Избранное
вернуться

Прутков Козьма Петрович
Шрифт:
7

Я поручил юнкеру фон-Бокт Устроить нечто вроде пикника.

8

Это будет и закуска и вместе обед Итак, левое плечо вперед!

9

Заплатить придется очень мало, Не более пяти рублей с рыла.

10

Разойдемся не прежде, как к вечеру Да здравствует Россия – Ура!!

Примечание отца Герасима. Видяй сломицу в оке ближнего, не зрит в своем ниже бруса. Строг и свиреп быши к рифмам ближнего твоего, сам же, аки свинья непотребная, рифмы негодные и уху зело вредящие сплел еси. Иди в огонь вечный, анафема.

Примечание рукою полковника. Посадить Герасима под арест за эту отметку. Изготовить от моего имени отношение ко владыке, что Герасим искажает текст, называя сучец – сломицею. Это все равно, что если б я отворот назвал погонами.

Доклад полкового адьютанта. Так как отец Герасим есть некоторым образом духовное лицо, находящееся в прямой зависимости от Консистории и Св. Синода, то не будет ли отчасти неловко подвергнуть его мере административной досаждением его под арест, установленный более для проступков по военной части.

Отметка полковника. А мне что за дело. Все-таки посадить после пикника.

Примечание полкового адьютанта. Узнав о намерении полковника, отец Герасим изготовил донос графу Аракчееву, в котором объяснял, что полковник года два не был на исповеди. О том же изготовил он донос и к архипастырю Фотию и прочел на пикнике полковнику отпуски. Однако, когда подали горячее, не отказался пить за здоровье полковника, причем полковник выпил и за его здоровье. Это повторялось несколько раз, и после бланманже и суфле-вертю, когда гг. офицеры танцевали вприсядку, полковник и отец Герасим обнялись и со слезами на глазах сделали три тура мазурки, а дело предали забвению. При этом был отдан приказ, чтобы гг. офицеры и юнкера, а равно и нижние чины не смели исповедоваться у посторонних иереев, а только у отца Герасима, под опасением для гг. офицеров трехнедельного ареста, для гг. юнкеров дежурств при помойной яме, а для нижних чинов телесного наказания.

Айвазовский И. К. Буря на море

Стихотворения. Басни. Эпиграммы

Аквилон

В память г. Бенедиктову

С сердцем грустным, с сердцем полным,Дувр оставивши, в КалеЯ по ярым, гордым волнамПолетел на корабле.То был плаватель могучий,Крутобедрый гений вод,Трехмачтовый град пловучий,Стосаженный скороход.Он, как конь донской породы,Шею вытянув вперед,Грудью сильной режет воды,Грудью смелой в волны прет.И, как сын степей безгранных,Мчится он поверх пучинНа крылах своих пространных,Будто влажный сарацин.Гордо волны попираетМоря страшный властелин,И чуть-чуть не досягаетНеба чудный исполин.Но вот-вот уж с громом тучиМчит Борей с полнощных стран.Укроти свой бег летучий,Вод соленых ветеран!..Нет! гигант грозе не внемлет;Не страшится он врага.Гордо голову подъемлет,Вздулись верви и бока,И бегун морей высокийВолнорежущую грудьПялит в волны и широкийПрорезает в море путь.Восшумел Борей сердитый,Раскипелся, восстонал;И, весь пеною облитый,Набежал девятый вал.Великан наш накренился,Бортом воду зачерпнул;Парус в море погрузился;Богатырь наш потонул…И страшный когда-то ристатель морейПобедную выю смиренно склоняет:И с дикою злобой свирепый БорейНа жертву тщеславья взирает.И мрачный, как мрачные севера ночи,Он молвит, насупивши брови на очи:«Все водное – водам, а смертное – смерти;Все влажное – влагам, а твердое – тверди!»И, послушные веленьям,Ветры с шумом понеслись,Парус сорвали в мгновенье;Доски с треском сорвались.И все смертные уныли,Сидя в страхе на досках,И неволею поплыли,Колыхаясь на волнах.Я один, на мачте сидя,Руки мощные скрестив,Ничего кругом не видя,Зол, спокоен, молчалив.И хотел бы я во гневе,Морю грозному в укор,Стих, в моем созревшем чреве,Изрыгнуть водам в позор!Но они с немой отвагой,Мачту к берегу гоня,Лишь презрительною влагойДерзко плескают в меня.И вдруг, о спасенье своем помышляя,Заметив, что боле не слышен уж гром,Без мысли, но с чувством на влагу взирая,Я гордо стал править веслом.

