Шрифт:
Когда же кюре собрался раздавать круглые маленькие печенья, я было пристроился в очередь, но мои товарищи меня не пропустили.
– Тебе пока нельзя. Ты маленький. У тебя еще не было первого причастия.
Слегка огорченный, я все же вздохнул с облегчением: меня отстранили не потому, что я еврей, значит, это не так уж заметно.
Возвратившись на Желтую Виллу, я побежал к Руди поделиться своими восторгами. Мне никогда прежде не доводилось бывать ни в театре, ни на концерте, и католическая церемония представлялась мне великолепным спектаклем. Руди добродушно выслушал меня и покачал головой:
– А ведь самого прекрасного ты не видел…
– Ты о чем?
Он взял что-то в своем шкафчике и знаком велел мне следовать за ним в парк. Уединившись под каштаном, вдали от любопытных взглядов, мы уселись на землю по-турецки, и тогда он протянул мне то, что принес с собой.
Из молитвенника в замшевом переплете, невероятно ласковом и нежном на ощупь, со страницами с золотым обрезом, напоминавшим золото алтаря, и шелковыми ленточками-закладками, похожими на зеленое облачение священника, он извлек чудесные открытки. На них была женщина, всегда одна и та же, хотя черты ее лица, прическа, цвет глаз и волос менялись. Каким образом я узнал, что она была та же самая? По свету, исходившему от ее чела, по ясному взгляду, по невероятной белизне кожи, которая слегка розовела на щеках, и по простоте ее длинных, ниспадавших складками платьев, в которых она выглядела такой величавой, сияющей, царственной [8] .
8
Речь идет об особых открытках с изображением Богородицы, которые у католиков дарят детям в день их первого причастия.
– Кто это?
– Дева Мария. Мать Иисуса. Жена Бога.
Сомнений не оставалось – она точно была божественного происхождения. Она светилась. И свет этот передавался всему, что ее окружало, – даже картон казался уже не картоном, а чем-то вроде пирожного безе, из снежно-взбитых белков, с рельефным рисунком, кружева которого подчеркивали оттенки нежно-голубого, эфирно-розового и других пастельных тонов, казавшихся более хрупкими и дымчатыми, чем облака, потревоженные зарей.
– По-твоему, это золото?
– Конечно.
Я вновь и вновь водил пальцем по драгоценному головному убору вокруг этого спокойного лица. Я прикасался к золоту. Я нежно поглаживал шапочку Марии. И Мать Бога мне это позволяла.
Внезапно глаза мои наполнились слезами, я выпрямил ноги и растянулся на земле всем телом. Руди тоже. Мы тихо плакали, прижимая к сердцу свои карточки. Оба думали о наших матерях. Где они? Так ли им сейчас спокойно и светло, как Деве Марии? И написана ли теперь на их лицах та любовь, которую мы видели тысячу раз, когда они склонялись над нами, и которую мы видели вновь на этих открытках, – или сейчас там скорбь, тоска, отчаяние?
Я принялся напевать мамину колыбельную, и небо между ветками раскачивалось ей в такт. Руди хрипло подтянул, двумя октавами ниже. Так нас и застал отец Понс – напевающих считалочку на идиш, плача над бесхитростными изображениями Девы Марии.
При его появлении Руди тотчас убежал. В свои шестнадцать лет он больше моего боялся выглядеть смешным. Отец Понс уселся рядом со мной.
– Тебе здесь не очень плохо?
– Нет, отец мой.
Сглотнув слезы, я попытался сделать ему приятное:
– Мне очень понравилась месса. И я рад, что буду на этой неделе учить катехизис.
– Тем лучше, – сказал он не очень уверенно.
– Наверное, потом я стану католиком.
Он ласково поглядел на меня.
– Ты еврей, Жозеф, и даже если предпочтешь мою религию, ты все равно останешься евреем.
– А что значит «быть евреем»?
– Быть избранным. Происходить из народа, который Бог избрал тысячи и тысячи лет тому назад.
– А почему он нас избрал? Потому что мы были лучше других? Или, наоборот, хуже?
– Ни то ни другое. У вас не было ни особых достоинств, ни особых недостатков. Просто это выпало вам, вот и все.
– Да что же это такое нам выпало?
– Миссия. Долг. Свидетельствовать перед людьми, что есть только один Бог, и с помощью этого Бога побуждать людей уважать себя и других.
– По-моему, у нас это не очень получилось, верно?
Отец Понс не ответил, и я продолжал:
– Если нас и избрали, то скорее как мишень. Ведь Гитлер хочет нас уничтожить.
– Может быть, именно поэтому. Потому что вы – препятствие его варварству. Необычайна миссия, которую Бог поручил вашему народу, а не сам ваш народ. Знаешь ли ты, что Гитлер хотел бы уничтожить и христиан?
– Не выйдет, их слишком много!
– Пока что действительно не выходит. Он попытался сделать это в Австрии, но быстро прекратил. Тем не менее это часть его плана. Истребить и евреев, и христиан. Начал он с вас. Закончит нами.
Так я понял, что деятельность отца Понса объяснялась не одною лишь добротой, но и солидарностью. От этого мне даже стало спокойнее, и тогда я подумал о графе и графине де Сюлли.
– А скажите-ка, отец мой, если я происхожу из народа, которому столько тысяч лет, который избранный и все такое, – значит, я благородный?