— В шкафах есть все, что надо, — крикнул он издалека. — Белье, простыни, все!

Он от нее ускользал. На уме у него только одно: затолкнуть ее в эту клетку, запереть и оставить наедине с инвалидом. Она оказалась одинокой в этом незнакомом городе, шумы которого смутно доносились до нее в виде какой–то угрозы. Он же, напротив, вел себя как плененный зверь, которому возвращают свободу и который уже чувствует запахи леса. Филипп вернулся, налил себе еще немного виски.

— Наймем тебе служанку. Будешь как королева.

— А где ее поселить?

— Ты забыла, что на восьмом этаже для нее есть комната? Нам же писали из агентства. Ты живешь как на луне, честное слово! Если б не я… Кстати, у меня почти не осталось денег. А нам нужна наличность. Тебе надо всего–навсего зайти в банк со справкой об утере документов.

Казалось, все это его ничуть не смущает. Деньги Леу принадлежат ему. Для него не имеет никакого значения, что старик еще жив.

— Тысячи хватит?

Филипп рассмеялся.

— Что здесь можно сделать на тысячу франков? Мы же не в Сен–Пьере… Разумеется, я могу снять со своего счета. Но долго он не просуществует. Ну а твой собственный счет заблокирован, поэтому ты должна меня выручить. Тебе это не по душе? Но ты же уже расписывалась за Симону.

— Но я еще не привыкла распоряжаться деньгами, которые мне не принадлежат.

Он обнял ее за плечи. Марилена высвободилась.

— Сколько?

— Не знаю. Четыре–пять тысяч. Нам надо купить одежду. Потом, мы должны еще заплатить агентству. Ну и карманные деньги. Одно только такси…

— Ладно, ладно. Договорились.

Он вдруг скривил физиономию, как делал обычно, когда бывал не в духе.

— Я же не прошу у тебя милостыню. Постарайся понять.

— Я поняла.

С этих пор, как только она переставала заниматься делами, ее тут же обволакивала печаль, от которой она задыхалась. По счастью, времени для самоанализа у нее оставалось очень мало.

На следующий день появилась служанка, расторопная португалка с дерзким взглядом и со слишком накрашенными глазами. Она потребовала непомерную плату, но хорошо говорила по–французски, умела готовить и казалась вполне пристойной.

— Настоящее сокровище, — заявил Филипп.

Как он умудрился ее найти? Его ничем не смутишь, его не пугают трудности, которые другого поставили бы в тупик. Марилене надоело спорить. Она наняла Марию. Потом встретилась с сиделкой, приехавшей на красном «мини». Сиделка обошла квартиру, подробно расспросила о больном, выразила сожаление, что в квартире нет аптечного шкафа. Потом, не снимая перчаток, села за стол и в блокноте записала адрес, номер телефона и свое имя: Анна Водуа. «Мадемуазель», — сухо уточнила она.

— Когда приедет господин Леу?

— Сегодня вечером.

— Зайду в восемь часов.

Филипп между тем снял номер в небольшой и очень уютной гостинице на улице Ниель. Едва освободившись, Марилена прибежала к нему. Недоверчиво перебрала постельные принадлежности, посмотрела на улицу.

— Филипп, мы делаем глупость. Ты здесь, я там… Ничего хорошего из этого не выйдет, я это чувствую.

— Что ты предлагаешь?

— Ничего.

— Вот именно. Выхода нет. Остается только ждать его смерти.

Ожидание началось с этого дня, с этой минуты. Как иначе назвать эту манеру бесшумно перемещаться, подслушивать у дверей комнаты старика, когда он спит, наблюдать за ним, когда он медленно переходит из одной комнаты в другую? Поначалу он как будто что–то заподозрил, пытаясь освоиться в незнакомой квартире. Его заинтересовала кухня, ведь там стояли сложные приборы. В Сен–Пьере в кухню он никогда не заходил — там хозяйничали слуги. Здесь же он охотно наблюдал, как работает Мария.

— Мадам, можно, чтобы он сидел где–нибудь в другом месте? — просила португалка. — Меня он слишком смущает.

Но кресло у окна ему не нравилось. Едва он вытягивал шею, как проходил поезд. И он сразу же впадал в состояние какого–то безумного безразличия. Или звал: «Симона!.. Симона!..», как ребенок, боящийся темноты. Марилена подходила, тихо с ним разговаривала, наклонялась к нему, пытаясь разглядеть в глазах отблеск разума, то есть сигнал опасности. Если он ее узнает, что тогда ей придется делать? Филипп на этот вопрос ответил спокойно:

— Бедняжка, ты напрасно мучаешь себя. Допустим, он чуть–чуть придет в себя. Всего на несколько минут… Но начнем с того, что этого не случится. Ведь ясно, он уже при смерти.

На Филиппа рассчитывать больше нечего. Он приходит только к обеду, шутит с Марией, обсуждает блюда, читает газету. К старику он никогда не заходит.

— Ты мог бы хоть поздороваться с ним.

Филипп пожимал плечами или насмешливо кричал: «Привет, папаша!», обмениваясь с Марией заговорщицкими взглядами. Марилена не узнавала Филиппа. Он теперь одевается не так, как в Сен–Пьере, где обычно ходил в полотняных брюках и рубашке. Теперь он носит бархатный костюм, который уже начал пузыриться на коленях, водолазку и куртку, делающую его похожим на водителя грузовика. Шокировал он Марилену и своим поведением. Как он может не понимать, что он не у себя дома, что нельзя громко говорить, смеяться, свистеть, включать телевизор, как будто все это принадлежит ему?!