Так состоялось осуждение Александра, а тверской князь, не зная о том ничего, всё ездил и ездил, раздавая бесполезное серебро.

Кончался месяц. Косые дожди секли Сарай и вспененную, потемневшую Волгу. Вечерами князь скидывал на руки слуге насквозь промокший и весь заляпанный грязью охабень, тяжело проходил в дымное жило, сгорбясь, издрогший, садился у огня.

Фёдор, чем мог, помогал отцу. Тоже разъезжал, вызнавал, уговаривал. О приезде сыновей Калиты проведал он первый. Повестил отцу. Тот глянул пугливо, покивал головой, промолчал. Ни тот, ни другой не сказали об одновременно возникшей у них отчаянной мысли. Прибудь в Сарай сам Калита, Александр, возможно, и решился бы на встречу с ним. Но пойти к детям врага мешала гордость. Вечерами он подолгу молился. Обманывая себя, просил Господа сподобить его прияти горькую смерть за род христианский. И была отчаянная надежда: быть может, помилует Господь? О том, что его убьют, Александр узнал наверное только за три дня до смерти: прибыл вестник от самого хана…

У Александра достало сил никому не сказать об этом. Был канун памяти великомученика Дмитрия. Наутро князь, не сомкнувший очей во всю ночь, причастился святых тайн и исповедался, а после праздника повелел петь вечерню и, отпустив духовника и бояр, улёгся спать. Сон не шёл к нему. Ждать долее было невыносимо. Князь встал, оделся, не вздувая огня, тихо вышел, стараясь не разбудить слуг, сам оседлал коня. Он не ведал, что Фёдор не спал тоже и узрел тайный уход отца.

До московского подворья было рукой подать, всего две улицы. По слабым отсветам в волоковых окнах догадал с облегчением, что тут ещё не спали. Не слезая с коня, постучал в ворота. В ответ раздался заливистый собачий брёх. Не отворяли долго. Мелкий холодный дождь не дождь, а противная ледяная морось ползла за ворот. Князь, издрогнув, застучал сильнее. Наконец раздалось недружелюбное:

–  Кого несёт в эку пору непутём?

Александр назвал себя. Ворота со скрипом распахнулись. Дворский мялся, подымая чадящий смолистый факел, веря и не веря, оглядывал тверского князя. Наконец произнёс опасливо:

–  Пойду доложу!

Александр спешился, ступив прямо в грязь. Собирались слуги. Чем дольше не ворочался дворский, тем всё больше и больше доходила до Александра стыдная унизительность и нелепость его приезда. Что он скажет Иванову сыну? О чём станет просить?

Наконец дворский вышел и, отводя глаза, пробормотал:

–  Не приказано принять, княже!

Опустив голову, молча, стыдясь самого себя, Александр взобрался в седло…

Фёдор подскакал минуты через две после отъезда родителя. Яростно застучал в ворота. Пихнув слугу, ворвался во двор, смахнув с дороги выбежавшего дворского, обрушился на запертые двери, выкрикнул яро:

–  Семён!

В хоромах молчали.

–  Семён!!!
– страшно, почти срывая голос, прокричал он во второй након.
– Это я, Фёдор! Отца, отца не принял! Перед казнью! Отвори, Семён!

Палаты молчали. Фёдор, рыча, забарабанил в дверь.

–  Отвори, Семён! Не молить, не плакать - плюнуть в рожу тебе хочу!

Холопы, нахрабрясь, взяли Фёдора за плечи.

–  Прочь!
– выкрикнул он, расшвыривая смердов.

–  Не отокроешь?
– в голос вопросил он молчащую тьму.
– Не отокроешь, Семён? Дак помни! Воздастся тебе! Жестокою смертью погинешь, помни мои слова, Семён, не забывай!

Его снова взяли за плечи. Фёдор, ощерясь, вырвал нож. Толпа раздалась. Он прянул к коню, взмыл в седло, бешено, с места, ринул скакуна в опор.

Дворский, обморочно наваливаясь на непослушные створы, с треском захлопнул ворота, прохрипел:

–  Засов!

И только ощутив ладонями продернутый в кованые проушины дубовый брус, забормотал, отходя:

–  Свят, свят, свят! Чур меня, чур! Не виноват, батюшки святы, эк оно пакостливо совершилось-то!

В хоромах же в этот час творилось следующее. Семён ещё не ложился: писал грамоту отцу. Братья уже задрёмывали на постеле. Приезд Александра застал его врасплох, и Семён, смутясь духом, разбудил было братьев и сенного боярина. Андрей, моргая со сна, долго не понимал, что и кто. Иван хотел было уже встречать тверского князя, и только боярин сразу сообразил дело:

–  Нельзя тебе, батюшка, видеться с им! Николи нельзя! Узбека осердишь, отцову волю порушишь! Бесермены скажут, что ты, батюшка, с ими заодно, с тверичами-то, вместях, значит! Дак и его теперича не спасёшь, и себе худо содеешь!

Боярин был трижды прав, а братьев и будить не стоило. Но, разбуженные, уразумев дело, вдосталь намученные уже тем, что происходило и деялось в Орде от их имени, они не захотели остаться в стороне. Едва боярин выбежал из горницы - отдать приказ дворскому не пускать князя, Андрей кошкою кинулся вслед за ним, выкрикивая:

–  Стой! Князя не трожь, смерд! Я сам приму Александра!
– заносчиво бросил он Симеону через плечо, но не поспел сделать и двух шагов.

–  Не смей!
– С нежданною дикою силой Симеон схватил брата за плечи и ринул его в сторону от дверей.

Андрей, не удержавшись на ногах, пал на колена и руки, вскочил, едва не бросился сам на брата, но замер - глаза в глаза. Страшные мгновения оба молчали. Но вот плечи Андрея свело судорогою, он сгорбился, всхлипнув, разжал кулаки и проговорил с обречённостью ужаса: