– Скажи, пожалуйста, с чего такая реакция на звонок человека, с которым ты прожила в одном доме... сколько лет?
– Димка задавал вопросы, как профессионал. Сразу в точку.

– Восемь, - прошептала я.
– Я сообщение получила, - даже не знаю, зачем поправила я.

– И еще более интересный вопрос: когда он появился в вашей семье, ты уже была довольно взрослой, с чего он воспылал отеческой любовью?
– я сглотнула и отвела взгляд, ага, отеческая любовь, я всегда думала, что она проявляется именно таким образом.

Тихомиров подобрался и сел на постели, внимательно следя за допросом. Абсолютно молча, не спуская с меня глаз.

– Ты с ним спала?
– будничным тоном. Не зря Гошан на юридический поступил, это же надо: вот так слету раскрутить подозреваемого?! Мой полный и безграничный респект.

– Да, - отвечаю так же буднично и выползаю с кровати. У меня больше нет ни сил, ни желания находиться с этими двумя. Я даже посмотреть на них не могу, боюсь увидеть жалость. И не боюсь, просто, знаю, что увижу брезгливость и отвращение.

– Когда это началось?
– что, допрос не окончен?

– Восемь лет назад, - когда же еще? Самое время.
– Что еще ты хочешь знать? Сколько раз, как часто, в каких позах?
– выхожу из комнаты, плотно притворив за собой дверь, нахожу уже высохшие вещи и переодеваюсь.

Ровно в ту минуту, когда я, уже одетая, начинаю оглядываться в поисках своих туфель, дверь за моей спиной открывается и голос Кота, как ни в чем не бывало, спрашивает:

– Мы завтракать сегодня будем?

Я оборачиваюсь и замираю, пытаясь переварить вопрос.

– Что ты на меня смотришь, как на врага народа? Тебя приютили, обогрели, чаем напоили, между прочим, в постель. Мы можем рассчитывать на то, что ты нас накормишь?

Собравшись с силами, я рискую встретить его взгляд. Ни отвращения, ни брезгливости, ни жалости, только злость.

– Ты будешь есть то, что я приготовлю?
– осторожно спрашиваю.

– Насколько я помню, ты это делаешь вполне сносно. Давай, не пытайся отлынивать!

Иду в кухню, переваривая услышанное. Когда все это произошло в первый раз, я сама есть не могла - не могла положить в рот то, чего касались мои же руки. Я чувствовала себя настолько грязной, отвратительной, испорченной, что знала - нельзя никому говорить, иначе все отвернутся от меня.

– И Дима будет?
– переспрашиваю, все еще не веря в то, что Тихомиров не врет, не прячет свои настоящие чувства.

– Конечно, буду! И, побольше, - доносится из комнаты.

Пожав плечами, открываю холодильник и в растерянности рассматриваю содержимое. Дрожащими руками достаю яйца, благо их здесь запредельное количество, ни на что, креативнее яичницы, я сейчас неспособна. Ладно, если постараюсь и возьму себя в руки, возможно, омлет тоже удастся. Вяло взбиваю яйца, и бросаю в общую кучу все, что нашла подходящего в холодильнике. От предложения о помощи, поступившего от Тихомирова, только отмахнулась - я еще помню негодование, вызванное моим предложением поставить еду в духовку. Как можно ему предлагать сыр резать? Еще покалечится, а я виновата буду.

Когда все было готово, я позвала ребят к столу, накрыв на двоих. Только мои оправдания по поводу того, что мне надо домой, что у меня с утра нет аппетита, и так далее, услышаны не были. Меня усадили за стол и отвалили по куску омлета каждый. Я сидела, вяло ковыряя в тарелке и не следя за разговором, пока не услышала, что Кот предлагает посмотреть новые фотографии своей работы. Этот момент я не упустила и, видя мою не вполне адекватную реакцию, парни заставили меня съесть все и только потом потащили к ноутбуку.

Кот вставил флешку, и я заворожено любовалась на изображения, задавая кучу вопросов. Оказалось, что это - на самом деле, Венеция, и Тихомиров старался все изобразить как можно более близко к действительности. Работал он над декором кафе в одном из крупных индустриальных центров России, названным так же, как и знаменитый на весь мир итальянский город. Кот потому и стребовал возможность свободного посещения занятий - заказов в Солнечнореченске, как-то не сказать, чтобы много, зато в другие места его приглашали довольно часто.