Ни скамеек, ни аналоя, ни алтаря. Ничего. Облупившиеся стены. Запыленный пол. Ошметки сухой, затвердевшей паутины. Ничего. Обветшалое строение, не представляющее ни малейшего интереса.

Мы не смели взглянуть друг другу в глаза из страха в разочаровании другого найти подтверждение своему собственному.

– Давай влезем на колокольню. Радиопередатчики обычно устанавливают на высоте.

Мы взлетели вверх по винтовой лестнице. Но и там нас дожидались лишь многочисленные пятна голубиного помета.

– Этого просто не может быть!

Руди топнул ногой. Его гипотеза рушилась на глазах. Отец Понс ускользал от нас. Нам опять не удавалось раскрыть его тайну.

И что было для меня еще горше, я не мог более убеждать себя в его героизме.

– Надо возвращаться.

На обратном пути через парк мы не обменялись ни единым словом, мучимые все тем же вопросом: чем же это каждую ночь занимался священник среди голых стен и без света? Мое решение было принято бесповоротно: я больше не собирался ждать ни дня, чтобы выяснить это, тем более что иначе я вновь рисковал напрудить в постель.

Ночь. Пейзаж умирает. Смолкают птицы.

В половине десятого я уже занял пост в укрытии на лестнице, одетый потеплее, чем в прошлый раз: шея повязана платком, а на ногах – сабо, обмотанные украденным в мастерской сукном, чтобы не стучали.

Знакомая тень пронеслась вниз по лестнице и углубилась в парк, где темнота уже поглотила все.

Оказавшись на полянке у самой часовни, я метнулся к двери и отбарабанил по деревянной створке условный сигнал.

Дверь приотворилась, и я, не дожидаясь ответа, проскользнул внутрь.

– Но позвольте…

Священник не успел меня разглядеть, он мог лишь заметить проскочивший в дверь силуэт, который был мельче, чем обычно. Он машинально запер за мной дверь. Мы оба очутились в темноте, и ни один не мог различить не только лица, но даже очертаний другого.

– Кто здесь? – крикнул отец Понс.

Перепуганный собственной дерзостью, я не решался ответить.

– Кто здесь? – повторил священник, и в голосе его на этот раз прозвучала угроза.

Мне хотелось убежать. Послышалось чирканье, вспыхнул огонек. В слабом, неверном свете спички лицо отца Понса показалось неправильным, искаженным, пугающим. Я отступил. Огонек приблизился.

– Как! Это ты, Жозеф?

– Да.

– Как ты посмел покинуть пансион?

– Я хочу знать, что вы тут делаете.

И, не переводя дыхания, одним длиннющим предложением я рассказал ему о своих сомнениях, слежке, вопросах и пустой церкви.

– Сейчас же возвращайся в дортуар.

– Нет.

– Ты должен слушаться!

– Нет. Если вы не скажете мне, что вы тут делаете, я закричу и ваш сообщник подумает, что вы не смогли сохранить тайну.

– Но ведь это же шантаж, Жозеф.

В эту минуту в дверь постучали. Я умолк. Священник открыл дверь, высунул голову наружу и после краткого разговора забрал свой мешок.

Когда тайный поставщик удалился, я заключил:

– Вот видите, я молчал. Я за вас, а не против вас.

– Я терпеть не могу шпионов, Жозеф.

Облако отпустило луну на волю, и в помещение проник голубоватый свет, от которого наши лица сделались замазочно-серыми. Внезапно священник показался мне слишком высоким, слишком тощим, этаким вопросительным знаком, начертанным углем на стене, – словом, почти карикатурой на злобного еврея, вроде тех, что нацисты расклеивали на стенах домов в нашем квартале, с глазами, вселявшими тревогу, потому что они были живыми. И тут он улыбнулся:

– Ладно, пошли.

Он взял меня за руку и повел в левый придел часовни, где сдвинул лежавший на полу потертый коврик, задубевший от грязи. Под ковриком оказалось кольцо; священник потянул за него, и одна из плит подалась. В черные недра земли уходили ступеньки. На самой верхней из них ждала масляная лампа. Священник зажег ее и стал медленно погружаться в темный зев подземелья, сделав мне знак следовать за ним.

– Что, по-твоему, может находиться под церковью? А, малыш?

– Погреб?

– Крипта.

Мы добрались до самых нижних ступенек. Из глубины тянуло свежим грибным духом. Может, это и было дыхание земли?

– И что же, по-твоему, может быть у меня в крипте?

– Не знаю.

– Синагога.

Он зажег несколько свечей, и я смог разглядеть подпольную синагогу, которую устроил священник. Под покровом из дорогой, богато расшитой ткани хранился свиток Торы [9] , длинный пергамент, испещренный священными письменами. Открытка с видом Иерусалима указывала, в какую сторону надо поворачиваться во время молитвы, потому что молитвы доходят до Бога только через этот город.