Проснулись отецъ съ матерью и глазамъ не врятъ.

— «Что за чудо подялось? Кто бы могъ сработать такую работушку? Тутъ было намъ дла еще на полгода, а теперь хоть сейчасъ сй на пол пшеницу блояровую!»

Пришли домой и еще боле изумились. Видятъ, что Ильюша ходить по двору бодръ и силенъ, владетъ руками и ногами, правитъ за нихъ всю работу крестьянскую. Стали они сына разспрашивать, какъ онъ оздоровлъ? И разсказалъ имъ Илья про свою встрчу съ калками, и какъ они его исцлили, какъ надлили его силою крпкою-богатырскою. Обрадовались отецъ съ матерью — думаютъ: «То-то будетъ нашъ сынъ работникомъ!»

А Илья и говоритъ имъ на это:

— «Нтъ, батюшка съ матушкой, не радуйтесь, не работничекъ я вамъ, не помощничекъ. Долженъ буду я скоро отъ васъ уйти — завтъ старцевъ-калкъ исполнить, постоять грудью за Русь православную».

На другой день пошелъ Илья въ чисто поле и видитъ — ведетъ мужикъ на базаръ жеребеночка немудраго: на видъ неказистъ, и шерстью косматъ, и мастью не вышелъ…

Купилъ Илья того жеребеночка, не торгуяся; что спросилъ мужнкъ, то и далъ за него. И началъ потомъ его выкармливать, началъ его выпаивать, началъ холить да выхаживать, а какъ минуло три мсяца — по три зари утреннія сталъ онъ его выводить въ свой садъ на рос по трав поваляться. И такой-то вышелъ изъ жеребеночка косматаго чудесный конь, что ему и скокъ не скокъ, и тынъ не тынъ! Такъ онъ единымъ махомъ черезъ тынъ взадъ да впередъ и скачетъ… «Ну, думаетъ Илья, на этомъ кон точно что можно хать, куда захочешь». Вотъ онъ своему коню мочальную узду обрядиль, попоной его покрылъ, себ копье смастерилъ, лукъ тугой натянулъ, стрлокъ пвучихъ въ колчанъ набилъ, и пришелъ къ отцу съ матерью просить благословенія.

Дали ему отецъ съ матерью прощеньице-благословеньице, прощаясь надъ Ильей поплакали и пустили его на подвиги ратные.

Вотъ и вздумалъ хать Илья Муромецъ нзъ Карачарова на чудной Черниговъ-городъ, оттуда на Кіевъ-градъ дорогою прямозжею. Сталъ онъ только къ Чернигову подъзжать, и видитъ — подъ городомъ Черниговомъ стоить сила басурманская, которой и смты нтъ… Стоитъ, облегла городъ со всхъ сторонъ, хочетъ городъ изморомъ взять, въ конецъ разорить, церкви Божіи огнемъ спалить, а самого князя съ княгинею въ тяжелую неволю взять.

И вспомнилъ Илья завтъ старцевъ калкъ-перехожихъ; на бурушк своемъ онъ пріоправился, да какъ ударитъ на силу басурманскую… Копьемъ колетъ, палицей побиваетъ, конемъ топчетъ: гд продетъ, — тамъ улица, гд повернетъ — съ переулочкомъ.

И такого-то нагналъ Илья Муромецъ страху на силу басурманскую, что вс они пришли въ смятеніе великое; а молодцы-черниговцы какъ увидала со стны Божью помощь, такъ тотчасъ Иль на подмогу изъ города высыпали и давай рубаться съ силой басурманскою. Побжала отъ города вся рать — сила несмтная, закаялась съ той поры подступать подъ его стны.

Принимали молодцы-черниговцы Илью съ великою честью, вели его на княжій дворъ къ своему князю, и сажалъ его князь за свой столъ на первое мсто, просилъ его на свою службу княжескую, приказывалъ быть ему воеводою. Отказался Илья Муромецъ отъ великой чести, говорить: «Гд мн крестьянскому сыну быть у тебя воеводою, найдутся у тебя люди на то старые, бывалые — я долженъ свой завтъ исполнить, постоять за землю Русскую, за вру православную. Такъ повели же ты мн, князь, показать на Кiеву-граду дорогу прямозжую, чтобъ мн не плутать, не путаться.»

«Удалый добрый молодецъ, славный богатырь!» — говорить князь Иль Муромцу — «видно, что ты весь свой вкъ сиднемъ дома сидлъ, надъ собой невзгодушки не вдалъ. Видно не знаешь ты, что ужъ тридцать лтъ нтъ отсюда пути въ Кіевъ прямозжаго, и здимъ мы въ Кіевъ околицей. Залегъ на той прямой дорог Соловей-разбойникъ, Соловей, Одихмантьевъ сынъ, со своимъ проклятымъ родомъ, и нтъ мимо его никому пути: срый зврь — и тотъ тамъ не прорыскиваетъ; черный воронъ — и тотъ не пролетываетъ. Сидитъ онъ, Соловей, на семи дубахъ, свищетъ разбойникъ по-соловьиному, шипитъ по-зминому, рявкаетъ по-туриному, и нтъ такого молодца удалаго, нтъ такого коня богатырскаго, который бы тотъ его посвистъ вынести могъ: какъ услышитъ, на землю мертвъ валится».

— «Спасибо теб князь, на твоемъ слов, спасибо, что ты указалъ мн въ Кіевъ дорогу прямозжую; тою дорогою я и поду, — а въ живот нашемъ и въ смерти одинъ Богъ воленъ». Уroстилъ князь черниговскій Илью Муромца хлбомъ-солью, отблагодарилъ его дорогими подарочками, отпустилъ его на Кіевъ дорогою прямозжею, и молвилъ вслдъ ему съ горестью: — «Жаль добраго молодца! Не сносить ему буйную голову!»

А Илья Муромецъ похалъ черезъ дремучіе лса брянскіе, черезъ черныя грязи смоленскія и какъ сталъ подъзжать къ славной рчк Смородинк, видитъ — точно дорога засчена, и нтъ тамъ прозду ни конному, ни пшему. И только было хотлъ онъ черезъ ту заску скокомъ махнуть, какъ раздался по лсу соловьиный свистъ — того самого Соловья-разбойника! И отъ свисту, того соловьинаго темны лса къ земл преклонилися, съ деревьевъ листья посыпались… Не дался Илья страху, бьетъ коня по бедрамъ шелковой плетью, — а Соловей-разбойпикъ опять зашиплъ по-зминому, заревлъ-загудлъ по-туриному. Подъ Ильей-Муромцемъ конь на колна палъ… Разгорлось въ Иль Муромц сердце молодецкое:

— «Что ты, добрый конь, спотыкаешься? Аль не слыхивалъ свисту соловьинаго, шипу зминаго, рявканья звринаго?» — Да какъ выхватитъ тугой лукъ, какъ наложитъ на его тетивочку калену стрлу, какъ пуститъ въ Соловья-разбойника… Попалъ ему въ правый глазъ, сшибъ его съ дерева на сыру землю, наскочилъ на него и давай его крутить да вязать, къ сдлу какъ звря приторачивать. Самъ слъ на коня и похалъ дальше, какъ ни въ чемъ не бывало.