Телеги с шумом и грохотом катились по дороге, то въезжая в березовую чащу, то поднимаясь в гору, то переезжая мелкие ручьи вброд. Скоро кто-то из рекрутов запел тонким, протяжным голосом:

Остальные рекруты подхватили песню, и она отзывалась эхом в горах. Немного успокоившись, Хисматулла развернул узелок, который бросила ему Гульямал. В кисете, вышитом бисером и цветным сукном, лежала десятирублевка и тщательно свернутый клочок бумаги. «Любимый, прощай, не забывай меня», — прочел Хисматулла, и ему стало еще тоскливее…

К вечеру обоз с рекрутами подошел к поселку Кэжэнского завода. Начал моросить мелкий дождь. Дожидаясь своей очереди во дворе, где находилась медицинская комиссия уезда, Хисматулла продрог. Наконец рекрутов впустили в дом. Первым к столу фельдшера подошел сын бая,

— Кто таков? — спросил фельдшер. — Как зовут?

— Шайахмет, — тихо ответил парень.

Фельдшер поднял голову от бумаг:

— Хажисултанкин сын?

Шайахмет утвердительно кивнул головой.

— Можешь не раздеваться, я тебя еще в прошлый раз проверял, когда ты с отцом приезжал на базар. Езжай домой!

Шайахмет оторопело стоял посреди комнаты. Он хорошо помнил, что никогда не приезжал с отцом на базар и не проходил никаких комиссий. К тому же он был здоров и никогда не болел. Видно, отец договорился с ним, — сообразил парень, — иначе зачем отец велел бы мне купить чаю на обратном пути?

— Ты что, глухой? — снова сказал фельдшер. — Или я плохо говорю? Так я могу сказать еще раз — ты больной, к военной службе не годен, понял? Ступай отсюда, не мешайся! Чья очередь!

— Моя, — ответил стоявший у стены худой парень, у которого от волнения дергалось левое веко.

Фельдшер нагнулся над бумагой:

— Фамилия?

— Якшибаев.

— По-русски понимаешь?

— Уруски понимай, фамилия моя уруски Хорошобогатов.

— А кто такой Якшибаев? — пожав плечами, спросил фельдшер.

— Я!

— Почему же у тебя две фамилии?

— Якшибаев — по-башкирски, Хорошобогатов — уруски, — с трудом произнося слова, сказал парень.

Фельдшер и сидящий за столом лысый унтер от души расхохотались.

— Годен!

Якшибаев согнулся, схватившись руками за голый живот:

— Моя болит, ой-ой! Моя армия не пойдет…

Он жалобно заглядывал в глаза фельдшеру, но тот пригласил к столу следующего.

Следующий парень был хромой. Фельдшер постучал кончиками пальцев по его худой груди, приставил к ней свою трубку, послушал и повернулся к лысому унтеру:

— Годен!

— А как же нога? — растерянно спросил парень.

— Иди, иди, там вылечат, — ответил фельдшер.

Из двадцати двух рекрутов лишь сын Хужисултана-бая был признан негодным к военной службе…

На следующий день рекрутов из Сакмаева и других деревень выстроили во дворе, лысый унтер проверил их по списку и повел трактом в Белорецк. Он то и дело останавливал колонну и приказывал не шуметь и держать строй, но как только рекруты трогались с места с мешками на спине, в худой и рваной одежде, в лаптях, строй снова нарушался, и все шли гурьбой, кто как хотел. Они напоминали стадо, которое гонят на убой…

Еще вчера стояли тихие солнечные дни, в воздухе летала серебристая паутина, порошила багряная листва, вылинявшее за лето небо наливалось осенней синевой; еще вчера летели на юг иволги и стрижи; еще вчера с тоскливым курлыканьем проплывали над лесом треугольники журавлей, как вдруг посыпал мелкий моросящий дождь, и лес будто ушел под воду, сильно похолодало, и стало ясно, что зима уже не за горами.

Семья Хакима дольше других задержалась на летнем пастбище — Хажисултан не все косяки перегнал в Сакмаево.

Загит еще продолжал пасти дойных кобыл,, а Хаким почти все время сидел около Мугуйи, которой день ото дня становилось хуже.

Под вечер Загит согнал кобыл за изгородь, закрыл жердями выход и, промокший насквозь, залез в сделанный наспех шалаш возле старой развесистой березы. Чтобы согреться, он натаскал из копны сухого сена и зарылся в него с головой. Он долго дышал на озябшие руки и дрожал, пока сон не сморил его.

В полночь он проснулся от дикого воющего крика и спросонья не сразу догадался, что это кричит мачеха. Не попадая зуб на зуб, он выскочил из шалаша и тут же увидел Мугуйю. Она лежала недалеко от юрты, обхватив ствол старой березы, кричала в крик и царапала кору дерева. Около нее суетился и что-то бормотал Хаким.