– Они телепаты, – произнесла Тэкла громко из-под капюшона. – Это верные мутанты, брат Тассилон, оруженосцы Антонина. – Она сняла капюшон и устремила на карликов строгий синий взор. – Где мой Линкест?

– Живой он, – хмуро сказал один из братьев. – А ты, значит, с ними, доминилла? Или они тебя держат в плену? Заставили? Ты не бойся, если что – скажи нам. Чьи это клоны?

– Это не клоны. Я привела помощь, как и обещала. И заклинаю вас верностью Антонину – слушайтесь их во всем.

– Кто они такие? – не унимались оруженосцы. – Что это за патриций, а?

– Это Эмилий, – сказала Тэкла.

Карлики высвободились наконец из удерживающих рук, воззрились на имаго, скрывшую истинные черты брата Тассилона. Глазки оруженосцев одинаково сощурились – зло и недоверчиво.

– А нет таких патрициев – Эмилиев, – сказал один. – Эмилии давно мутировали.

– Мутировали Эмилии Церретаны из Арки Кесарийской, – высокомерно проговорило лицо-имаго. – А я – Эмилий Павел из Гланума.

– Ух ты! – сказали оруженосцы Антонина. – А на самом деле?

– Это братия ордена воинствующего милосердия летальных мутантов, – ответил за всех брат Иммо. – И довольно с вас на первое время.

– Угу, – сказали братцы. – Приведем, пожалуй, Линкеста, пока он грибами не порос.

Когда они скрылись в чаще, брат Иммо одобрительно произнес:

– Воистину, вот верные мутанты!

– Кого мы ждем? – решилась спросить Тэкла.

Имаго приблизился к ее лицу, и Тэкла вдохнула смешанный запах прогорклых благовоний и старого воска.

– Сулл, разумеется, – отозвалось изображение Эмилия Павла. – Суллы не пропустят столь лакомой добычи.

Но первым обнаружил их не Сулла, а некто совершенно иной – впрочем, отнюдь не чуждый ни Суллам, ни этому повествованию. Звали этого нового мутанта Еврипид Тангалаки.

Тем, кто никогда не встречался с Еврипидом Тангалаки, лучше об этом субъекте ничего и не знать; но уж коль скоро он самочинно вплелся в историю о путешествии Альбина Антонина по Арденнскому лесу, то дело другое: теперь, напротив, следует приглядеться к Еврипиду наиболее пристальным образом, поскольку от него возможно ожидать любой выходки.

Еврипид Тангалаки явил себя свету на дальних рубежах Ромарики, в малом каменном городке у подножия великих гор, из коих главнейшая, называемая Олимп, представляла собою окаменевшего бога язычников именем Дий. Произошел Еврипид от родителя-священнослужителя, который искренне заблуждался и был честным несторианином, то есть исповедовал, что Христос живший и умерший – это нечто одно, а Христос живущий и грядущий судить – это нечто совершенно иное, хотя оба они чудным образом сочетаются в лоне Церкви, которая одновременно есть Пресвятая Дева. Для неизощренных умов местной паствы сия суровая вера представляла собою нечто труднопереваримое, а потому и паства год от года оскудевала.

Но вот было послано честному несторианину от Неба такое знамение: супруга пастыря разродилась двухголовым младенцем. Точнее, одна голова у ребеночка была совершенно нормальная, круглая, безволосая и красная, исторгающая вопли посредством большого рта, а другая, прилепившаяся сбоку от основной шеи на тоненькой, похожей на веревочку, шейке, выглядела как ссохшийся гриб или, иначе сказать, плод и была совершенно мертва. Тем не менее удалять эту мертвую голову не решились, поскольку даже бородавки и родимые пятна надлежит выводить с соблюдением осторожности; что уж тут говорить о целой голове!

На родителя-несторианина сей двухголовый младенец произвел ужасное впечатление. Тот мгновенно осознал ошибочность своих религиозных мнений, но, поскольку иных не имел и взять их было неоткуда, то вообще утратил веру, оставил супругу с ребенком и удалился в горы, где пропал навсегда.

Что касается двухголового младенца, то его назвали Еврипидом и присовокупили к сему имени прозвание Тангалаки. И то правда, рос он сущим бесенком, был вороват, плутоват и охотно показывал девицам свою вторую голову, нагло вводя тех в заблуждение насчет ее способности к пророчествам. Мертвая голова, разумеется, неизменно безмолвствовала, однако девицы, взирая на плотно сомкнутые сизые веки над несуществующими глазами, сморщенный лобик и маленький, как бы прижатый к носу подбородочек, сразу делались чрезвычайно податливыми.

В конце концов Тангалаки вынужден был покинуть родное селение, гонимый, как справедливо отметили старейшины, собственным непотребством. С той поры начались его странствия по Ромарике и Германарике, во время которых он весьма преуспел и даже завел солидные счета в банках Лондиния и Медиолана.

Начинал свой промысел Еврипид Тангалаки весьма просто и невинно: разносил по городам и весям в коробах на продажу ленты, мертвых бабочек, семена целебных и питательных растений, резные гребни и веретена, а также носки домашней вязки и перчатки на любое число пальцев. Коробейничество позволило ему в несколько лет исходить вдоль и поперек все пути-дорожки Ромарики и Германарики, завязав повсюду, точно узелки на хитрой сети, полезные знакомства. И вскорости уже начали давать Еврипиду специальные поручения: доставить в иной город за некоторую плату некий товар некоему мутанту – и так далее. Поручения постепенно делались все деликатнее, товары – все опаснее, знакомства – все перспективнее. Еврипид Тангалаки слыл эдаким простодушным стяжателем, все лукавство коего не простиралось далее десятка монет, взятых свыше оговоренного. Кроме того, он был сластолюбцем, а это в торговом мире считалось верным признаком глупости.

Но вот как-то раз на большой виа подстерегли Еврипида двое Сулл – Гай и Луций. Недолго кружили они вокруг существа дела – почти сразу набросились на истину и бесстыдно распотрошили ее, как набитую соломой куклу. Сам ли Еврипид додумался или мертвая голова ему нашептала – того и Еврипид, пожалуй, не сказал бы; только вошел он в полное согласие с этими Суллами и взял у них на пробу товар. И не полузапрещенный, как безобидные – если брать их по отдельности – травы да коренья, а готовое преступление – вытяжку генетического материала в колбе.