важные люди, а мулла возносил молитвы за нашу семью. Мать днем радовалась и смеялась, а по ночам плакала в подушку, чтобы не услышали соседи. Я не хочу – об этом. Хочу забыть…

– Ты слышишь меня или опять думаешь о всякой чепухе? Слушай внимательно и запоминай. Твои братья все знают, и в деревне знают тоже. Знают все. Сроку тебе – неделя, не больше, иначе позор падет на всю семью. Что это такое – ты знаешь. И знаешь, что надо делать. Одним евреем меньше – хорошо, а если двумя – еще лучше. Вонзить нож лучше всего в шею, сверху вниз, и старайся попасть вот сюда, – он тычет пальцем в то самое место, где у Анат ямочка, а в ней – голубая жилка – та самая…

– Аллах акбар…

Ах, если бы не любовь, мне бы никогда не узнать, что это такое —

Австралия

Я ведь на, самом деле, мог никогда ее не увидеть, а так…

– Па-а-ап, ну, пап… Ну, послушай же…

Ее зовут Хания, ей двенадцать. У нее зеленые глаза и черные волосы. Я держу ее за руку и мы шагаем – один шаг мой и два – вприпрыжку – ее. Она мне по плечо, она стройная и гибкая, как веточка молодой вишни. Она любит всех и этим напоминает мне Анат, мою Анат, которую я целовал в густой тени под оливой.

Моя Хания, моя дочь – дитя этой любви.

– Па-а-ап, а у нас в классе новый мальчик. Он симпатичный.

Еще у нас с Анат есть дом и даже собака. У нас обязательно будут еще дети, а у них – их дети, наши внуки и в них – мы и наша, только наша – моя и Анат – вечность… И вода в их колодцах будет чиста и прозрачна, и вкусна…

Я вспоминаю свою деревню, одинаковые дома и узкие пыльные улицы в белом мареве пустыни. Лицо матери, руки Ахмеда. Мои дети, как и я, никогда не увидят моих братьев и мою мать. Я даже не знаю, жива ли она. Может, она уже умерла – не знаю.

Просто никому кроме меня не удалось побывать здесь, в этой чудесной стране – никому из них.

Мой колодец высох, в нем нет больше воды цвета пустыни. В нем нет – ничего…

Но как это здорово, что здесь есть оливы. Даже в самую страшную жару под ними тень и прохлада, и —

Анат. Моя Анат

День сегодня сухой и жаркий. Тишина, словно все умерло кругом, остались только мы. Анат спит, прижавшись ко мне и положив под щеку ладонь. На ней зеленая юбка в складку и оранжевая майка на тонких бретельках. Ее груди набухли и стали тяжелее, чем раньше. Она улыбается во сне и произносит мое имя – Асаф.

Я так люблю ее – что не хочу жить.

– Асаф…

– Что, любимая? Ты уже проснулась?

– Я бы спала еще, но мне приснился странный сон. Страшный.

– Не бойся, забудь. Я с тобой. Спи, у нас еще есть время…

Она снова улыбается и поворачивает голову, чтобы поудобней устроиться на моей руке…

…Меня зовет мой колодец. Там прохладно, и не помнишь ни о чем. Вода – молчалива.

Я тихонько прикасаюсь губами к ее волосам. Запах счастья и солнца. Тень ресниц на щеке. Щека – горячая и гладкая. Влажный рыжий локон на ее шее. Чуть ниже – вот она, эта ямочка. И жилка…

Я люблю ее больше жизни. Вот только жизнь я не люблю совсем.

Сейчас самое главное – не думать. Так сказал Ахмед – не думать ни о чем. Правда, я не умею. Я с детства такой – думаю о нескольких вещах одновременно.

Травинка щекочет ее лицо. Она смешно морщит нос и снова открывает глаза.

– Я не могу заснуть. Я чувствую твой взгляд и просыпаюсь. О чем ты думаешь?

– О тебе. Я всегда думаю только о тебе. Все время.

Еще я думаю о нашем неродившемся ребенке. О своих непостроенных домах и больных, которых не вылечила – ты.

Я думаю даже о нашей собаке, хотя – не люблю собак.

Я думаю, я все время – думаю, а Ахмед говорил, главное – не думать…

Прижаться к тебе – хотя бы еще один раз…

Еще – один…

– Аллах акбар!

И я бросаюсь в молчаливую воду цвета пустыни. Алый закат заливает мои руки и траву, и даже тень от старой оливы…

Но это – не закат…

То, что раньше стучало и болело в моей груди, вот тут – слева – успокаивается и замолкает.

– Па-а-ап, а что означает мое имя?

– Хания, значит – счастливая. Ты же у меня счастливая, правда?

Но мой колодец молчит в ответ…

А ведь выбери я тогда – Австралию…

Как же хорошо, что мы, лошади не умеем разговаривать.

Зато – мы умеем скакать. А скачка – это… Еще мы умеем видеть и слышать. Ну и, конечно, больше времени для размышлений…

1. Малыш

Малышом называл его только я. Еще Дина, конечно. Другим он этого не позволял. Просто делал вид, что его не касается или отворачивался – даже морковка не помогала. Вообще, лошадиные имена, это целая наука. От кого, через кого, инбридинг, кровь, линии, породы… Для знатоков – и то сложно бывает, да и знатоков-то настоящих по пальцам одной руки пересчитать, как и настоящую скаковую лошадиную элиту.