Я снимаю трубку и набираю номер:

Минчин: Иосиф, вы опять уезжаете?

Бродский: Вы угадали; знаете что, позвоните мне через две недели, и мы точно встретимся. Привет!

Я снимаю трубку и набираю номер.

Минчин: Иосиф, добрый день. Вы уже вернулись?

Бродский: Ага, вернулся.

Минчин: Вы говорили, что сможем встретиться…

Бродский: Знаете что, Саша, я подумал-подумал и решил, что, может быть, это не стоит делать.

Минчин: Что это не стоит?

Бродский: Что нам, наверное, не следует делать интервью – не сейчас.

Минчин: Почему?

Бродский: Ну, мне просто расхотелось. Да и ни к чему.

Минчин: Есть какая-то определенная причина?

Бродский: Есть, какая разница…

Минчин: Я хочу знать причину!

Бродский: Я разговаривал вчера с Эллендеей (жена Издателя), она сказала, что вы приехали на похороны Карла без приглашения.

Минчин: Я не знал, что для этого нужно приглашение.

Бродский: Это просто ужасно, я не поверил, это выходит за всякие рамки приличия. Она хотела сделать все приватно, только для близких.

Минчин: Откуда я это должен был знать?! Он был очень близким мне человеком, который много для меня сделал. Я приехал воздать ему последний долг, почтить его память. Выразить запоздалую благодарность, меня абсолютно в тот момент, простите, не волновало, кого она приглашала, кого нет. Мне и в голову такая дикость не могла прийти: похороны по приглашению. Вы когда-нибудь о таком слышали?

Бродский: Все-таки вы прожили в Америке уже столько лет, могли бы усвоить их привычки.

Минчин: И вот из-за этого вы отказываетесь делать интервью, на которое дали согласие?

Бродский: В общем-то, да.

Минчин: Но я же спрашивал вас: вы не передумаете? Я потратил три недели своей жизни, все бросил, готовясь к этому интервью.

Бродский: За это единственное я чувствую себя перед вами виноватым. Впрочем…

Минчин: Всего вам хорошего, Иосиф.

Я вешаю трубку, не слушая ответа.

Минчин: Кто поставил вас на коньки, кому в голову пришла эта идея?

Буре: Мне было всего 5–6 лет, родители купили коньки, и я вышел кататься во дворе, даже не на лед, а на накатанный снег. У меня очень хорошо получилось. Родителям и зрителям понравилось. Так как папа выступал за ЦСКА (Владимир Буре – пловец, олимпийский призер. – А. М.), то меня отвели в хоккейную школу этого клуба. Естественно, с такой фамилией меня приняли. Но в машине отец при маме сказал: «Если ты не станешь через месяц лучше всех, больше возить тебя в клуб и позориться я не буду».

Минчин: Тебе, мальчику, платили в ЦСКА деньги?

Буре: Да, с 14 лет я официально был на зарплате – играл за юношей. Представляешь, в 19 лет ты – заслуженный мастер спорта Советского Союза, у тебя своя машина, седьмая модель «Лады». Модная одежда, свои карманные деньги, свои водительские права.

Минчин: В 20 лет вы приехали играть в Канаду. В чем была разница между ЦСКА и «Ванкувер Кэнакс»?

Буре: Во всем! Я пришел в ЦСКА, когда там играли Касатонов, Крутов, Макаров. Они пытались мне помочь, рассказать, поддержать. Почти как наставники. В Канаде наставников нет, потому что знания, опыт – «кусок хлеба», его нужно зарабатывать, а не раскрывать свои секреты новичку. Так что особо с тобой никто не нянчится. Но я выжил, не впервой.

Минчин: По тем временам в Канаде тебе заплатили серьезные деньги или – как любому русскому за границей – мизер?

Буре: Они сказали: мы тебе даем меньше денег, чем стоишь, но, если хорошо выступишь в играх, мы контракт с тобой переподпишем.

Минчин: И сколько лет ушло на то, чтобы пробиться в «примы»?

Буре: В первой пятерке я был через две игры.

Минчин: Руководство «Ванкувера» сдержало свое слово?

Буре: Конечно, нет. Первый контракт у меня был около 600 тысяч канадских долларов (500 тысяч американских). И еще такой «пустяк» – налоги в 52 %. Май 92-го. Я прихожу к руководству и говорю: ребята, вы обещали, давайте больше денег, мне жить на что-то в Канаде надо. Они мне отвечают: давай начнем переговоры. Год мы «переговариваемся». В следующий сезон я забиваю 60 голов и становлюсь звездой Лиги!

На третий год я уже прилично говорил по-английски и сам вел с ними переговоры. Это был мой последний год по контракту, я им сообщаю: его доигрываю – и до свидания!