–  Нет!
– выкрикнул он.
– Я Васильков нрав ведаю получше твоего! Не таков теребовльский князь, чтоб бесчестье спустить! Отпустишь его, а он серебро не возьмет, а прямиком к Мономаху и поскачет жаловаться. Тогда переяславльский князь точно пойдет на тебя войной. С ним поднимутся Ростиславичи и уже точно захватят твои города… Если Василька не казнишь, а так пустишь, не будет княжения ни мне, ни тебе!

–  Но я не хочу его смерти!
– вскричал Святополк.

–  А я разве о смерти толкую?
– дрожащими губами улыбнулся Давид.
– Ослепить - и все! Останется он жив, но слепец не воин! Будет принужден судьбой сидеть дома и не станет опасен никому, а Мономах лишится союзника! Да и иные князья свободнее вздохнут…

–  Ослепить?
– медленно переспросил Святополк, словно не расслышал.

–  А то нет?.. И сие не казнь - сие лишь упреждение, чтобы иным неповадно было!.. Ты, князь, отдай мне Василька - я все и сотворю.

Как было просто согласиться! Кивнуть головой, махнуть рукой - и гора с плеч. Не ведать, не слышать, не думать ни о чем!.. И Святополк Изяславич согласился.

В тот же день к вечеру закованного в кандалы Василька Ростиславича положили в возок и повезли прочь из Киева.

Давид спешил. Васильковых людей, приехавших с князем, ему удалось перенять. Они все сидели в подвалах киевского князя. Нескольких везли с собой на всякий случай. Но основная дружина теребовльского князя, его боярин Кульмей, воеводы и слуги оставались на свободе. Они двигались домой, догоняя рать. Рано или поздно они догадаются, что в Киеве с князем случилась беда, а там недалеко и его самого отыскать. Поэтому следовало расправиться с Васильком как можно скорее.

Уже стемнело, когда поезд волынского князя остановился в Белгороде. Дабы никто посторонний не слыхал и не видал, кто и что будет вершить, встали на постой на окраине города, в предместье, заняв две маленькие изобки. В той, что побольше, расположился со своими людьми Давид Игоревич, в другую затолкали Василька.

Изобка была малая, с земляным полом, черной от старости печкой, одним крошечным окошком, затянутым бычьим пузырем, уже нежилая, но еще сохранившая запах дыма, копоти и человеческих тел. Кроме небольшой скамьи, на которой сидел узник и стоял ковш с водой и лежал ломоть хлеба, ничего в ней не было.

Снаружи спускалась осенняя промозглая ночь, было темно, как в могиле, и так же холодно и сыро. Пальцами порвав бычий пузырь, Василько с тревогой смотрел в окошко. Он не мог смириться с неизвестностью, не мог покориться своей участи.

Скрипнула дверь, мелькнул огонек свечи, и послышался тихий голос. Ему прислали священника. Молодой еще, лет сорока с малым, живой и простой в обращении поп Василий подошел, сел рядом, как-то странно глядя на пленного князя.

–  Мир тебе, сын мой!
– сказал он.
– Не желаешь ли что сказать, передать кому?

–  Нет.
– Василько отодвинулся от попа насколько можно.
– Ты почто пришел?.. Это Давид тебя прислал? Неужто он смерти моей желает и прислал тебя, чтобы меня приготовить? Так знай, - голос его зазвенел, - что я невиновен, смерти не боюсь, а тех, кто меня обманом сюда заманил и пленил, Господь покарает. Я не смирюсь и после смерти обращусь ко Всевышнему, чтобы он обрушил гнев Свой на их головы!

Отец Василий внимательно смотрел на молодого князя. Красивый, широкоплечий, тот гордо вскинул голову и горящими глазами смотрел на попа. Какой у него был взгляд!.. Отец Василий догадывался о том, что должно произойти, он был послан князем нарочно для того, чтобы проследить, что и как свершилось, и донести обо всем. Быть просто свидетелем для него было не в диковинку, но привыкнуть созерцать человеческую мерзость отец Василий все еще не мог.

–  Не трать силы понапрасну, сын мой, - сказал он.
– Лучше соберись с духом и приготовься к тяжким испытаниям.

–  Ты верно сказал, святой отец, - вздохнул Василько.
– Настал мой час. А теперь ступай.

Поп встал, пятясь, отошел к двери. Василько сидел и смотрел на огонек свечи.

Тихо потрескивало пламя, отекал воск. За окном завывал ветер, неся по небу дождевые облака, поскрипывали ветками две старые яблони. Василько неотрывно смотрел на огонь. О чем он думал? Какие мысли теснились в его голове?.. Вряд ли он сам мог бы сказать сейчас. Мелькали лица - братья Володарь и Рюрик, мать, Владимир Мономах, Давид и другие князья, Алексей Комнин и хан Тугоркан. Иногда в их череде вставало лицо жены и двух маленьких сыновей. Меньшого, Ивана, он только летом посадил на коня…

Снаружи по-прежнему выл ветер и скрипели ветки, но молодой князь каким-то тайным чутьем угадал приближающихся людей и, когда дверь скрипнула, отворяясь, уже стоял, ожидая их.

Вошли трое. Двух Василько не знал, только по виду угадал в одном из них торка. Третий был смутно знаком - кажется, это был один из слуг Давида Игоревича. Василько видал его как-то в Любече, но по имени назвать не мог.

Они вошли, притворяя за собой двери, и неспешными осторожными шагами стали приближаться. В их молчании было что-то зловещее.

Торк нес на плече свернутый ковер и, войдя, сбросил его на пол, расстелив привычным движением кочевника, словно у себя в юрте.

–  Зачем?
– Василько отпрянул, вжимаясь в стену. В блеске их глаз ему почудилось нечто звериное. Так волки медленно окружают отбившегося от стада оленя.

Цепь кандалов загремела, когда он вскинул руку, и по этому знаку двое из троих бросились на него.

От первого Василько увернулся, второго сшиб тяжким Ударом кулака в грудь. Цепь на запястьях и помогала и мешала ему разом - он никак не мог размахнуться как следует, но удары получались тяжелыми и Полновесными. Слуга Давида отлетел с криком, второй еле успел спасти нос. Торк прыгнул зверем, вцепился в локти, повис всей тяжестью. Его дернули за цепь - железный ошейник врезался в горло. Перехватило дыхание. Василько рванулся, захрипел, но, превозмогая боль и удушье, сумел вырваться.