Владимир Мономах покачал головой. Он заметил блеск в глазах бывшего черниговского князя - страха и покорности там не было. Он все еще силен, но силен своей обидой и гневом. Вот только что заставило Святославича смириться?

…Князья узнали много позже, что горожане, изнемогающие от голода и напуганные начинающимися пожарами, пришли к Олегу и потребовали, чтобы он сдался братьям-князьям, иначе они сами откроют ворота. Этот город приютил его, он защищал его сколько мог, и он тоже принадлежал Черниговской земле. Свое достояние Олег не хотел губить зря и поэтому подчинился народу.

Данила Игнатьевич был отряжен в число тех, кто провожал Олега Святославича из Стародуба. Старый боярин вместе с десятком отроков спозаранку был у распахнутых ворот. От Мономаха прибыл боярин Ратибор и отец Василий, коий принимал клятву князя-изгоя. Давид Игоревич прислал доверенного человека, Лазаря. От Ярослава Ярополчича никого не было.

Князь Олег выехал из города первым. Расправив плечи, в дорогой броне, при оружии, надвинув на глаза шелом, он смотрел вдаль орлиным взором, но трудно было понять, какие мысли владеют им. Двое его ближних бояр следовали за ним верхом. Далее под охраной отроков в возке ехали его два малолетних сына - Олег не хотел разлучаться с ними даже надолго, не ведая, что случится с мальчиками, если они попадут в руки его двоюродных братьев. Дальше одна за другой выезжали телеги и возки, где везли княжеское добро, сидели семьи ближних бояр. Замыкали строй верховые дружинники. Пересчитывая глазами воинов, бояре тихонько ахали - выходило, что у Олега не так мало верных воинов. Всего всадников набралось более трех сотен, не считая бояр и их собственных отроков. Последними из города выбрались подводы с ранеными - Олег и их забирал с собой. Многих удивило то, что некоторые жители Стародуба высыпали следом за княжеским поездом - мужики снимали шапки и крестились, женщины махали платками и кричали что-то на прощание.

Князья, все четверо, были на валах, издали глядя на отъезд врага. Но Олег даже не взглянул в их сторону. Он сразу повернул коня на Смоленскую дорогу и рысью поспешил туда. И в его посадке, гордо расправленных плечах и уверенных скупых движениях многие чувствовали - он уходил обиженным, побежденным, но не сломленным и готовым продолжать борьбу.

Данила Игнатьевич сокрушенно покачал головой. Как он надеялся, что после этой усобицы наступит мир! Оставалась еще слабая надежда, что так оно и будет.

Внезапно рядом послышался топот копыт, и задыхающийся от волнения голос воскликнул:

–  Боярин! Беда!

Данила Игнатьевич обернулся. Перед ним стоял один из его отроков.

–  Что еще случилось?
– сдвинул брови Данила Игнатьевич.

–  Батюшка боярин! Сын твой Иванко здесь. С Никитой Малютичем… Из Киева прискакал!

–  Иванок?

Данила Игнатьевич бросил последний взгляд в сторону удаляющегося княжьего поезда - последняя подвода уже свернула в сторону Смоленска - и повернул коня.

Иванок бросился ему навстречу. Никита Малютич шел за отроком следом.

–  Батюшка!
– закричал Иванок.
– Худые вести у нас! Поганые Устье пожгли, никак, к Киеву спешат!.. Я в Берестове был, когда до нас гонец добежал.

–  Половцы?
– У боярина сжалось сердце. Вот тебе и мир! На другой день, проводив Олега и его ближних, войско союзных князей двинулось обратно. Возле Чернигова отделился и пошел своим путем Давид Игоревич. А Святополк и Владимир поспешили впереймы половцам.

Город держался стойко. Кипчаки теряли людей в стычках и на приступе. Число их не убывало, но слишком дорогой ценой доставалась победа. В конце концов Тугоркан принял мудрое решение - вокруг на берегах Трубежа раскинулись плодородные пойменные луга с сочной, так и оставшейся нескошенной травой, где вольготно пастись лошадям. А жители заперты в городе. Рано или поздно их одолеет голод. Они сперва подъедят зимние запасы, потом начнут забивать скотину, а там настанет день, когда, изнемогая, откроют ворота, как три года назад открыли их торки. Жаль, что нельзя перекрыть и эту реку, как удалось вывести из Торческа его речушку! Но Трубеж был слишком широк и полноводен, поэтому приходилось ждать.

Тугоркан был готов ждать сколько угодно. Его сын Ехир был во всем послушен отцу, хан Курей тоже, молодой Итларевич хоть и рыл землю от нетерпения, словно молодой конь, но понимал, что, пока крепки стены и заперты ворота, он не сможет никому отомстить, и смирился с ожиданием. И только хан Боняк не мог терпеть. Он несколько раз посылал своих людей в зажитье по окрестностям, но добычи было мало.

И однажды он приступил к Тугоркану. Тот проезжал станом, издалека поглядывая на урусский город, его крепкие, недавно подновленные стены и глубокий ров, который его воины, как ни старались, не могли засыпать полностью. От тепла старого хана слегка разморило, он подремывал, качаясь в седле и раздумывая, не вернуться ли в дом, где его ждет наложница-уруска? Когда Боняк поравнялся с ним, Тугоркан только приоткрыл один глаз. Он уже понял, что хан-союзник приехал не просто так.

–  Что просить у меня пришел?
– спросил Тугоркан.
– Говори. Я другу не откажу.

–  Надоело мне тут стоять.
– Хоть и несколько удивленный проницательностью Тугоркана, Боняк заговорил прямо.
– Урусская земля большая, это не единственный город. Есть Киев и другие земли. Я уже подходил к Киеву, хочу сходить еще раз. Посмотрю, какие там места, поищу себе и своим воинам добычу…

Тугоркан поморщился. Он пока не ссорился с зятем и не хотел зря портить жизнь дочери. Боняк правильно угадал его сомнения.