– Что?!

– Никого. Ни души. Одни дома, фундаменты, склады...

Я говорил с бестолковым человеком.

– Ну знаете... – Он распахнул шубу. – Или, в самом деле, укачала вертушка или... Мы должны где-нибудь сесть. В конце концов, я... Холодно что-то...

Мы пошли к нашему дому.

– Позвольте! – остановился Академик. – Дом? Кто же строил дом? В июне дом еще не был!

– Он строил, – сказала уставшим голосом женщина.

– Он!?!

Академик смотрел сумасшедшими глазами. Вид у него был ошарашенного, даже напуганного человека. Или растерянного до предела.

– Но людей, вы говорите, нет! Как же так? – снова, повернулся он к пилотам.

Они разделись. Академик снял мохнатую шапку и стал вдруг носа и крутолоб от лысого темени. Пилоты устроились на диване. Академик почему-то потрогал стены в холле, открыл дверь в кухню, прошел в коридор, заглянул в одну дверь, в другую, вернулся к нам.

– Где же вы спите?

– На втором этаже...

– И все один? – Обвел он руками вокруг себя.

– С машинами.

– Вы строитель?

– Нет.

– И все так вот ладно у вас получилось?

– Не все. Водостоки прошляпил.

– А зачем?

– Что, водостоки?

– Нет, зачем строили?

Объяснить было невозможно. Пилоты, закуривая, глядели на меня с откровенной подозрительностью, а мы никак не могли привыкнуть к чужим голосам, к тому, что вот перед нами другие люди, из большого мира, где все, кажется, нормально... Я посмотрел, как она кутается в платок, связанный буквально вчера, как нетерпеливо слушает, о чем говорят, как волнуется.

– Пожалуйста, не курите.

Они, поискав глазами пепельницы, выкинули сигареты в дверь тамбура.

– Ну, хорошо, – сказал Академик, – мне важно понять, где Романцев, где остальные. Прошу вас, подробнее расскажите.

Он опустился в кресло.

– Извините, мы не были дома с июня. За это время ничего не случилось?

– Где? У вас дома?

– События какие-нибудь?...

– Международные? Футбольные? Какие события?

Но я спрашивал не для себя, для нее.

– На земле. У вас?

– Да все путем... Расскажите мне...

– Летели из Москвы, что-то ударило в самолет, начали падать...

Она поежилась, и Академик заметил это.

– Свалились по склону горы в большое озеро. Кажется, деревья содрали бок, и нас двоих смыло водой, выбрались на берег, ждали, когда начнут искать самолет, найдут нас. Никто не искал. Увидели метку на дереве, стрелку, пошли по ней. Через неделю добрались к этой поляне. Все было заперто. Ждали, когда появятся люди, никто не приходил. Были голодны, влезли в дом, нашли еду, нашли радио, хотели что-нибудь услышать и передать – не получилось. Подумали самое плохое. Про себя, про людей, которые все... пропали...

Академик прихлопнул о крышку стола, как человек, осененный внезапной мыслью.

– Не могли услышать? И вы решили?... Да, да... Но, пожалуйста, дальше.

– Все.

– Как все? И ничего не было?

– Ничего.

– А дом? Что вы делали? Почему никуда не шли, не искали?... Так долго?

– Почему сюда никто не шел? – парировал я. – Так долго...

– Вот вы как... – устало произнес он. – Все верно. Дельное замечание, дельное... Значит, вы строили дом. А вы?... Простите меня за надоедливость...

– Она трудилась в оранжерее, на кухне, шила, вязала... Сколько до жилья километров?

– По воздуху восемьсот одиннадцать... И поэтому вы не шли?

– Почему никто не отозвался?

Академик встал:

– Где радио? Покажите, – попросил он.

– Там, наверху.

– Я могу подняться?

– Конечно...

Мы втроем поднялись по лестнице, пилоты остались внизу.

Академик с каким-то раздраженным любопытством оглядывал холл. И журнальный столик с цветами, и верхний камин, и телевизор. Оглядывал, как человек занятый своими очень важными для него размышлениями. Потом он взял в руки приемник, достал из кармана маленький ножичек, видимо с отверткой, снял с приемника верхнюю крышку, что-то покрутил, вынул цилиндрик, поставил крышку на место, щелкнул ручкой...

– Говорит Новосибирск...

Очень спокойно прозвучал женский голос...

– Блокировка звука, – пояснил Академик будничным тоном.

– Спасибо за шутку, – сказал я сухим от горечи ртом. – Хотел бы я знать, кто шутник... Поглядеть на него...

– Это не шутка, – серьезно покачал головой Академик и посмотрел на меня с грустным укором.

Я резко повернулся, подошел к ней, обнял ее за плечи.

Пусть Академик смотрит въедливыми своими глазами. Я хочу, чтобы она больше никогда не плакала... Им не понять, им не узнать, каким оно бывает беспредельное лютое одиночество... каким оно бывает...