Шрифт:
Слышались удары молота: заковывали осужденных.
«КРУТИТСЯ-ВЕРТИТСЯ ШАРФ ГОЛУБОЙ…»
Отряхнулся, так сказать, от всего светского, объявил гласно мое сердце навсегда запертым для всех… — и равнодушно для окружающего принялся за свои художественные углубления…
П. А. ФедотовОн получил письмо от двадцать восьмого февраля.
На конверте было написано: «Павлу Петровичу Федотову». Распечатал.
Под письмом подпись: «Юлия Тарновская».
Юлия его в разговоре звала Павой.
Нельзя в письме любовном ошибаться в отчестве.
В этом году он на письмо не ответил. Думал он много.
Федотов любви боялся и проверял, надо ли быть отшельником васильеостровским, когда на свете нет натуры более прекрасной, чем натура женская, более глубокой, более высокой…
Юлия Васильевна жестоко ошиблась. Девушка решительная, упрямая, много читавшая, она говорила, что согласна стать натурщицей у художника Федотова, а отчество спутала.
Любовь будет счастливой в ином, гармоническом обществе. Пока надо доставать деньги на жизнь и на живопись — пенсии не хватает. Федотов беден, как капитан Копейкин.
Федотов решился издать две литографии по подписке — «Сватовство майора» и «Свежий кавалер». Цензура запретила вторую картину: нашли, что чиновник не может жить так бедно; или он пусть велит служанке убрать бутылки со стола и прибрать комнату; или если этот беспорядок художнику нужен для искусства, то, сняв орден с халата, можно изобразить дело так, что чиновник просто запахивает его из стыдливости.
Надо было хлопотать, просить, ходить по прихожим, унижаться.
Хорошо, что не изменяет здоровье.
Федотов начал писать письмо попечителю учебного округа. Письмо начиналось почтительно и по правилам: «Ваше превосходительство, милостивый государь Михайло Николаевич. В июне месяце я имел честь представить вам две мои картины: „Сватовство майора“ и „Утро чиновника, получившего накануне орден“, прося разрешения издания с них литографии. Разрешив первую в том виде, как она есть, вторую вы разрешили с уничтожением на ней ордена, который вы нашли неприличным быть повешенным к домашнему костюму при неопрятных прочих околичностях…»
Но тут Федотовым овладела злоба, и он писал дальше, уже как бы обличая, споря: «…Вам, родившемуся и проведшему всю жизнь в сфере, где штоф, паркет, бронза и мрамор, — вам, конечно, должно показаться и самое обыкновенное убранство бедного чиновника очень грязным. Эти труженики обзаводятся, если только при случаях купить подешевле, т. е. покупают старое, ломаное, не годное другим…»
Надо объяснять все. Федотов продолжал: «…Если бы иной при малом содержании нашел средства обзавестись лучшим, то это лучшее, может быть, оказывало бы его менее достойным получить награду…»
Так он писал, и негодовал, и упрашивал, и писал с полной откровенностью о том, что у него восьмидесятилетний отец и две сестры, из них одна вдова с двумя малолетними детьми… Чем им жить?
Не ответили, как будто в пустоту писал. И вокруг как-то все пустело.
Умер старик Флуг. У него на пятнадцатой линии был дом с садом. Солнце светило сквозь деревья; было спокойно, тихо; горел свет в комнате.
Федотов сперва нарисовал старика в гробу карандашом, потом сделал совсем маленький портретик маслом: старик стоит, в руках у него письмо, сквозь бумагу виден желтый свет свечи, свет от письма отражается на лице, лицо желтовато-бело.
Портрет Федотов подарил.
Тут пришло искушение: Федотов давно хотел нарисовать массовый детский портрет. Можно сделать институток, но работы будет много, и кто купит?
Александр Дружинин, молодой офицер и писатель, человек, любящий украшать свою комнату живописью, а не только красным деревом хорошей столярной работы, посоветовал изобразить приезд Николая Павловича в женский Патриотический институт. То же советовал Тимм — неплохой рисовальщик, издатель «Русского художественного листка».
Высокий Николай, окруженный старшими воспитанницами, стоит с ребенком на руках, вокруг него детвора; композиция будет иметь форму пирамидальную: царь будет хорошо вкомпонован.
Рисовали же фламандцы так. Закажут человеку картину «Чудо в Канне». Чудо происходило на свадьбе. Рисует художник стол, на столе яства: вина в хрустальных кувшинах, дичь, плоды, а в глубине комнаты открыта дверь, и там в сером свете сидит Христос, и там происходит чудо.
Но рисовать не хотелось, хотя интересно нарисовать столько детских фигур.