Ншан или Знак Свыше

Аннотация

Элеонора Мандалян Ншан или Знак Свыше роман Свинцовые тучи придавили виноградники, цеплявшиеся за склон горы. Голые, выхолощенные ветрами и солнцем скалы, теснившиеся со всех сторон, напряженно застыли. Дождь мог хлынуть в любую минуту. Женщины, то и дело поглядывая на небо, спешили уложить собранный урожай в корзины, когда одна из них, застонав, схватилась за живот. - Господи, только не здесь, не сейчас ... – пробормотала она побелевшими от боли губами. Но у Бога, очевидно, были на этот счет иные планы. Товарки, побросав работу, обступили ее. Не теряя времени на расспросы и причитания, они поспешно сдернули со своих голов платки, расстелив их на земле, и помогли стонущей роженице лечь. - Не волнуйся, милая, не впервой ведь. И ахнуть не успеешь, как пробкой вылетит, - грубовато подбадривали они ее. Но Сильвия уже голосила от души, благо слышать ее могли только подруги да горы. Кнарик, самая молодая и проворная из всех, сбегала с кувшином к ручью и принесла свежей воды. Женщина корчилась от боли, ненадолго затихала и снова начинала вопить с удвоенной силой. Промежутки между схватками становились все короче. - А может как-нибудь дотерпишь до дома, а? – с надеждой проговорила Римма, незамужняя сорокалетняя женщина. От сорванного впопыхах платка ее густые, мелко вьющиеся волосы стояли дыбом. - Так ведь терпела ж весь день. Схватит, а я все надеялась, авось не время еще, авось обойдется. На ж тебе, не обошлось... Ой, мамочки! - Да не слушай ты ее! – махнула рукой в сторону старой девы Ануш, самая взрослая и многоопытная, мать пятерых детей. – Сама-то она никогда не рожала, вот и не знает, чего городит. Ребеночек как сдвинется с места, его уже ничем не остановишь. А машина за нами придет не раньше, чем через час. - Кто ж теперь на полях-то рожает, – не унималась Римма. – Без врача, без акушерки без чистой постели... - Не боись, подруга, - буркнула Ануш. – А мы на что? Надтужный хрип заглушил ее слова... И тут произошло нечто необъяснимое, пугающее и странное. В тот самый момент, когда новый человек явился на свет, оторо-певшие от неожиданности женщины увидели огненный шар, величиной с головку новорожденного. Шар возник внезапно, из ниоткуда. Собственно никто и не смотрел по сторонам, не до того было. Но он завис совсем низко над роженицей, плавно покачиваясь и пульсируя, словно вполне осмысленно наблюдал за происходящим. Боясь пошевелиться, женщины только с немым испугом переглядывались. Что делать? Как поступить? Не бросишь же подругу в такой ситуации. Да и опасно – от шаровой молнии убегать нельзя, она может тут же взорваться, они это хорошо знали. Разгораясь все ярче и увеличиваясь в размерах, огненный самозванец начал медленно снижаться. Все затаили дыхание, окаменели. А он спустился совсем низко и... почти коснулся ребенка. Распростертая на земле Сильвия смотрела на него вытаращенными от ужаса глазами. Плавно покачавшись, шар вдруг взмыл в небо и исчез – так же неожиданно, как появился. Какое-то время никто не мог вымолвить ни слова. Наконец Рима прошептала осипшим от пережитого голосом: - Что это было, а? Я думала, он убьет всех нас... И ребеночка. - Обыкновенная шаровая молния, – приходя в себя, передернула натруженным плечом Ануш. - Не-а, – протестующе замотала головой Кнарик. – Шаровая-то шаровая, но какая-то особенная. Она вела себя как живая, будто наблюдала за родами и за всеми нами. - Скажешь тоже, - отмахнулась четвертая женщина. – А по-моему так самая обыкновенная. Вон, гроза собирается. А они как раз из грозовых туч и появляются. - Это знак