Шрифт:
– Стефан!
– воскликнул Варфоломей, первым пришедши в себя.
– Что это? Кто это был, Стефан?
– требовательно вопросил он.
Но мрачен и дик был взгляд Стефана, и ничего не ответил он на братний призыв. Варфоломея облило всего загробным холодом. Вздрогнув, он прошептал:
– Господи, воля твоя!
Рука, которую он поднял, чтобы перекреститься, словно налилась свинцом, и ему с трудом удалось сотворить крестное знамение.
Мрак уже вовсе сгустился. И деревья стояли тяжёлые и сумрачные, сурово и недобро остолпляя вечных губителей своих.
– Стефан!
– позвал Варфоломей в темноту.
– Почему ты не сказал ему сразу: «Отойди от меня, сатана»?!
Глава 33
Мишук, наконец, нашёл дело себе по сердцу. Шутковал дома: до старости, мол, дожил, а не ведал, к какому ремествию предназначил его Господь. Весной посылали готовить лес для нового дубового Кремника, задуманного великим князем. Мишук напросился тоже. Послал его Василий Протасьич почитай из жалости: рука всё не проходила у Мишука, а с увечного доброй воинской исправы всё одно не спросить. Выгонять же старого воина, прослужившего всю жизнь роду Вельяминовых, было соромно. Послал из жалости, а вышло неожиданно хорошо. Мишук в приокских дубравах развернул работы на диво. Боязнь - справлюсь ли?
– была лишь до первого погляду.
Приплыли ночью и первым делом, поставя шатры, завалили спать. Мишук встал до зари. Оседлал коня. Конская шерсть, попона, шатёр - всё было мокро от росы. В тумане от шалашей окликнули. Мишук подъехал. Оказалась местная ватага бортников. Поздоровались со старшим. Тот уже знал, с чем прибыли княжие люди, и, завидя Мишука, сам взвалился в седло. При первых брызгах летнего нежно-золотого солнца оба, верхами, уже пробирались бором. Бортник казал дерева, сплёвывал. Просыпались птицы. В росном хрустале, в стрелах горячего света весь лес, казалось, звенел. Мишук запоминал, где что, вдыхал всею грудью свежий утренний дух. Хотелось дела, работы - скорей! Вечером уже корили и обрубали первые срубленные дубы…
Ни о чём не забыл Мишук: ни о воде, ни о дороге, ни о том, как и куда волочить сваленные дерева. Пригодилась отцова наука, да и своя смётка не подвела. Живо разобрался и в людях - к какому делу кого поставить. В том половина удачи!
Валили лес. Солнце пекло, волглые рубахи прилипали к телу. Храпели кони, впряжённые в волокуши. С сочным хрустом падали перерубленные стволы. К тому дню, когда молодой тысяцкий приехал на хозяйский погляд, у Мишука - у первого из всех посланных - уже и лес был свален, и лежал толково - вези хошь водой, хошь горой.
Василий Протасьич остановил коня, оглядел стан, гору брёвен, весёлых, обоженных солнцем, изъеденных потыкухами мужиков - остался доволен.
«Молодым» Василья Протасьича звали о ею пору при живом батюшке, тысяцком Протасии Федорыче, а так-то сказать, у боярина давно уже голову обнесло сединою. По летам и опыт был немалый. Мишуково раченье заметил сразу. Молвил, не слезая с коня:
– Завтра иную ватагу тебе под начало подошлю, сдюжишь?
– Сдюжу, батюшка!
– готовно отозвался Мишук.
– Ну и… За мною не пропадёт… Порадовал, не скрою, порадовал старика! Доправишь лес в целости до Москвы - быть тебе у нас с батюшкою в награжденье!
– Дозволь, Василь Протасьич, слово молвить!
– осмелел Мишук.
– Ну!
– разрешил боярин.
– Стало б прясла начерно тута, на мести, рубить! Пока дуб-от свеж! Спорее оно! Прикажи - мигом слетаю до Москвы, обмерю, чево нать, со старшим градоделей перемолвлю…
Тысяцкий подумал, прикинул в уме, одобрил. Спросил в свой черёд:
– Може, тебе старшого плотника подослать?
Мишук решительно потряс головой:
– Справлюсь! Разреши токо, боярин, древоделей самому наймовать!
Протасьич прищурил весёлые глаза:
– Смотри, старшой! Не одюжишь - голова с плеч!
– Не боись, боярин, крепка ищо на плечах моя голова!
– отмолвил Мишук на шутку шуткой.
Он и тут не ударил в грязь лицом. Плотников набрал опытных (отцов завет припомнил: плотника выбирай по топорищу да по топору), разоставил мужиков по-годному, и уже о серёдке лета готовые срубы молодо высились на Мишуковой росчисти - только разбирай да вези.
И со сплавом сумели не подгадить. Тяжёлые паузки тянули вверх по реке лошадьми. Ни одного не разбили дорогою, ни один не обсох на мелях и перекатах Москвы. Зато дома, дай Бог, раза два только и побывал Мишук за всё лето. От жениных покоров отмахивал: недосуг с бабой и баять было! Похудел, почернел, помолодел ликом.
Любуясь собою, оглядывал он с реки в который уже након Боровицкую гору. К осени народу нагнали тьму-тьмущую. Баяли, из одного Владимира привели тысячи полторы мужиков с лошадьми.