Хотя ни одна из этих деталей не имела значения, потому что как только я переступил порог, уже невозможно было избавиться от невероятного присутствия, заполнявшего комнату. Как будто я вошел в другое измерение, где сила любви настолько велика, что разбивает вдребезги все предвзятые мысли, начисто вымывает прошлое, врывается вовнутрь, чтобы отпереть дверь к сердцу. Помню, что я пытался молиться; хотя не было нужды в том, чтобы говорить или делать что-либо. Нужно было только открыться и позволить этому присутствию любви войти в тебя. Я не знаю, как долго я простоял там, также я не помню, как я уходил оттуда и направлялся к гробнице Руми для своего длительного дежурства. Только что я был в гробнице Шамси Табриза, а в следующее мгновение я оказался во дворе около гробницы Руми, сидящим на лавочке у фонтана, а воротник моего мехового пальто было аккуратно приподнят, чтобы защитить мое лицо от ветра. Я прошел в открытые ворота, пересек дворик и увидел, что дверь, ведущая в гробницу и музей, открыта. Я вошел, отметив великолепие здания и самой гробницы, знакомое мне по изображению на почтовой открытке, которую Хамид дал мне в Англии, а затем снова вышел во двор, намереваясь начать мое долгое дежурство.

Я просидел на скамейке совсем недолго, когда почувствовал легкий удар по правому плечу. Мне потребовалось невероятное усилие, чтобы открыть глаза, и сначала я не мог сфокусировать их. Когда я все же сделал это, то я увидел человека в униформе и в фуражке, склонившегося надо мной и глядевшего на меня довольно строго.

— Йок, — сказал он.

— Что йоте? — ответил я, не совсем понимая, что происходит.

— Йок, — твердо повторил он, выпрямившись и показывая на ворота. Я начал протестовать, но он прервал меня, пригласив еще одного человека в униформе. На этот раз сомнения не было, поскольку этот человек говорил по-английски: — Я сожалею, сэр, но сидеть около гробницы запрещено. Поэтому идите посетить Мевлану, а затем мы проводим вас в музей, да?

— Но, видите ли, — пытался объяснить я, — меня просили посидеть здесь. Я имею в виду, что мне велели сидеть здесь три дня и три ночи.

— Это невозможно. Пожалуйста, уходите.

Собралась толпа, и, как всегда, была горячая дискуссия на турецком. Первый человек в униформе, повернувшись ко мне спиной, рассказывал им об этом, а второй угрожающе стоял надо мной, показывая на ворота. Я ехал за несколько тысяч миль от Англии, исколесил Турцию и, очевидно, приближался к концу своего путешествия, получив специальные наставления от того, кто был, несомненно, важным человеком в Стамбуле, просидеть около гробницы три дня и три ночи. Я решил упорствовать и не двигаться. Самое худшее, что они могли сделать, это позвать полицию, но в тот момент прибытие даже всех полицейских сил казалось несущественным. Я опять закрыл глаза, глубоко вздохнул и попытался представить, что вокруг не было никого.

Казалось, что это подействовало, но потом я почувствовал еще один удар по плечу, который на этот раз был более сильным, а затем кто-то потряс меня за плечо. Я продолжал свою медитацию, пытаясь стряхнуть его руку.

Но потом я услышал еще один голос, такой добрый и мягкий, что я открыл глаза и увидел старика с седой бородой и в голубом костюме в полоску, стоявшего там и улыбавшегося мне.

Старик взял меня за обе руки, поцеловал их, поднял их к своему лбу в приветствии. Он помахал кому-то из толпы. Это оказался Фарид, молодой человек, переводивший мой разговор с Шейхом во время моего предыдущего визита в Конью. Мы тепло поприветствовали друг друга. Я был так удивлен, увидев его, у меня было столько вопросов к нему, что я едва мог говорить.

Старик объяснял мне что-то по-турецки. Фарид немного послушал, а затем повернулся ко мне: — Дэдэ говорит, что он знал, что ты придешь. Он говорит, что ты должен идти с ним в его дом, где он приготовил комнату для тебя. Пожалуйста, пойдем, и я тоже пойду с вами и буду переводить.

— Но.., — начал протестовать я. Но тут же был прерван новым потоком турецкой речи.

— Дэдэ говорит, что он знает, что тебе были даны определенные инструкции, но теперь это не имеет никакого значения, и здесь на самом деле нельзя сидеть. Кроме того, гробница закрывается через полчаса.

Старик лучезарно улыбался мне, словно я был его другом всю жизнь.

— Пожалуйста, спроси его, — сказал я Фариду, — не знает ли он человека в Стамбуле, который послал меня сюда?

Мой вопрос был переведен старику, и он разразился смехом, заставив всю толпу смеяться вместе с ним.

— Он говорит, что, конечно, знает — иначе, как бы он узнал, что ты придешь сюда?

— Но если они знают друг друга, то почему тот человек в Стамбуле не знал, что я не смогу сидеть здесь и выражать свое уважение Мевлане?

— Дэдэ говорит, что он знал, что ты не сможешь сидеть здесь, но важно было намерение, а не само сидение.

Все это переводилось к удовольствию толпы, которая была заворожена тем, что здесь происходило. Даже охранники счастливо улыбались. Когда было произнесено слово «Мевлана», на мгновение стало тихо. Я стал центром внимания, каждый хотел поговорить со мной. Фарид поворачивался от одного человека к другому, объясняя, как мог, ситуацию. Наконец, когда стали закрывать ворота, толпа потихоньку разошлась. Мы втроем остались у гробницы. Фарид остановил такси, и мы поехали по узким улочкам Коньи.

Время, которое я провел с Дэдэ (Дэдэ означает «дедушка» или «старый человек»), стало передышкой после борьбы, страданий и напряжения последних недель. Доброта Дэдэ, его вера, его отношение ко мне как к другу были всегда очевидны. Мне казалось, что в то мгновение, когда я вошел в гробницу Мевланы, я оказался в спокойных водах после шторма, который продолжался всю мою жизнь.

Дэдэ не оказывал на меня никакого давления и, казалось, хотел предоставить мне наилучшие условия для отдыха. Его жена готовила простую еду по вечерам, и Фарид всегда был рядом, если требовалось. Хотя большую часть времени мы проводили в молчании. Мы вставали рано утром, выходили из дома к водопроводному крану во дворе и совершали омовение. Потом, после призыва муэдзина, Дэдэ совершал утренние молитвы. Позднее, после завтрака, мы отправлялись в музей около гробницы Мевланы. Остановившись на мгновение перед порогом, Дэдэ скрещивал руки на груди и кланялся, прежде чем войти внутрь. Фарид объяснил мне, что это традиция: никогда не переступать любого порога, не остановившись снаружи на мгновение, чтобы оставить свои проблемы, напряжение и негативные эмоции на улице, а не нести их в дом, в котором вы являетесь гостем. В одной из комнат Дэдэ всегда кланялся надписям, украшавшим стены. Одна из этих строк, как сказал мне Фарид, гласила: «Воистину Господь Прекрасен и любит прекрасное», а другая: «Единственная цель Любви — Красота».