Свыше, - проговорила Сильвия со странной убежденностью. - Это предзнаменование. И рожала я здесь, среди гор, не случайно – чтобы ОНА могла увидеть мое дитя. Я назову ребенка Ншан, что означает, как вы знаете, «знак». - Но Ншан – мужское имя, - возразили ей женщины, - а у тебя родилась дочь. - Как сказала, так и будет, - стояла на своем Сильвия. Сидя на земле, она разглядывала новорожденную с нежностью и любопытством. – Ну, здравствуй, Ншан. * * * Все это произошло неподалеку от маленькой горной деревушки, которая по-армянски так и называлась Саригюх – «Горная деревня». Но девочке, рожденной в виноградниках, предстояло родиться вторично и тоже в муках, куда более тяжких, чем первый вдох и первый крик. А все ее детство было лишь преддверием, прологом второго рождения, ради которого она, возможно, и появилась на свет. Поначалу Ншан мало чем отличалась от других ребятишек. Играла вместе с ними, носилась по крутым пыльным тропам, каталась верхом на соседском ослике, лакомилась зелеными снаружи и нежными внутри грецкими орехами из сада деда Гегама, вместе с однолетками лазала по горам среди колючих жестких кустарников и нагромождения камней. Цепляясь за них, ловко спускалась на самое дно ущелья к крохотной, но очень шумной и проворной речушке. Там, среди корней деревьев, была сложена запруда из отполированных водой булыжников, в которой вся окрестная ребятня с наслаждением плескалась. В разморенный зноем полдень их веселые крики перекрывали шум ручья – холодная ключевая вода бодрила и освежала. А потом приходилось карабкаться вверх по крутому склону, снова покрываясь потом и пылью. «Что поделаешь, - качали головами умудренные житейским опытом старухи, -здесь, в Саригюх, нет ни одной ровной дороги. Здесь все дается с трудом. Даже нашим детям.» Очень скоро шумные игры наскучили Ншан. Она вдруг увидела окружающий мир другими глазами. И как-то по-особому остро ощутила свое присутствие в нем. Когда по весне мокрые еще от талого снега склоны гор покрывались ковром из съедобных и очень целебных трав – урцем, мятой, авелюком, пипертом – мать брала ее и старшую дочь с собой, собирать их в большие холщевые мешки. Там, на самой верхотуре, воздух был такой особенный, напоенный солнцем, светом... самой жизнью, что Ншан, забывая обо всем, растворялась в нем мыслями и душой. Она любила забраться на старое абрикосовое дерево, что шатром накрывало их дом, и лежала там часами, обхватив корявую смолистую ветку тоненькими, но сильными ручонками, вдыхая пьянящий аромат весеннего цветения или отправляя в рот крупные, мясистые и сочные плоды, цвета самого солнца. Любила уединяться на плоской земляной крыше своего дома. В первую половину лета крыша зарастала густой сочной травой. Отсюда, если найти просвет среди ветвей и лечь навзничь на зеленый ковер, можно до бесконечности всматриваться в дрожащую голубизну неба, представляя проплывающие мимо облака то чужеземными странниками, то причудли-выми сказочными существами. Ншан не боялась ни скорпионов, ни змей. Обретя уверенность в себе и в своем теле, она часто убегала... (Да собственно и убегать не было нужды, здесь никто никого не ограничивал, ни за кем не следил, здесь каждый был себе хозяин, а природа вокруг – их общий дом.) в горы, в царство ширококрылых, плавно парящих в густой синеве орлов и разноцветных бабочек. А если случалось повстречаться гюрзой – самой ядовитой из всех змей, Ншан не теряла самообладания. Продолжая сидеть на камне, она со спокойным дружелюбием смотрела ей прямо в глаза. Девочка не смогла бы объяснить, откуда в ней возникала уверенность, что