– Ну а что такое ваша жизнь?! – воскликнул я однажды. – Вы выбиваетесь из сил и отравляете себе каждую минуту, стараясь заработать от других людей деньги, нажить на чем можно. Разве это завидная доля?

Он только горестно вздохнул, что вообще делал часто, и печально покачал головой.

– Ах, Лауден, Лауден, – сказал он, – вы, молодые люди, всегда воображаете себя умнее и смышленее нас, но поверь мне: как ни вертись, что ни придумывай, а человеку в этом мире ничто даром не дается, и потому он постоянно должен работать, чтобы заработать что-нибудь. Он должен быть или честным человеком, или вором, но и так, и этак надо работать!

Толковать или спорить с отцом было совершенно бесполезно, тем более что всякий раз после таких разговоров я испытывал угрызения совести. Я иногда горячился, а он был неизменно кроток и мягок; кроме того, я отстаивал только свою свободу действий, отстаивал то, что мне нравилось; он же стоял только за то, что, по его мнению, было моим благом, моим счастьем в будущем. Несмотря ни на что, он никогда не отчаивался во мне.

– В тебе хорошие задатки, Лауден, кроме того, кровь всегда сказывается. И верно, что из тебя выйдет хороший и честный человек, но мне больно, что ты иногда говоришь такие неразумные вещи, такие глупости! – И при этом он любовно трепал меня по плечу с чисто материнскою лаской, что было как-то особенно трогательно со стороны такого сильного, рослого красавца, каким был мой отец.

Как только я успел получить общее образование, отец тотчас же заставил меня поступить в Маскегонскую Коммерческую Академию. Вы иностранец, и вам трудно будет понять реальность такого учебного заведения. Но уверяю вас, что я говорю вполне серьезно. Такое учебное заведение действительно существовало, быть может, оно и теперь еще существует. Наш штат очень гордился этой академией как чем-то совершенно исключительным, чем-то совершенно во вкусе девятнадцатого века, и я уверен, что отец, сажая меня в вагон, был искренне убежден, что, отправляя меня в это учебное заведение, он ставит меня на прямую дорогу по меньшей мере в президенты.

– Лауден, – говорил он мне, – я предоставляю тебе теперь такой случай, какого не мог бы доставить своему сыну сам Юлий Цезарь, – случай ознакомиться с жизнью, такою, как она есть на самом деле, ранее, чем тебе придется в действительности вступить в эту жизнь. Эта школа может служить превосходною подготовкой к дальнейшей твоей деятельности в жизни. Избегай необдуманных спекуляций, старайся держать себя и вести себя как настоящий джентльмен и, если хочешь принять мой совет, придерживайся надежных, солидных железнодорожных предприятий. Хлебные операции очень заманчивы, я не спорю, но вместе с тем и очень рискованны. Но ты, конечно, можешь смотреть на дело несколько иначе; главное, веди аккуратно свои книги и никогда не рискуй верным, чтобы приобрести нечто умозрительное. Ну а теперь обними меня, мой мальчик, и помни, что ты – единственный мой птенец и что отец твой всегда с напряженным вниманием будет следить за каждым твоим шагом на пути твоей новой карьеры!

Эта высшая коммерческая школа представляла собою прекраснейшее здание с отличным местоположением, чудным парком и лесом, большими высокими валами, превосходным помещением для учащихся, превосходным столом и всеми удобствами, в том числе с телеграфным и телефонным сообщением «со всеми главными центрами мира», как торжественно гласили проспекты, с богатой библиотекой и читальней, где имелись все торговые газеты. Разговоры велись здесь по преимуществу чисто коммерческие, и учащаяся молодежь занималась главным образом тем, что надувала или старалась надуть друг друга во всевозможных мнимых операциях, совершавшихся на мнимые деньги, так называемые «деньги Коммерческой Академии», нечто вроде игральных марок. Так как никто из нас не имел ни одного куля зерна и ни одного доллара наличными деньгами, а главное, занятия в школе состояли в самой азартной биржевой игре, воспроизводимой здесь с поразительной наглядностью, то самая биржевая игра наша обусловливалась и велась сообразно состоянию настоящей биржи и крупных торговых рынков, и мы имели удовольствие испытывать все колебания, повышения и понижения курсов на различные бумаги, как заправские биржевые деятели. Правда, были у нас и часы классных занятий, во время которых нам преподавались двойная и тройная бухгалтерия и другие коммерческие науки, но на это, в сущности, обращалось очень мало внимания. Мы вели книги, которые просматривались в конце каждого месяца директором или одним из субдиректоров, и в эти книги заносились наши счета, наши операции и т. д. Для пущей правдоподобности наши «академические деньги» имели настоящую стоимость в 1 цент за доллар, и по окончании образования каждый мог реализовать имевшиеся у него «академические деньги», и даже во время пребывания своего в стенах заведения какой-нибудь внезапно разбогатевший благодаря удачным операциям счастливчик мог реализовать, по желанию, часть своих мнимых капиталов, чтобы устроить веселый ужин в соседнем селении. Короче говоря, если можно себе представить худшее воспитание, так разве только в той академии, где Оливер Твист встретился с Чарли Бейтсом.

