Лазар связался с контрольной вышкой. Ему ответили, что произошла небольшая задержка: в полетном формуляре пропущена одна подробность. Лазар удивился, но поспешил в диспетчерскую и заполнил пропущенный в формуляре пункт. Ему стало ясно: если взлет снова задержат, то придирка к формуляру – только предлог. Но вылет разрешили, и наш самолет наконец поднялся в небо.

Не успела «Британия» уйти из зоны аэропорта, как в зале ожидания появился пассажир, который хотел лететь с нами. Это был Аарон Доберт из министерства торговли и промышленности. Он прилетел в Аргентину на «Британии» и собирался так же улететь. Он и приехал лишь потому, что подвернулась такая оказия: и с родными в Бузнос-Айресе повидаться, и служебные дела уладить.

Доберт узнавал, когда наш самолет должен взлететь, и ему официально сообщили, что в два часа ночи. Он примчался в аэропорт заблаговременно, а «Британия» ушла... «Что за безответственность?! Разве можно так вести себя с пассажирами?!» – негодовал Доберт.

Все свое неудовольствие он излил на Лазара, а тот, понимая, что с точки зрения логики и права наша авиакомпания виновата перед пассажиром, всячески извинялся. Объяснить же, отчего самолет взлетел раньше срока, Лазар не мог.

Пассажир, разумеется, отказывался принимать извинения и требовал, чтобы Лазар связался с контрольной вышкой и вернул самолет. Лазар ответил, что уже поздно: машина ушла слишком далеко. Доберту ничего не оставалось, как вернуться в Буэнос-Айрес, но он пообещал Лазару, что это дело так не оставит.

Доберт не знал, что мы приложили немало сил, стараясь разыскать его и предупредить, что взлет перенесли на более ранний час. Однако я смог принести ему свои извинения только через два года. Незадолго до взлета мы получили депешу из Бразилии: самолету разрешили пролететь над страной и совершить промежуточную посадку в Ресифе. Но члены экипажа хорошо помнили инцидент на пути в Аргентину и не хотели рисковать, поэтому пилоты пошли на риск, избрав окольный маршрут. Для пилотов такой полет был большой нагрузкой, для прочих же членов экипажа – радостью.

Эйхман очнулся, когда моторы уже ревели вовсю. Первое, что он спросил, это с четырьмя ли моторами самолет. Разумеется, его интересовала не техническая сторона дела, а шкурная: не опасно ли пересекать океан на таком самолете? В эту минуту он вряд ли вспоминал о миллионах людей, которые по его милости проделали последний в своей жизни путь в вагонах для скота, без пищи и воды.

Окончательно очнувшись, пленник попросил сигарету. Темные очки не давали ему возможность разглядеть спутников, но он прислушивался к тому, что происходит в самолете.

– Моторы работают отлично! – сказал он. – Пилоты у вас хорошие.

Второй пилот Гад Нешри подошел ко мне, пожал руку и поздравил с успехом. А потом поинтересовался, как обстоит дело с Мартином Борманом и Йозефом Менгеле. Я ответил, что если бы мы могли провести операцию несколькими неделями раньше, то, возможно, поймали бы и Менгеле.

Подошел Дан Авнер и попросил разрешения сообщить членам экипажа, кого они везут. Я просил повременить с этим, пока мы достаточно удалимся от Аргентины. Но Дан снова пришел с этой же просьбой. Я сдался.

Тогда Авнер собрал членов экипажа и сказал:

– На вашу долю выпала редкая честь. Вы участвуете в операции, имеющей историческое значение. Неизвестный, которого мы везем, – Адольф Эйхман!

Известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Большинству членов экипажа не надо было объяснять, кто такой Эйхман.

Стюард Лео Баркаи подошел к Дану и сказал:

– Спасибо тебе, что ты включил меня в экипаж. Я этого никогда не забуду.

Цви Гутман был занят в кабине пилотов. Вернувшись в салон, он увидел, что там царит необычайное волнение. Тогда Цви не выдержал, подошел к Дану и напрямик спросил:

– Могу я, наконец, узнать, кто тот человек в темных очках?

Дан удивился и переспросил:

– Ты разве не знаешь? Адольф Эйхман.

Последующие мгновения не запечатлелись в памяти Гутмана. Он узнал от товарищей, что побежал в туалет и там разрыдался. Дан пытался его утешить, но Цви не слышал, что ему говорили.

Он плакал долго, потом ринулся в передний салон, но его удержали. Товарищи просили его успокоиться.

Когда Гутман справился с собой, ему разрешили войти в салон. Первое, что он увидел, – немцу дают сигарету. Цви не выдержал:

– Правильно! Нам в концлагерях тоже давали сигареты!

Эйхман повернул голову в сторону незнакомого голоса, но не мог ничего увидеть сквозь черные очки. Гутман понял, что мешает охране, и вышел.

Он походил по коридору и снова вернулся, сел напротив Эйхмана и не сводил с него глаз. Он смотрел на убийцу, но видел, как наяву, своего младшего брата Цадока. Мальчику было тогда всего шесть лет. Немец-солдат тащит ребенка за собой – шестилетний мальчик не может работать, а потому не нужен. Еврейских детей увозили за город, где расстреливали или душили в автомобилях-душегубках. А убив, сжигали в крематориях.