гюрза не тронет ее, что обе они – родные сестры и мать их – добрая земля. Ншан была тоненькая, не по годам высокая, как хрупкий весенний побег. Коричневая от загара, с живым пытливым взглядом, излучавшим внутренний свет. И любовь. Она любила всех и всё. Не только однолетки, но и мальчики постарше, и даже взрослые парни уже по особому поглядывали на нее. Почему бы и нет, ведь их бабушек и прабабушек выдавали замуж уже в тринадцать лет. А Ншан шел тринадцатый год. * * * У Сильвии было четверо детей – два сына и две дочери. Они жили в маленьком домике на краю села. Впрочем, все дома стояли на краю, потому что селение притулилось над ущельем и за каждым двором таился обрыв. Сыновья, Армен и Арам, с разницей в один год заканчивали школу, а Сусанна – восемнадцатилетняя девушка, работала на виноградниках вместе с матерью. Семье приходилось нелегко – дом без мужчины не дом. Муж Сильвии несколько лет назад погиб под камнепадом. Их сад, с таким трудом отвоеванный отцом у сорняков и вулканических завалов, теперь, после его смерти, тихо дичал, зарастая кустарником, изнывая в летнюю жару от жажды и сухостоя. Сильвия едва успевала управляться по дому и с работой. Шутка ли поднимать в одиночку четверых! А сыновей не тянуло к земле. Они старательно учились, соревнуясь между собой в отметках, много читали... и так же старательно избегали физического труда, что для сельских жителей совсем нетипично. На старшую дочь тоже рассчитывать не приходилось. Наскоро перекусив после работы, подкрасившись и принарядившись, Сусанна спешила с подружками в райцентр. Там, в Доме культуры – танцы, музыка, кружки, веселье. Сестра и братья часто отсутствовали по вечерам, а мать, намаявшись за день, рано ложилась спать. И Ншан оставалась предоставленной самой себе. Но скука не была ей знакома. Училась она неохотно, книг тоже не читала. Зачем ей книги, когда есть огромный и прекрасный мир, бездонный, бескрайний. Мир многоголосый, увле-кательный, таинственный и такой добрый. Все, что нужно, это слиться с ним, и тайны начинают раскрываться сами собой, как весенние почки. Мир полон красок, запахов, жизни. И этот мир принадлежит ей. А она – ему. С наступлением ночи Ншан любила стоять одна в дальнем конце сада, на самом краю ущелья, вздрагивая от скрежещущих душу криков ослов, которым тоже не спалось в их стойлах, или глухого уханья вышедших на ночную охоту филинов. Любила слушать – как горы сонно перешептываются между собой, как дышит мать-земля, лаская ее босые ноги. Ншан знала все лунные фазы, отмеряя по ним время. Когда полная Луна, будто окно в неведомое, зажигалась в царстве тьмы, она, завороженная и тихая, глядела на нее, на облитые голубым сиянием горы, на потонувшее в жидком мраке ущелье, на черное кружево истрепанных облаков, несущих из дальних стран Луне свою усталость. Ншан знала – Луна утешит их, очистит, успокоит, и преображенными отпустит в новые странствия. В тот день, что призван был навсегда изменить всю ее жизнь, оставшись в памяти односельчан, как нечто трагическое и непостижимое, Ншан исполнилось тринадцать лет. День был воскресный, но ни братья, ни сестра, вопреки обыкновению, никуда не спешили. Никто не осмеливался посягать на традиции, заложенные дедами и прадедами. Мать испекла ее любимые пирожки с грибами. Братья, по такому случаю зарезали ягненка, впервые решившись на этот «чисто мужской» поступок. Прежде скотину мог забивать только отец. Они развели огонь во дворе, в сооруженном еще отцом мангале. Сильвия приготовила в большом чане баранью хашламу, а мальчики, нанизав лучшие куски мяса на