По их предначертаниям, университет должен был служить рассадником науки и просвещения, но, конечно, в строгих рамках официальной благонамеренной народности и православия. Предполагалось, что аудитории будет заполнять преимущественно дворянская молодежь и что она в дальнейшем возьмет в свои чистые руки, не знающие ни черного труда, ни взяток, ни затрещин, все дело народного образования и развития наук в России, без излишнего вольнодумства и крайностей. Однако университетская действительность оказалась иной, притом гораздо ближе к тому, о чем как раз и мечтал крестьянский сын Ломоносов.

Богатые и родовитые юноши не так-то охотно пошли в университеты! Их вовсе не привлекала, а скорее отпугивала та будущность, что ждала выпускников: нива науки, медицины и просвещения, ожидавшая посева разумного, доброго, вечного!

В самом деле, лишь незначительное меньшинство способных молодых дворян задумывалось о научных открытиях, лабораторных исследованиях и ученых изысканиях, хотя бы при университетских кафедрах. Большинству же абитуриентов открывались и еще более скромные должности — гимназических учителей, больничных докторов, на худой же конец — офицерские обязанности в армии, потому что университетский диплом давал право на младший офицерский чин, а годы студенчества засчитывались в стаж службы.

Все это, конечно, мало привлекало тех, кто желал попасть в дипломаты, сделаться гвардейским офицером, метил в придворные или мечтал стать на ступеньку той лестницы, что ведет к высшим государственным постам. Такую карьеру мог сулить, скажем, Царскосельский лицей, Пажеский корпус, частные привилегированные пансионы, эскадрон кавалерийских юнкеров при школе гвардейских прапорщиков.

И вот вопреки ожиданиям и планам правительства потекли в университеты, притом как раз охотнее всего в Московский, молодые разночинцы, сыновья обедневших, мелкопоместных дворян (женщины в российские университеты не допускались, исключение позднее было сделано лишь для одного Гельсингфорсского), и даже лица податных сословий, состоятельного мещанского, а как исключение даже и крестьянского происхождения: изредка попадали в университет одаренные дети крепостных крестьян, преимущественно из дворовых людей, чьим владельцам удавалось отдавать этих мальчиков в классические гимназии или в так называемые мещанские классы, существовавшие некоторое время при гимназиях. Если такой подневольный гимназист оканчивал курс с отличием, а его покровитель или владелец готов был оплатить университетское образование, этот юноша — выпускник гимназии мог стать и студентом. Разумеется, огромное большинство студентов, даже и беднейших, принадлежало к сословиям свободным, или, как тогда говорили, «неподатным».

Профессорская же среда в университете поначалу была преимущественно иностранной. Но и в эту среду стали быстро вступать талантливые люди «российского корня», такие, как археолог, впоследствии этнограф, Н. И. Надеждин, историки Т. Н. Грановский и М. П. Погодин (сын крепостного), физик М. Павлов, ботаник И. Двигубский, математики П. Щепкин и Д. Перевощиков. Университетские лекции помогли развитию Тургенева и Белинского, Ушинского и Пирогова. В Московском университете познавал науки и юный Лермонтов…

Университет был многолюден: восемь-девять сотен будущих врачей, учителей, ученых ежедневно наполняли его аудитории (в иных российских университетах число студентов иногда опускалось человек до ста). В жизни Москвы университет был самым важным центром общественной мысли. Да и во всей остальной обширной империи думающие люди с надеждой смотрели на московских выпускников, а развращенное лихоимством провинциальное чиновничество просто их побаивалось…

Обновленный после пожара, главный корпус с монументальной колоннадой его портика над лестничными крыльями и низкой входной аркой с Моховой улицы окружали целые кварталы служебных строений, флигелей, жилых корпусов, где находились квартиры профессоров (в одной из них и жил Грановский).

В этой части Москвы лавочники и извозчики обращались к любому молодому человеку со словами: «Г-н студент!» Так примелькалась в Охотном ряду, на Моховой и параллельной ей Неглинной улицах вдоль Александровского сада учащаяся в университете молодежь.

В то время, когда к ней принадлежали Герцен и Огарев, устав университета был еще очень демократичен: ректор и деканы факультетов избирались сроком на один год. Всеми делами вершил совет, имевший право выбирать профессоров для кафедр. Совет утверждал также решения отдельного студенческого суда, который выносил приговоры даже по некоторым уголовным делам студентов.

Над собою университет знал только власть Сената и так называемого попечителя, назначаемого Сенатом для наблюдения за деятельностью университета. И напротив, подчинялись университету во всем учебном округе все учебные заведения — гимназии, воспитательные дома и детские приюты, институты благородных девиц, училища технические и т. д.

Аудитории университета были просторны, и посещать их могли люди посторонние, желавшие послушать того или иного профессора. Так, на знаменитые лекции Грановского по западноевропейской истории собиралась буквально вся тогдашняя образованная Москва, в том числе женщины. Студенты в те времена еще не носили формы, и подчас их трудно бывало отличить от гостей…

Однако надо всей этой университетской вольницей уже накапливались тучи после петербургских событий 14 декабря 1825-го… Царь Николай Первый возненавидел университетский дух, особенно когда ему доложили, что многие декабристы получили образование в университетах. Ему услужливо уточнили, дескать, Каховский, Якушкин, оба брата Муравьевы, Трубецкой…

Университетское самоуправление начали потихоньку ограничивать. Отняли право руководить низшими учебными заведениями. С 1835 года новый устав подчинил университет непосредственно попечителю, срок ректорства продлили до четырех лет, ввели обязательную форму для студентов, запретили студенческий суд.