Кайботт Г. Портрет Генри Кордьера

Безвыходное положение

г. Аполлону Григорьеву, по поводу статей его в «Москвитянине» 1850-х годов [57]

Толпой огромною стеснилися в мой умРазнообразные, удачные сюжеты,С завязкой сложною, с анализом душиИ с патетичною, загадочной развязкой.Я думал в «мировой поэме» их развить,В большом, посредственном иль в маленьком масштабе.И уж составил план. И, к миросозерцаньюВысокому свой ум стараясь приучить,Без задней мысли, я к простому пониманьюОбыденных основ стремился всей душой.Но, верный новому в словесности ученью,Другим последуя, я навсегда отверг:И личности протест, и разочарованье,Теперь дешевое, и модный наш дендизм,И без основ борьбу, страданья без исхода,И антипатии болезненной причуды!А чтоб не впасть в абсурд, изнал экстравагантность…Очистив главную творения идеюОт ей несвойственных и пошлых положений,Уж разменявшихся на мелочь в наше время,Я отстранил и фальшь и даже форсировкуИ долго изучал без устали, с упорствомСвое, в изгибах разных, внутреннее «Я».Затем, в канву из бравши фабулу простую,Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкойЯвлений жизненных действительности грустнойНаносный не внести в поэму элемент.И, технике пустой не слишком предаваясь,Я тщился разъяснить творения процессИ «слово новое» сказать в своем созданье!..С задатком опытной практичности житейской,С запасом творческих и правильных начал,С избытком сил души и выстраданных чувств,На данные свои взирая объективно,Задумал типы я и идеал создал;Изгнал все частное и индивидуальность;И очертил свой путь, и лица обобщил;И прямо, кажется, к предмету я отнесся;И, поэтичнее его развить хотев,Характеры свои зараней обусловил;Но разложенья вдруг нечаянный моментНастиг мой славный план, и я вотще стараюсьХоть точку в сей беде исходную найти!

57

В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в безуспешности приложения теории литературного творчества, настойчиво проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в «Москвитянине».

Блестки во тьме

Над плакучей ивойУтренняя зорька.А в душе тоскливо,И во рту так горько.Дворик постоялыйНа большой дороге…А в душе усталойТайные тревоги.На озимом полеПсовая охота…А на сердце болиБольше отчего-то.В синеве небеснойПятнышка не видно…Почему ж мне тесно?Отчего ж мне стыдно?Вот я снова дома:Убрано роскошно…А в груди истомаИ как будто тошно!Свадебные брашна,Шутка-прибаутка…Отчего ж мне страшно?Почему ж мне жутко?

В альбом N. N.

Желанья вашего всегда покорный раб,Из книги дней моих я вырву полстраницыИ в ваш альбом вклею… Вы знаете, я слабПред волей женщины, тем более девицы.Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх!Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;Не целая змея теперь во мне, но – ах! —Зато по ползмеи в обоих шевелится.

Дойен Г. Молодая женщина с красным покрывалом

В альбом красивой чужестранке

Написано в Москве

Вокруг тебя очарованье.Ты бесподобна. Ты мила.Ты силой чудной обаяньяК себе поэта привлекла.Но он любить тебя не может:Ты родилась в чужом краю,И он охулки не положит,Любя тебя, на честь свою.

Возвращение из Кронштадта

Еду я на пароходе,Пароходе винтовом;Тихо, тихо все в природе,Тихо, тихо все кругом.И, поверхность разрезаяТемно-синей массы вод,Мерно крыльями махая,Быстро мчится пароход,Солнце знойно, солнце ярко;Море смирно, море спит;Пар, густою черной аркой,К небу чистому бежит…На носу опять стою я,И стою я, как утес,Песни солнцу в честь пою я,И пою я не без слез!С крыльев {1} влага золотаяЛьется шумно, как каскад,Брызги, в воду упадая,Образуют водопад, —И кладут подчас далекоМного по морю следовИ премного и премногоСтруек, змеек и кругов.Ах! не так ли в этой жизни,В этой юдоли забот,В этом море, в этой призмеНаших суетных хлопот,Мы – питомцы вдохновенья —Мещем в свет свой громкий стих

1

Необразованному читателю родительски объясню, что крыльями называются в пароходе лопасти колеса или двигательного винта.

Конец ознакомительного фрагмента.