шампури, взялись за хоровац. Обычно знаменательные даты отмечались всем селом. Но положение вдовы позволяло Сильвии избежать пышных и накладных приготовлений. К тому же день рождения младшей дочери не бог весть какой праздник. Она пригласила только соседнее семейство, Миграна и Анаид с их двумя девочками и сыном. Мигран в юности был пастухом. Деревенское стадо с той поры уже несколько раз переходило из рук в руки, но ни один пастух не играл на дудуке лучше и задушевнее Миграна. К тому же он обучил сынишку с малолетства барабанить на дхоле, и теперь они – незаменимые гости как на торжествах, так и на панихидах. Сыну Миграна шел пятнадцатый год и он очень гордился первой шелковистой растительностью на лице и груди – ворот его рубашки был нарочито расстегнут. Слава первых музыкантов на селе обязывала его держаться чинно и с достоинством. Раз уж он с отцом выступает на равных, значит вполне может считать себя взрослым и самостоятельным. Он теперь никому, даже родителям, не позволял называть себя уменьшительно-ласкательным «Лёвик», только полным именем: Левон. Ншан была единственной на селе, перед кем он не мог сохранять свой чванливо-независимый вид. Перед ней Левон предательски краснел, смущался, не знал, куда девать свои длинные костлявые руки с неухоженными ногтями и темными разводами, намертво впечатавшимися в загар. Его продолговатые серо-голубые глаза, колючие, насмешливо искрящиеся из-под густого частокола сросшихся на переносице бровей, умели светиться мягкостью и покорностью. Но об этом знала только Ншан. Их дворы разделялись метровой стеной, сложенной отцами из обычных валунов . И с тех пор, как он начал обгонять забор ростом, он подсматривал за Ншан. Он знал, чем она занимается, знал все ее любимые места – у обрыва, на дереве, на крыше дома. Он любовался ею, не отдавая себе отчета, что любуется. Он обожал ее, не осознавая, что это его первая, единственная и глубоко трагичная любовь... Не часто случалось Левону оказаться за одним столом с Ншан. Особенно, когда торжество устраивалось в ее честь. Сидя неподвижно с неестественно прямой спиной и аккуратно сложенными на коленях руками, он тайно мечтал оказаться с нею рядом, во главе стола, и чтобы стол тот был свадебным – волосы ее распущены и украшены белыми лилиями, которые он сам нарвал для нее на неприступно крутом склоне ущелья. После торжества он уведет свою Ншан в отчий дом, и никто уже не помешает ему любоваться ею, говорить с ней, смотреть в ее солнечные глаза. А потом, может быть, у них будет такая же девочка, как сейчас Ншан... Что, если все это уже случилось и он – законный глава семьи, а Ншан уже не Ншан, а их дочь? Жена и теща суетятся на кухне, потому что два дома, навеки объединившиеся в одну семью, собрались сегодня, чтобы отпраздновать ее день рождения... - Левон джан! Берись-ка за дхол. – Окликнув сына, Мигран прервал его грезы. – Поздравим Ншан самой веселой мелодией из всех, нам известных. А она пусть нам станцует. Сильвия, где твоя дочь? Появилась Ншан. Будто угадав мечты Левона, она предстала перед гостями этакой маленькой феей в воздушном белом платье, с цветком, приколотым к черным распущенным волосам. Левон обомлел от неожиданности. Перед ним был и ребенок, и девушка одновременно. Ее лицо порозовело от смущения, глаза горели. - Давай, сынок, давай, - подначивал Мигран, поднося к губам древний как мир инструмент – дудочку с девятью отверстиями, сделанную им из корня абрикосового дерева. И дудук, мало приспособленный для веселья, привыкший плакать и стенать, уводя в иные миры, надрывая сердца, проникая в