Я была смущена.

В прудах отражались звезды и, покачиваясь на ветру, плавал месяц.

Мы много смеялись. Но когда я заговорила про друзей с форума, Рома замкнулся и лишь слушал.

А я говорила, говорила…

Про то, что нам не очень приятен солнечный свет и от человеческой пищи мутит, что чеснок нам противопоказан, что мы восприимчивы к боли, пока молоды, и что днем нам лучше спать.

Он не возражал, только бросал на меня короткие взгляды и кивал.

Поэтому, когда у подъезда он мне сказал: «Я так больше не могу, прости», я не знала, что и сказать. Ведь все было так хорошо!

— Ты меня не любишь? — воскликнула я.

Рома горько усмехнулся.

— Все сложнее.

— Мы больше не будем встречаться? — как маленькая, спросила я.

Он молчал.

— Это потому, что тебе надоело ждать, когда я буду готова?

Рома помотал головой.

— Я устал от вампиров. Я устал ждать не когда ты будешь готова, этого я бы ждал, наверно, целую вечность, а когда у тебя закончится переходный возраст!

— Это не переходный возраст! — перебила я. — Как ты не понимаешь! Я же тебе говорила… я…

— Ты вампир, да, я понял, — проронил он, не глядя на меня.

— Ничего ты не понял!

Он вздохнул.

— Мне кажется, Даш, ты сама не совсем понимаешь, что подменила свою реальную жизнь со мной вымыслом со своими вампирами. Это пройдет, я знаю точно. Ты оглянешься, но уже не будет нас и еще много чего не будет, потому что пройдет мимо… Тебе не нравится солнце? Глупости! Ты — сама солнце. Когда я встретил тебя, ты для меня его затмила. — Он грустно улыбнулся.

— Дарья Канарейкина — девочка с поющей и порхающей фамилией. Ты мне такой жизнелюбивой показалась, такой светлой и сияющей. Я просто не мог не влюбиться в тебя, просто не мог.

— Значит, ты любил лишь оболочку! — бросила я.

— Нет, это не так, я любил тебя. Но изменившись внешне, ты и внутри стала другой.

Рома повторил:

— Прости. Мне очень жаль.

Я ничего не ответила и хлопнула дверью подъезда.

Дома я сперва плакала. Маме сказала, что Рома меня бросил. Она утешала, но про него слова дурного не сказала, как будто считала, что он правильно поступил.

Я легла в гроб, но мне не спалось, тогда я села за комп, прошлась по всем своим форумам. Потом поговорила в аське с одной близкой знакомой, поделилась с ней своим несчастьем, и она дала мне совет. Я некоторое время сомневалась. А потом решила, что она права. И легла в свой гробик, обдумывать.

На улице плюс пятнадцать. Я одета в черную юбку, колготки в сеточку, черно-красный корсет, как на девушках-вампирах с картин Виктории Френсис. Волосы распущены, глаза накрашены, благоухаю лучами, линзы, как всегда, со мной. Стою перед его дверью и боюсь нажать на звонок.

Я миллион раз проговорила мысленно эту фразу: «Я готова», «Я готова», но всякий раз, когда моя рука тянется к звонку, сердце бьется чуть ли не в горле и дышать нечем.

Наконец я осмелилась нажать на кнопку звонка.

Дверь открыл Рома.

Он был удивлен. Но я увидела в его глазах надежду, поэтому сделала все как задумала: шагнула к нему, обхватила за шею, поцеловала в губы и прошептала на ухо:

— Я готова.

Рома попытался оттолкнуть меня, но я попросила:

— Пожалуйста.

Он позволил увлечь себя в спальню и опрокинуть на диван. Я сняла с него футболку.

Мы целовались. Его пальцы запутались в лентах моего корсета, и мы засмеялись. Я целовала его шею, плечи. От него так вкусно пахло, то ли мылом, то ли лосьоном после бритья.

Я не знаю, как это случилось, я укусила его — проткнула клыками кожу. Пошла кровь. Ее запах ударил мне в нос, у меня закружилась голова. Я попробовала кровь языком. Соленая. Противная. Обычная.

Рома вскрикнул и оттолкнул меня, глядя на свое плечо. Я отлетела к столу, оперлась на него и увидела, что на нем, под стеклом, лежит мое фото то самое, с моей первой аватарки, где я с двумя светлыми косичками, в больших солнечных очках, топике и шортах.

— Прости, я не… — начала я, но он не дослушал, грубо схватил меня за руку и крикнул в лицо:

— Дура несчастная!

А потом и слова не дал сказать, просто вышвырнул на лестницу и мои сапоги бросил в меня.

Я надела их и побрела прочь.

Ноги привели меня на кладбище. Я плакала, стоя возле креста, а затем легла на сырую землю и, прижав ноги к животу, так лежала. Даже не знаю, сколько времени.

Меня тошнило, но не вырвало. Нечем. Я почти ничего не ела сегодня.

А потом я оказалась на той скамейке посреди оживленной улицы.

И та женщина сказала мне идти домой.