Но все же в Киеве говорили о войне как о чем-то давно решенном, и бояре, собираясь в княжеских палатах, уже обсуждали, сколько надо поднять воев, чем их оборужить да где взять на это гривны.

Случай подвернулся сам собой. Святополк Изяславич уже давно свел знакомство с евреями, жившими в Киеве. Жалея каждую ногату, которую приходилось отдавать за оружие, коней да брони для воинов, он стал давать им часть казны в рост. Евреи князя не обманывали, долги возвращали честно. Они же и поведали, что в Киеве и окрестностях вздорожала соль. Обычно ее везли с Волыни, из Галича, Теребовля и Перемышля. Но там с начала зимы шла война и было не до соляных копей. Обозы опасались отправляться в путь, ибо многие не возвращались. К концу лета цена на соль поднялась почти в три раза и росла далее.

Большие запасы были в Печерском монастыре, ибо монахи на зиму солили рыбу и овощи. Игумен Иоанн распорядился открыть старые запасы и продавать народу соль по совсем малой цене, пуская мелкую мерку по половине ногаты.

Обо всем этом Святополку поведали евреи, приходившие к нему за новыми заемами. Они и посоветовали великому князю забрать соль у монастыря и продавать ее самому, пуская по какой угодно цене - ибо соль дороже золота, и люди будут платить любую цену. А монастырь все равно богат - зачем ему еще?

Святополку Изяславичу были нужны деньги немедленно, и он согласился. Три сотни дружинников ворвались в Печерскую лавру, разогнали монахов и на возах вывезли соль в Берестово, откуда ее стали по частям отправлять на княжье подворье, где великий князь повелел продавать ее по три и пять ногат за мерку.

Народ пошумел-пошумел, печерские монахи поносили великого князя за жадность и сребролюбие, но сила была на его стороне. Соль была нужна - и мало-помалу люди стали один за одним тянуться на княжеское подворье.

Иванок сопровождал Данилу Игнатьевича до княжеского двора, но в палаты не прошел - боярская дума собиралась по важным делам, и отрока туда не пустили, поелику мал еще. Давняя дружба с молодым княжичем Мстиславом давала Иванку право ходить по всему княжескому подворью, забираясь даже в сад, где среди вишневых и смородиновых кустов с мамками и няньками играли и бегали две девочки-подлеточки, княжны Сбыслава и Предслава, и куда часто выходила княгиня Ирина Тугоркановна.

Иванок знакомой тропочкой свернул к саду. Так хотелось уйти с подворья, где с некоторых пор толпился народ. Возле кладовых им отпускали соль, и ремесленники, купеческие и даже боярские слуги проходили краем двора через задние ворота. Иванку не хотелось встречаться с ними - не потому, что было стыдно за свое богатство перед простым людом, а оттого, что уже привык держаться в стороне, забывая, кем был.

Обходя терем, Иванок скорее почувствовал, чем увидел, что на него устремлен чей-то взгляд. Остановившись как вкопанный, он завертел головой - и наткнулся на приоткрытое косящатое окошко наверху. Тонкие пальцы придерживали ставенку, в полутьме мелькал горящий огнем глаз.

Девушка робко косилась на него, таясь и опасаясь быть узнанной, и в этом была такая прелесть, что Иванок шагнул ближе, запрокидывая голову. Когда он выезжал на берег Днепра, отправляясь с боярскими отроками в свое сельцо или в Берестово вместе со Мстиславом, глаза сами искали жгучих девичьих взоров. Девушки - боярышни, холопки, дочери смердов - заглядывались на боярича. Те, что посмелее, заводили разговоры, звали погулять по берегу реки. Иванок откликался на их призывы - юность и огонь, гуляющий по жилам, звали за собой, - но только сейчас в сердце стукнуло что-то новое, чужое, как стучит сквозь скорлупку птенец.

Девушка не сводила с него глаз. Было в ее облике, смутно видневшемся в окошке, что-то знакомое, и это привлекало еще больше.

–  Кто ты?
– окликнул ее Иванок.

Девушка отпрянула от окна. Показалось или в самом деле в ее лице мелькнул страх?

–  Выгляни!
– громче позвал он.
– Дай взглянуть на тебя! Из окошка послышался тихий вскрик, и створка захлопнулась.

Забыв, куда и зачем шел, Иванок поворотил назад. Добрел до крыльца, оперся на перильце, задумавшись. Никогда не бывало с ним ничего подобного. Иванок уже раздумывал, не пойти ли искать незнакомку в терему, когда кто-то тронул его за плечо. Очнувшись от дум, он обернулся - за спиной стояла холопка-половчанка.

–  Госпожа моя… видеть тебя там, в окне, - ломая русские слова, сказала женщина.
– Ты ее звать.

–  Да, - кивнул Иванок, вдруг заробев невесть от чего.
– А она… кто?

От смущения он весь пошел красными пятнами, но половчанка смотрела на него чуть снисходительно, как старшая сестра на неразумного, но любимого брата.

–  Хочешь ее увидеть?
– спросила она.

Иванок ничего не ответил, только взмахнул ресницами, но половчанку этот ответ, похоже, обрадовал.

–  Она велела сказать - пусть приходит после вечерни, - сказала холопка.
– Придешь к саду, я тебя встречу. Теперь ступай.

Она за плечи развернула юношу прочь и толкнула в спину, торопя к красному крыльцу. На ходу Иванок то и дело оборачивался, надеясь угадать, кто эта девушка, и боясь своих догадок, но косящатое окошко больше не отворялось.

Данила Игнатьевич задерживался у князя, и, передав отрокам, что возвращается домой, Иванок ускакал. До вечера он как потерянный бродил по терему, то мысленно торопя солнце, то отчаянно желая, чтобы вечер никогда не наступал. Боярин воротился перед вечерней и заторопился в храм. Отужинавший без приемного отца, Иванок на службе вертелся, как на горячих угольях, и после молебна, смущаясь и путаясь в словах, отпросился со двора.