Можно также отметить, что глобализация сопровождается процессами, которые, казалось бы, противоречат друг другу: усиление роли как национальных идентичностей (естественное стремление людей сохраниться в малых группах), так и цивилизационной солидарности. При этом каждый народ выступает как бы в двух ипостасях – своем уникальном национальном обличии и как принадлежащий к той или иной цивилизации, как более высокой общности.

Представляется, что, хотя и по-разному, однако и глобализация и межцивилизационная конфликтность в равной степени создают как угрозы так и новые возможности для национальных идентичностей России и СЩА. При этом существенное различие в характер изменений будет вносить специфика места и роли национальных элит.

В силу того, что государству в России принадлежит ведущая роль не только в экономике, но и практически во всех остальных сферах национальной жизни, у нас отмечается большее единство национальных экономических и политических интенций 16.

Наши элиты (о них мы поговорим более подробно в отдельной главе) в силу своей зависимости от политической бюрократии и меньшей конкурентоспособности, в большей степени заинтересованы в сохранении государственной национальной идентичности. Она обеспечивает им государственный протекционизм, да и собственно говоря, само существование.

В отличие (и это убедительно показал Хантингтон) от американских элит, которые в большей степени подвержены денационализации.

Хантингтон упрекает свои элиты в деконструктивизме, однако, их позиция также как и позиция наших элит – неизбежное следствие особенностей национального развития.

Сама американская общественно политическая и экономическая система – идеальная среда для экономической инициативы, обеспечившей США гегемонию в мировом развитии. Но логика экономического роста ведет к неизбежной транснационализации частных корпораций, составляющих основу могущества Соединенных штатов. При этом национальные рамки все более сдерживают развитие корпораций. Транснациональность же становится для американских элит мощным инструментом обеспечения приоритета и конкурентоспособности в условиях глобализации экономики.

Однако именно единство элит и «срединного» народа обеспечивает большую устойчивость национальных идентичностей. И именно эта устойчивость зачастую компенсирует системные слабости национальной самоорганизации в такой степени, что позволяет стране успешно противостоять внешней экспансии.

Особенно интересным с точки зрения влияния взаимодействия культур представляется отношение к языку, как к ключевому элементу практически всех национальных идентичностей.

Хантингтон вполне обоснованно опасается угрозы двуязычия для США. Отмечая общую позитивную роль знания других языков в современном мире, он при этом восклицает: «Но совсем иное – изучать какой-либо язык, кроме английского, чтобы быть в состоянии общаться с представителем собственной нации!17»

Однако куда существеннее другие обстоятельства, которые обозначаются в Америке проблемой двуязычия. Вторжение испанского языка в американскую идентичность (прежде всего с мексиканскими иммигрантами) означает вторжение принципиально иной культуры, основанной на других ключевых элементах идентичности и, прежде всего, не совпадающих с теми, которые собственно и сделали Соединенные Штаты Америки страной лидером.

Тот же Хантингтон приводит мнение мексиканского философа Армандо Синтаро, который объяснил отношение американцев мексиканского происхождения к получению образования и иным социальным практикам тремя значимыми фразами, а именно: «Abi se va?» («Какая разница? И так сойдет»), «Manana se Io tengo» (Будет готово завтра), «El vale madrismo» («Дело того не стоит»)18.

А так же мнение удачливого техасского бизнесмена, американца мексиканского происхождения, который считает что ментальности латино свойственны недоверие к людям, не входящим в семейный круг; отсутствие инициативы, амбициозности, веры в себя; недооценка значимости образования; готовность смириться с бедностью как с добродетелью, необходимой для попадания на небеса19. Согласитесь, это явно не те качества, которые собственно и сделали североамериканцев теми, кто они есть.

В отличие от США, России не грозит двуязычие. Русский язык утратил свое значение как язык межнационального общения на территории большинства бывших республик СССР, уступив свою роль английскому, однако нет серьезных причин опасаться, что он будет испытывать какую-либо конкуренцию на своей территории. Скорее наоборот, русский язык все больше будет вытеснять языки малых национальностей и становиться вторым языком для все возрастающего потока иммигрантов. Тем более, что среди них нет тех, кто составлял бы доминирующую национальную группу.

Однако, как и на всем постсоветском пространстве в России сегодня все более становится востребованным для общения в сфере науки, бизнеса и даже культуры английский язык. Конечно, пока он не является необходимым для понимания представителей своей же национальности, однако владением им все более становится не только одним из признаков принадлежности к национальной элите, но и условием вхождения в нее.

Русский человек никогда не был гражданином в своей стране, но был всегда подданным. Именно это отношение определяет наше политическое сознание. Именно потому у нас никогда не было гражданского общества, дающего народу опыт самоуправления и государствования.