Многие переселенцы за тысячи верст уходили налегке, без оружия, если не считать топора. сиротская дорога. Многие сгинули в пустынях. Другим повезло – укоренились в Диком поле. На сиротских дорогах вдоль Сока, Самары, Большого Иргиза считалось недопустимым не подать путнику хлеба. Зазорным считалось не пустить страждущего на ночлег. Но если странник на Сиротской дороге известен как лихой человек, способный пренебречь крестьянскими обычаями и неписанными законами Дикого поля, то ему не отказывали в куске хлеба, но могли отправить дальше по дороге: «Иди с богом».

Щедрая земля и неутесненное приволье манили разный люд. В восемнадцатом веке всякий, кого несогласие, религиозные верования, преступления или просто поиски новой жизни делали бездомным, сиротою, бежали в низовья Волги и Дона, но если и там не встречали желанного приволья, то поднимались до Средней Волги и по сиротским дорогам отправлялись в Уральские пределы.

И кондовые землепашцы здесь могли легко сняться с места. В отличие от центральных областей переселенцы имели большие льготы от правительства. И все же многие даже малого оброка не хотели платить. Если их начинали утеснять, то переходили с места на место, растворяясь в безграничных степях. Здешний люд многое сближало. Приходили разные, но выживали только те, кто соблюдал обычаи и законы Дикого поля. Люди жались друг к другу и помогали чем могли.

Вдоль сиротских дорог хоть и редко, но все же встречались зимовья звероловов, станицы неслуживых казаков, скиты староверов. Здесь было безопаснее от кочевников. Здесь не особо допытывались о прошлом и, жалеючи исхудалого странника, подавали краюху хлеба и кружку молока, ибо знали, как трудна и опасна дорога бездомного сироты. Переселенцы сами прошли той дорогой и оказывали всяческую поддержку сиротам и вообще сирому люду.

Встреченное сочувствие для сирот сильнее любой проповеди.

Обмануть подающего, напакостить ему считалось самым распоcледним делом. Здесь исправлялись многие отпетые души. Слух о трех сиротских дорогах шел по земле. И с каждым годом народу прибывало все больше…

– Стой! – скомандовал Максим, когда повозка приблизилась. – Тр-р!

Возница-подросток и оказавшийся рядом с ним мужчина на вид лет двадцати пяти – двадцати семи в войлочной шляпе одновременно схватились за вожжи. Третий в повозке, бородатый мужик, только что проснулся и во все глаза рассматривал вооруженных всадников.

– Не спешите, – Максим дулом ружья сделал знак оставить вожжи. – Кто будете?

– Сироты мы, – отвечал тот, что был в войлочной шляпе, какие носили волжские рыбаки, бурлаки и звероловы. – Мальчишка со мной. А мужик – погорелец, недавно к нам прибился.

– Разина племя, – с уклончивой осторожностью оценил табунщик.

Разинским племенем называли непокорных яицких казаков, принимавших активное участие в бунтарских походах Степана Разина, забияк и часть бродяг. Привилегированные слои вкладывали в эти слова свое отношение к неслуживому казачеству, среди первооснователей которого много людей, не чуравшихся разбоя. Другие видели в разинцах борцов за справедливость, противников крепостного права. В междуречье Волги и Яика народ собирался беспокойный, шебутной, но больше с направлением искать лучшей доли не в бунтарских походах, а в пустынях.

– Мы не служивые и не разбойные, – твердо ответил тот, что был в шляпе. – Мы вольные люди.

– Чем промышляете в наших пустынях? – спросил Дружина.

– Зверолов я. Зверя и птицу промышляю. Диких коней ловлю и выезжаю. Поле – мой дом.

Старший возница приподнял припорошенное сеном длинноствольное ружье. На прикладе ружья вырезана медвежья голова со свирепым оскалом.

Только тут Максим заметил черный кружок дула, прежде выглядывавший из-под охапки сена и направленный на него. Встречный не зря держал руку в сене.

– Медвежья голова! – воскликнул Дружина.

Такое ружье имел знаменитый зверолов и проводник, по-местному – вожа. Мало кто знал Никифора Старкова по крестному имени. Больше по прозвищу Вожа, да еще Медвежья голова, идущему от затейливого ружья. Кочевники прозвали его Беркутом. Никифор был великим знатоком Дикого поля, мастером по ловке орлов-беркутов и соколов. Чаще он добывал птенцов, воспитывал, натаскивал и продавал кочевникам ловчих птиц, готовых к охоте. Поймать орла трудно, а приручить еще сложнее.

Кочевники-охотники особо ценили сильных и смелых беркутов. Зверолов исправно добывал их и получил прозвище Беркут. С этим прозвищем и запомнили его переселенцы Дикого поля, в чьих селениях легенды о нем передавались из уст в уста от старших к младшим.

– Ишь ты, – недоверчиво качнул головой Максим и показал глазами на высокий стебель донника, покрытого желтыми цветами. Донник возвышался над другими травами, стебель толстый, в палец. – Видишь цветулек? Покажи уменье. Вожа попал бы.

До цветка шагов пятнадцать. Зверолов сошел с повозки, расставил ноги широко.