самые дальние, самые заскорузлые уголки человеческой души, зазвучал вдруг радостно и торжественно, славя молодость и красоту жизни. Дхол, проснувшись, взволнованно включился в мелодию, будто удары человеческого сердца, его – Левона. Они то нарастали, то сливались в сплошную дробь, то почти замирали, рассыпаясь и опадая к босым ногам порхающей по дощатому полу девочки. Взлетали густой волной ее длинные волосы, мелькали тоненькие руки и щиколотки, глаза искрились шальным задором... Никто никогда не видел Ншан такой раскованной и счастливой. В ней и в ее импровизированном танце было сейчас что-то цыганское, таборное – буйное, безудержное и прекрасное. То был ее первый танец, апогей гармонии с музыкой, с людьми и жизнью. Мелодия еще не смолкла, а она, смущенная и запыхавшаяся, укрылась в своей комнате. «Никому ее не отдам», беззвучно шевельнулись губы Левона. Мигран опустил дудук на колени. Взгляды отца и сына встретились. Левон понял – отец подумал о том же: не найти ему невестки, краше и лучше Ншан. - Играйте еще! – взбудораженная танцем сестры, попросила Сусанна. - Хватит пока, - вмешалась Сильвия. – Гости ничего еще не ели. Хашлама стынет и хоровац уже на огне. Мигран джан, будь тамадой. Подождав, когда все склонятся над тарелками, Ншан тихонько вернулась и села на единственный свободный стул рядом с Левоном. Поздравления соседа-музыканта выслушала с потупленным взором, совсем как взрослая девушка. ...Увлеченные едой, крепкими домашними напитками и разговорами, взрослые вскоре забыли о причине застолья. Они вспоминали молодость и покойного хозяина дома, вспоминали печальные и радостные события из нехитрой истории села. Сестры Левона сидели чинно, глазея по сторонам и прислушиваясь к разговорам взрослых. - Я приготовил сюрприз к твоему дню, - улучив момент, шепнул Левон Ншан. Ее глаза вспыхнули любопытством и нетерпением. - Какой!?. - Пойдем, покажу. Они выскользнули через заднюю дверь в сад. Хоть до вечера еще было далеко, им показалось, что наступили преждевремен-ные сумерки. Какая-то зловещая, вобравшая в себя все звуки, мгла дымными прядями свешивалась с наглухо затянутого низкими тучами неба, заполняя собою дно ущелья. Воздух застыл. Деревья окаменели. Птицы, собаки, ослы – все умолкло, затаилось, словно вымерло. - Жутко как. – Ншан зябко обхватила руками плечи. - Гроза собирается, - беспечно отмахнулся Левон. – Хорошо бы стороной не прошла. Давно дождя не было. - Говорят, самые лютые грозы у нас в горах бывают. - Боишься? - Нисколечки. Я люблю грозу. Она как гнев матери, пошумит, погромыхает и успокоится. И сразу, будто виноватая, спешит приласкать солнышком... Знаешь, иногда мне хочется самой стать тучей. И дождем. И цветами. И даже гюрзой. - Вот только гюрзой давай не надо! – Левон брезгливо передернулся. - Ну почему же. Она такая гибкая, скорая, как ручей. Гордая и очень умная. Ты смотрел когда-нибудь в глаза гюрзе? - Упаси Господь! – Левон полушутливо перекрестился. - А зря. Она будто видит тебя насквозь. И знает заранее, злой ты или добрый, и чего от тебя ждать. Смотрит так, будто сказать чего хочет, но понимает – в этом нет смысла, потому что ты все равно ее не поймешь. - Фантазерка. Подожди меня здесь. Я мигом. Он лихо перемахнул через ограду, разделявшую их дворы. Ншан осталась в саду одна. Еще дымил мангал. Зажаренное на нем мясо давно унесли в дом и съели. Наверное дядя Мигран уже предложил свои услуги «зарезать арбуз» и гости приступили к десерту. Они там, в доме, не знают, что на улице так темно, что надвигается гроза. Тишина, сковавшая все вокруг, угнетала, придавливала