Шрифт:
Тодди смотрел на полинявшую от частых стирок и солнца рубашку Тяхти, на скромно одетую Анни, на побитый ботинок Юрики…
— Правда, что все это — лес, озеро, машины и дома — ихние? — спросил Тодди поравнявшегося с ними, пожилого человека.
— Правда, — серьезно ответил тот.
— Так вы миллионеры? — спросил Тодди ребят.
— Мы даже больше, — гордо сказал Юрики.
— Это наш Тикка, охотник, — шепнули ребята канадцам, указывая на пожилого человека. — Он все знает, про всех зверей. Он видел своими глазами постройки бобров, может трубой приманить лося, а лесного хозяина, мишки, нисколько не боится. И еще он герой гражданской войны… старый партизан.
Тодди с интересом разглядывал старого охотника.
Теплая шапка Тикки была сдвинута на затылок. Мелкие капельки пота выступили на лбу. Поверх русской рубахи на нем был надет грубошерстный вилапайет [13] и штаны из «чертовой кожи», заправленные в мягкие чуби. [14] От чуби пахло древесной смолой. За спиной Тикки висело ружье какого-то, никому не ведомого образца.
Охотник смотрел на Тодди, улыбался весело и чуть-чуть насмешливо.
13
Вилапайет — свитер из грубой шерсти.
14
Чуби — сапоги из сыромятной кожи.
Старым Тикка казался только ребятам. Во-первых, потому, что у него была седая борода и седые волосы; во-вторых, потому, что пятьдесят пять лет казались им солидным возрастом.
На самом деле Тикка был еще не старым, крепким человеком и хорошим работником. Он любил ребят, и они все ходили к нему лить пульки, пострелять из его ружья, но главным образом послушать сказки, игру на кантеле [15] и рассказы про зверей.
Ребята окружили его.
— Деда Тикка, приходите в школу глядеть нашу винтовку. Шефы подарок прислали… Иван Фомич будет нас обучать стрельбе.
15
Кантеле — старинный музыкальный инструмент у карелов.
— Ладно, приду, — пообещался Тикка. — А вы теперь заважничали, уж ко мне и ходить перестали.
— Нет, нет, — поспешили заверить его ребята.
— Мы вот и сегодня хотели к вам прийти, просить, чтобы вы деда Мороза у нас на елке представляли…
— Я не умею представлять, — попробовал отказаться Тикка.
Но ребята живо объяснили ему, что требуется от деда Мороза, и так умильно просили, что Тикка не выдержал и согласился.
Солнышко опускалось за вершины леса. Озеро потемнело.
По его стальной глади небольшая «варповалка» [16] тянула за собой последние плоты леса. В чистом воздухе хорошо были слышны работа мотора и лязг лебедочной цепи. Рабочий день шел к концу. Затихали голоса сплавщиков. Люди на берегу заговорили тише и на минуту умолкли совсем.
Рыбачья лодка искусно лавировала между камнями, выступающими из воды. Острые хребты подводных кряжей напоминали спины каких-то чудовищных морских рыб.
А на берегу камни были гладкими, обточенными. Словно кто-то нарочно брал каждый камешек и шлифовал его в отдельности.
16
Варповалка — буксирная лодка.
Кое-где виднелись крупные валуны. Рыбаки пользовались ими как причалами.
— Почему в вашей стране так много камня? — нарушил молчание Тодди.
— Да, да, — подхватила рыженькая Мери. — И воды. У меня ноги промокли… Вот!
Мери шагнула вперед, и туфли чавкнули.
Тикка улыбнулся и присел на бревна. По лицу Тикки и по тому, как он усаживался, ребята почуяли, что сейчас он расскажет что-нибудь занятное.
Они с удовольствием примостились возле него и приготовились слушать. Так и вышло.
— Давным-давно, — начал Тикка ровным, плавным голосом опытного рассказчика, — много веков тому назад, на этом месте, где мы сидим, было окиян-море. Одна вода, куда ни глянь.
Волны, малые и большие, гуляли свободно под светлым небом и радовались простору.
Вдруг с севера налетел злой ветер. Задул, закружил, бросился на волны и давай их бить друг о друга.
С воем и ревом сшибались волны. Хребты покрывались пеной, а после боя они растекались с великим плачем.
— Господи, уйми ветер! — плакали волны.
А господь в то время проживал на небе, в золотой избе, сплошь утыканной жемчугом и алмазными звездами. Потолок в избе был синий. Днем ему светило солнышко, а вечером заглядывал в избушку сам светел месяц.
И вот однажды сидит господь бог на бирюзовом порожке и думает о том, как бы это мир сотворить.
А волны поднялись до самого неба да как хлынут в ноги господу богу с жалобой: спаси, дескать, угомони ветер!
Тут господь бог почувствовал сырость в своих чуби. Насквозь промокли его шелковые онучки — и он ну чихать… Рассердился бог на волны да как крикнет: