Валентин слушал его со все возрастающим чувством тревоги. Сочувствия исповедь Павла не вызывала: каждый из его поступков можно было понять и даже оправдать, но взятые вместе они настораживали, внушали тревогу. Что это? Непонимание элементарных истин или нежелание понимать их?

– Павел, какое отношение к конфликту имеет "Канон" Авиценны?

Новицкий ответил не сразу: некоторое время смотрел перед собой, потом разгладил пальцем набежавшие на лоб морщины, и лишь затем сказал:

– "Канон" и еще несколько ценных книг из библиотеки профессора Яворского взял я. Взял и продал какому-то перекупщику. Мне были нужны деньги.

Это была неправда, но другого ответа Валентин не ожидал...

Доклад Галочки Юрко подтвердил его предположения. Он велел ей идти в оперативный "рафик" и там дожидаться - возможно, она понадобится, а сам с Кандыбой поднялся на третий этаж.

На лестничной площадке между вторым и третьим этажами, уткнувшись в какую-то брошюру, стоял сержант Бессараб, на площадке двумя пролетами выше покуривал курсант-стажер - Мандзюк предусмотрел все. Сам же находился в соседней с Яворскими квартире, где лейтенант Дымочкин с помощью капитана Чопея уже наладил свою аппаратуру. Женя Глушицкий и Кленов по карнизу перебрались на кухонный балкон квартиры Яворских, справились с дверью и сейчас только ждали сигнала. Это последнее обстоятельство вызвало недовольство Кандыбы, который сомневался в правильности действий оперативников. Мандзюк, которому он высказал эти сомнения, неопределенно хмыкнул. За него ответил Дымочкин, не отрываясь от аппаратуры.

– Рубашкин, как вошел, пригрозил Ларисе ножом. Старшей Яворской, кажется, тоже досталось. Это мы уже из разговоров поняли.

– Так чего вы медлите?
– заволновался Кандыба.

– Поспешишь - людей насмешишь, - философски изрек Мандзюк.
– Мы подключились, когда они уже к переговорам перешли. Боков только для острастки пригрозил. А сейчас уговаривает их.

– И Ларису уговаривает?
– удивился Ляшенко.

– Она принимает участие в разговоре. Неохотно, но принимает.

– У меня такое впечатление, что Рубашкин привязал ее к креслу, добавил Дымочкин.

– Где они находятся сейчас?

– В кабинете. Надежда Семеновна ищет лечебники. Или делает вид, что ищет. Рубашкин помогает ей. Он уже дважды показывал Бокову какие-то книги, но, очевидно, его букинистическая эрудиция ограничена, потому что Боков начал сердиться, - сказал Мандзюк.

– Сорочкиным называет, - добавил Дымочкин.
– Сперва по имени-отчеству величал, а сейчас Сорочкиным... Ищут. Поэтому молчат.

Молчание в кабинете Яворского длилось недолго. Дымочкин подался вперед, торопливо повернул варьер настройки, замахал руками: дескать, тихо - слушайте!

В динамике раздалось чье-то недовольное бормотание, покашливание, затем хрипловатый голос сердито произнес:

– Нету здесь. Одни старые журналы лежат. Брешет она, ваньку валяет!

– Не нервничайте, Сорочкин, - насмешливо урезонил его Боков.
– А то упадете со стремянки. На соседнем стеллаже посмотрите.

– Смотрел. Нету там никаких книг. Бумаги, отпечатанные на машинке, в стопках и папках лежат.

– Это рукописи, Сорочкин. Пора уже разбираться в категориях печатной продукции... Надежда Семеновна, как же так? Вы вводите нас в заблуждение, а это нехорошо.

– Я положила их здесь наверху, среди журналов. Не понимаю, куда они запропастились, - послышался озабоченный женский голос.
– Может, Ляля взяла?

– Лялечка, ты брала эти книжечки?
– вкрадчиво спросил Боков.

– Пошел к черту, сволочь, вор!
– крикнула Лариса.

– Тише, лапонька. Не в твоих интересах поднимать шум. И вопрос так ставить не следует. В ином случае мне придется доказывать, а это я сделаю очень легко, что вор не я. Но вообще-то согласен с тобой - воровать грешно.

– Вы не смеете!
– возмутилась Надежда Семеновна.

– Я не называл вас, Надежда Семеновна, - ухмыльнулся Боков.
– И вообще давайте не заострять этот весьма и весьма скользкий вопрос. Мне представляется, что так будет лучше для всех присутствующих, да и, пожалуй, для отсутствующих членов вашей уважаемой семьи. В конце концов завещание могло и не быть.

– Было завещание! Было!
– крикнула Лариса.
– Но ты его выкрал!

– Надежда Семеновна, успокойте падчерицу: она ведет себя крайне неприлично. И, пожалуйста, объясните ей, что будет с вами и вашим дражайшим Пашенькой, если этот самый завещательный список - вот он, Лялечка, взгляни еще раз - станет достоянием общественности, прокуратуры, суда. Списочек-то Пашиной рукой составлен, а в нем эти самые утаенные кем-то из вас инкунабулы значатся.

– Ну и гад же ты!
– со стоном выдохнула Лариса.

– Не пойму твоего упрека, Лялечка. Список составлял не я и лечебники не я припрятывал. Больше скажу, перепрятывал их тоже не я. За что же ты оскорбляешь?

– Ты пришел, чтобы украсть их!

– Вздор! Я хочу избавить вас от этого яблока семейного раздора и эфемерного соблазна. Надежда Семеновна, простите, но та астрономическая сумма, которую некогда с перепоя назвал полупомешанный библиофил из Штатов и которая с тех пор дурманит ваше воображение, не более как фантазия. Вам не продать лечебники и за сотую долю этой суммы. Я же предлагаю хорошие деньги. Могу рассчитаться дубленками. Две импортных дубленки с меховыми воротничками и такой же оторочкой в фабричной упаковке. Согласитесь, что это не хуже, чем два изъеденных червями фолианта. К тому же, я готов аннулировать свои счета с Пашкой и этот неудобный для вас и для него список предать забвению. Надежда Семеновна, мне думается, что такие условия нельзя назвать грабительскими.