к земле. Ншан съежилась. Неясная тревога заползла внутрь, сдавила грудную клетку. Она физически ощущала, как дрожит от напряжения воздух. Будто накаченный до предела шарик перед тем как лопнуть. Прошло несколько минут. Левон все не возвращался. Ежик, пойманный им накануне, куда-то задевался, и мальчик бросился разыскивать его. Не мог же он вернуться с пустыми руками. Но Ншан так никогда и не узнает, какой сюрприз он ей готовил. В ожидании его она подошла к краю обрыва, всматриваясь в предгрозовой сумрак, вслушиваясь в пугающую тишину. Вдруг ею овладело неясное волнение. Ей показалось, что кто-то неведомый незримо приближается к ней, ближе... еще ближе. Он прячется за кустами боярышника или притаился за спиной, замышляя недоброе. Природа всегда была ее другом. Тогда откуда взялся этот непрошенный страх? А может Левон решил напугать ее? Нет, не Левон. Она ни разу в жизни не испытывала такой безотчетный, непреодолимый страх. Ей хотелось убежать домой, спрятаться, как сверчку, за печкой, в самом дальнем, самом надежном углу... Она не успела. В воздухе, над ущельем неизвестно откуда возник голубоватый светящийся шар. Некоторое время он висел неподвижно на уровне ее глаз, лишь слегка покачиваясь, словно разглядывал ее, а потом неспеша двинулся к ней. Ншан завороженно следила за ним. А шар плыл и плыл, неотвратимо приближаясь, будто заранее избрал ее своей целью. И наконец замер в полуметре от ее лица, пульсируя, меняя цвет и очертания. Ншан показалось, что такое уже было однажды, и страх вдруг прошел сам собой. Теперь она с любопытством и интересом разглядывала призрачные язычки, вспыхивающие и пульсирующие в недрах шара, бегущие огненные оболочки на его поверхности и туманный светящийся ореол. Ее распущенные волосы, наэлектризовавшись, тонкими светящимися нитями потянулись к таинственному гостю, а платье прилипло к телу. Воздух вокруг дрожал и светился. У Ншан возникло странное ощущение, будто перед ней живое существо, разглядывающее ее с неменьшим любопытством, чем она его. Ей даже захотелось спросить: «Ты прилетел , чтобы поздравить меня с днем рождения?» А шар то ярко разгорался, то мерк, слегка подпрыгивая и раскачиваясь. Может он приглашал девочку поиграть с ним? Она доверчиво протянула вперед руки и прошептала: - Иди ко мне... Иди же! Шар, кажется, и впрямь услышав приглашение, коснулся ее пальцев и, как ни странно, совсем не обжег их и не ударил током. Он стал бледным, почти прозрачным, словно специально пригасил себя, чтобы не причинить девочке вреда. Совсем осмелев, она раскрыла ладони, и он уютно устроился в предложенном ложе. - Кто ты? – шепотом спросила Ншан, испытывая к светящейся, свернутой в комочек, неведомой субстанции необъяснимую нежность. Шар только мягко и загадочно мерцал в ответ. Неизвестно, сколько бы все это продолжалось и чем закончилось, если бы не оклик Левона: - Ншан! Я нашел его! Иди скорее сю... Он не успел договорить. Огненный шар, вспыхнув нестерпимо ярким светом, взорвался... с испуга ли, исполняя ли предначертанное... Привлеченный вспышкой Левон бросился к краю обрыва. От так сильно сдавил ежа, что его иглы впились ему в ладони. Опрокинутая навзничь Ншан неподвижно лежала на земле. - Что с тобой? Что случилось? – озадаченно вопрошал он. – Ответь мне! Да очнись же! Он тормошил ее странно окаменевшее тело, растерянно озирался по сторонам в поисках помощи. Наконец, поднял ее на руки, поразившись, какой непосильно тяжелой она ему показалась, и, шатаясь, понес к дому. Возбужденно-веселые голоса разом смолкли, когда Левон с девочкой на руках появился