Шрифт:
У меня много писем его, больших и маленьких, простых и деловых. Но эти особо...
Потом пошли письма от знакомых, которым я не говорил, где нахожусь...
– Вам опять больше всех пишут, – удивлялись мои соседки по столовой.
– Конечно, – кивал я, – почему бы нет?...
Однажды он приехал ко мне в больницу на глухом краю города, куда было невыносимо добираться, если тебя не везла санитарная карета. Куда шоферы такси не хотели ездить и врали, что баллон поменять пора, что сменщик умер, его хоронить некому... Гиблое место... Все же он приехал и привез мою работу, которую, мне тогда показалось, я, может быть, не успею доделать...
У себя дома, в холодной квартире, он посверкивал очками, ходил из угла в угол, показывая мне старинные прялки, найденные где-то в архангельской области. А шея у него повязана шарфом... Потрогал я батареи в доме – горячие. Дует из окон... У меня дома не дует, – говорю ему, – ватой конопачу. Быстро и хорошо. Ни клеить, ни мазать. Весной выкинул вату и всё. Я тебе тоже проконопачу. Квартиры своей не узнаешь...
«Ну что же, – басил он, – конопать, я согласен...». И тогда снова женись, – говорю я, – в такую хату любая придет, – самая престижная... «Не выношу престижных баб... Ни женственности, ни материнства... Ты не догадался, почему великий Андерсен так и не женился? – вдруг спрашивает он. – Всю жизнь писал сказки про женщин, а на свете нет ничего более несказочного, чем женщина. Бог, или кто-то создал женщину с единственной целью, нести миру человеческую привязанность.
Так она за шмотьем избегалась. Видит привязанность не в детях, не в сердечности, а в удовольствиях и шмотье...».
Не успел проконопатить ему окна.
Как много я раньше не успевал. Как много я не успел. Непоправимо не успел...
Я помог ей надеть полушубок. Застегнул верхнюю пуговицу, легонько мягко притянув к себе, увидел совсем рядом чуть припухшие губы, измененное, невыразимо милое лицо, измененные в материнской нежности глаза. И не мог сразу отпустить от себя. Так и стоял минуту в невозможности передать, пересказать охватившее меня смятение, желание делать невероятное, невыполнимое, великое, нежное...
– У меня такое предчувствие, что мы скоро вернемся туда... к нам... домой.
Она еще больше приблизилась ко мне губами. Я смог уловить ее шепот.
– Я во сне видела...
Что-то кольнуло меня.
– Поклянись мне, – сказал я, почти касаясь ее лица, – Чтобы ни случилось, он останется... Он должен быть... Ему нельзя не быть...
– Разве иначе возможно? – в глазах у нее слезы. – Никогда, никогда, никогда... он твой... мой... ты любишь меня?
– Милые вы мои, неповторимые...
Она взяла меня под руку. Мы вышли из тамбура. Я помог ей закрепить лыжи. Сегодня мы идем в ее теплицу.
– Больше я тебе не разрешу копать грядки.
– Я не копаю, – она улыбнулась.
– Дергать, корчевать. Все равно что.
– Кому же этим заниматься?... Они чахнут без рук.
– У меня стало много времени. Я сам.
– Тебе кажется, просто... Не могу такое забросить...
Из белого и холодного мы попали в зеленое, жаркое, пряное, цветное. Надели зеленые халаты. Она стала похожа на заведующую лабораторией. Халат шел ей, делал строгой, важно занятой.
– Вот мои владения. Всему нужны руки. У всех разные вкусы, настроения, желания... Тут иноземные гости, – повела она рукой вдоль кустарников, – очень капризные. Один желтеть начал, гадаю, что с ним... Вот этот венчик, по-твоему, кто?
Склонилась над ершистым зеленым дикобразом в кадке, упрятанном почему-то в прозрачный пакет.
– Пальма? – предположил я.
– Ничего подобного. Куст, а не дерево. Куст ананаса– Вот, южное деревце, – она потрогала ветку с меленькими жесткими листьями.
– Анчар? – пошутил я.
– Гранат... Не подходи близко. Поливалка нежданно брызгает. Мокрый будешь.
– Ну вот, и летний дождь у тебя есть. Привереды какие.
– Мы трогать их не станем. Пойдем, наших навестим. Огурцы, помидоры.
«Наши» стояли в ящиках на этажерках, рядами.
– Вот ножницы, обрежь все боковые побеги. Только сверху оставишь по три кисточки... Посмотри, как я делаю.
Она обрезала боковые ветки растения так бережно, что и ножницы у нее не щелкали. Сбросила скошенное в корзинку.
– Зачем резать? Урожай меньше будет.
– Пожалел... Да я им и корешки подрезала, когда сюда пересаживала... Меньше не будет. Поспеет намного раньше.
– Кто тебя всему научил?
– Бабушка...
– Ты уйму силенок тратишь на такие пустяки.
– Разве это много? Чем больше копаюсь, тем больше понимаю – какая неумеха. Только-только чуть прикоснулась, а работы здесь – море, конца нет... Бабушка по цвету знала, чего не хватает огурчикам. С нижнего конца пожелтели – одно, с верхнего – другое. То поила их настоем сена, как я тебя девясилом, когда ты болел, то подрезала... Так и говорила: цвет лица огурчики потеряли... А помидоры? Знала, что на кусте сохранить или снять пораньше, или выдернуть вместе с кустом и так подвесить... Сложности... академиком надо быть... Но для кого? Для чего?...