Когда меня в первый раз привели на биржу и один из учителей поместил меня за конторкой, я был прямо ошеломлен царящими там смятением, шумом и гамом.

В глубине зала виднелись черные доски со столбцами все время меняющихся цифр. После каждого изменения студенты толпой бросались к доскам и начинали во весь голос вопить какую-то, как мне показалось, абракадабру. Некоторые вскакивали на конторки и скамьи, подавая руками и головами загадочные знаки и что-то быстро отмечая в своих записных книжках. Мне показалось, что неприятней этой сцены я еще ничего в жизни не видывал; а когда я сообразил, что все эти сделки – простая игра и что всех денег, циркулирующих на «академической бирже», не хватит и на покупку пары коньков, то почувствовал большое изумление, хотя и ненадолго, ибо припомнил, как взрослые и очень богатые люди выходят из себя, проиграв жалкие гроши. Тогда, найдя таким образом оправдание моим соученикам, я изумился поведению преподавателя, который привел меня сюда: забыв показать мне мою конторку, он, бедняга, стоял среди этой суматохи как завороженный – казалось, цифры на досках всецело завладели его вниманием.

– Глядите, глядите, – завопил он мне в ухо, – курсы падают! Рынком со вчерашнего дня завладели «медведи».

– Ну и что же? – ответил я, с трудом перекрикивая шум (я еще не научился разговаривать в подобной обстановке). – Это же все понарошку.

– Да, конечно, – ответил он, – и вы должны твердо запомнить, что истинную прибыль вы получите, только если будете хорошо вести свои счетные книги. Надеюсь, Додд, мне предстоит только хвалить вас за них. Вы начинаете свою деятельность с весьма приличным капиталом – десять тысяч долларов в «академической валюте». Его, несомненно, хватит вам до конца обучения, если, конечно, вы не будете рисковать и пускаться в сомнительные операции… Постойте, что бы это значило? – перебил он сам себя, когда на досках появились новые цифры. – Семь, четыре, три! Додд, вам повезло: за весь семестр еще не было такого оживления. И подумать только, что точно то же происходит сейчас в Нью-Йорке, Чикаго, Сент-Луисе и других соперничающих деловых центрах страны! Эх, я и сам поиграл бы вместе с мальчиками, – добавил он, потирая руки, – да только это не разрешается правилами.

– А что бы вы сделали, сэр? – спросил я.

– Что бы я сделал? – вскричал он, сверкнув глазами. – Покупал бы, пока хватит капитала!

– Это и значит не рисковать и не пускаться в сомнительные операции? – спросил я с самым невинным видом.

Он бросил на меня злобный взгляд, а затем сказал, словно для того, чтобы переменить тему:

– Видите того рыжего юношу в очках? Это Билсон, наш самый блестящий студент. Мы все уверены в его будущем. Берите пример с Билсона, Додд.

Вскоре после этого, пока шум по-прежнему нарастал, цифры на доске появлялись и исчезали все быстрее, а зал сотрясался от воплей биржевиков, младший преподаватель покинул меня, указав мне наконец мою конторку. Мой сосед подводил итоги в своей счетной книге – подсчитывал убытки за это утро, как я узнал позднее, – и очень охотно оторвался от этого малоприятного занятия, увидев незнакомое лицо.