на пороге. Дико вскрикнула мать, зажав себе рот рукой. Мигран подбежал первый. Взял Ншан из непослушных рук сына, уложил на тахту. - Что с ней? – спросил деловито. - Не знаю... кажется, молния... шаровая. – У Левона странным образом все дрожало внутри – и в груди, и в коленях. Ком, распиравший горло, душил, мешал говорить. Разразилась гроза. Лил дождь. Все гремело и сверкало вокруг, будто небо задалось целью уничтожить крохотное селенье на краю обрыва. Но никто не обращал внимания на разгул стихии. Сильвия причитала и рвала на себе волосы. Обезумевшая от горя, она не в состоянии была оказать помощь дочери. - Надо бы засыпать ее землей, - посоветовала Анаид, мать Левона, - чтобы электричество ушло в землю. - Но она совсем не обгорела. На ней нет следов ожогов. – Сусанна, обтиравшая тело сестры мокрым полотенцем, приложила ухо к ее груди и тихонько прошептала: Оно бьется... Ншан дышит. – И, вскакивая, потребовала: - Армен! Арам! Несите холодной воды! У нее обморок. Пострадавшую окатили водой прямо из ведра. Она вздрогнула. Глубоко вздохнула и открыла глаза. - Ншан! Доченька моя! Очнулась! – Мать упала на колени перед тахтой, обвила руками тело девочки, зарылась мокрым от слез лицом в ее разметавшиеся волосы. Левон боялся перевести дыхание. - Где я? – еле слышно спросила Ншан. - Дома, родная, дома! Среди своих. – Сильвия снова залилась слезами, на сей раз от счастья. Она щупала руки, ноги, тело дочери. – Живая. Целая. Нигде не болит? - Не болит, - подтвердила Ншан. – Ничего не болит. - Слава Богу! Слава Богу... – Сильвия плакала и смеялась одновременно. – Ну вставай же, вставай. Ты ведь можешь встать? Никто уже не сомневался, что с Ншан все в порядке. Только у Левона вдруг защемило сердце. Он приблизился к девочке почти вплотную и тихим, сдавленным от волнения голосом окликнул: - Нша-ан... - А? – отозвалась девочка, вертя головой. – Кто позвал меня? В комнате повисла глухая тишина. - До-чень-ка... не пугай меня, - прошептала Сильвия бледнея. - Погоди, соседка, - шикнула на нее Анаид и ласково обратилась к Ншан: – Скажи мне, азиз джан, что ты сейчас видишь. - Очень темно. У нас выключили свет? – не сразу ответила она и вдруг спросила: - Я что, ослепла? - О, нет, только не это! – вскрикнула Сильвия, пряча голову в больших натруженных ладонях. Будто от горя можно спрятаться или заслониться. - Это временно. Это пройдет. Должно пройти, - неуверенно сказал Мигран. – Она испугалась. Она еще не пришла в себя. Ее ослепило. - Уложите ее в постель, - посоветовала Анаид. – Напоите успокаивающими травами. Пусть поспит. Утро вечера мудренее. Глядишь, завтра и не вспомнит, что с ней стряслось. * * * Ночь или уже утро – Ншан не знала. Для нее теперь не существовало ни красок, ни света. Ее Солнце погасло, закатилось навсегда. Черная вязкая пустота отныне ее вечное прибежище. Спала Ншан или плакала от горя и страха, сама она не сознавала. Все смешалось в ее голове, обезличилось. Она открывала и закрывала глаза, вытягивала вперед руку, но не видела ничего – ни знакомых с рождения очертаний комнаты, ни проема окна, днем сияющего, ночью подсвеченного голубоватым светом Луны. Не видела кровати сестры у противоположной стенки и самотканного коврика с парой влюбленных оленей над своей постелью. Одна лишь тьма обступала ее со всех сторон. Неужто это навсегда, вертелась волчком в голове одна и та же мысль. Неужто это конец? Ведь жизнь и вечная непроглядная тьма совместимы. Она жила в мире красок, образов, ощущений. Она чувствовала себя облаком, цветком, бабочкой, птицей. А сейчас даже холодная, скользкая, прячущаяся в камнях гюрза счастливее ее. Потому что она видит мир вокруг себя. Видит своих врагов, свою добычу, своих детенышей. Видит как восходит и заходит Солнце. Нет, Ншан не могла в полной мере осознать свою трагедию. Она просто не верила в нее. Не желала верить. Ведь такого не может, не должно быть. Это несправед-ливо, незаслуженно. Разве мир не принадлежит ей наравне с Сусанной, Арамом, Арменом, Левоном? Разве могут у нее вот так, в один миг отнять все, чем она жила? За одну эту страшную ночь Ншан стала старше вдвое. Беззаботное детство кончилось, будто его отсекли обоюдоострым кинжалом. Она вдруг узнала цену жизни и всего, что ее окружало, от ласковых и строгих глаз матери с преждевременными морщинками до необъятной голубизны бездонного неба. Конечно же она не сомкнула глаз до утра... «Сомкнула глаза»... «утро»... Эти понятия и сотни, тысячи других навсегда утрачивали для нее смысл. Как же ей жить теперь? Воспоминаниями зрячих глаз? Рассказами окружающих? «Знаешь, Ншан, сегодня на небе ни облачка», «Ах, если б ты видела, какое на мне красивое платье!», «Как жаль, что ты не можешь увидеть невесту Арама, ты бы в нее влюбилась!»... «Как бы мне хотелось показать тебе моего первого сыночка, сестренка!»... Вот как она будет теперь воспринимать мир – чужими глазами и эмоциями. «Нет! Нет!!! Не хочу!» Она рыдала. Она исступленно кричала, не открывая рта. А близкие думали, что бедняжка уснула. Не видеть природу, домашние предметы, людей... но и это еще не все из того, что ей предстояло испытать. Ведь она теперь калека. Беспомощное беззащитное существо. Обуза! Ее должны водить за руку. Одевать, кормить с ложки. Ей никогда-никогда не выйти со двора самостоятельно. Да и зачем, если повсюду непроходимой стеной ее будет окружать мрак. Она так и не увидит подарок, который ей приготовил Левон... Левон! Как он восхищался ею. Как робел в ее присутствии. Она видела это по его глазам и неловким движениям, по румянцу, алой зарей вспыхивавшему на его щеках... ВИ-ДЕ-ЛА... Он больше уже не будет восхищаться, не будет робеть. Одна только жалость поселится в его сердце. Нет, он просто перестанет о ней думать, перестанет замечать. Или, хуже того – будет презирать ее, как убогую. Но тогда зачем вообще жить? Ншан молила немую пустоту вернуть ей зрение.. И вдруг... пустота ожила. Девочка явственно ощутила, как кто-то склонился над ее постелью. То не могла быть ни сестра, ни мать, потому что не скрипнула ни одна половица. Не было ни шороха, ни дыхания. И все же ощущение постороннего присутствия заполнило ее всю... Посторон-него? Но разве под силу кому-то чужому в один миг погасить невыносимое горе, смятение, тоску? Разве может кто-то посторонний, явившись незванно, не вызвать в ней страха? Слезы сами собой высохли на щеках. Сердце, затихнув, ждало. «Ншан... – умротворяюще окликнули ее. – Ншан...» Она затаила дыхание. «Не плачь. Никогда больше не плачь.» «Как же мне не плакать, если глаза мои наполнились тьмой, - подумала она с горечью. – Я не хочу быть слепой.» «Ты станешь самой зрячей из всех смертных», - услышала она в ответ. «Так я буду снова видеть!!!» «А что такое зрение?» «...Это когда весь мир купается в тебе, а ты – в нем.» «Умница. Но купаться нужно не глазами, а душой. Душа видит больше и дальше, чем глаза.» «Не понимаю... Не могу понять!» «Ты рождена, чтобы ВИДЕТЬ. Глаза тебе только мешали.» «Как это?! Ведь я не могу даже узнать, утро теперь или вечер.» - Ншан, детка! – вторгся из тьмы голос матери. – Ты проснулась? Как ты чувствуешь себя? Посмотри на меня. Ну посмотри же. Скажи, что ты меня видишь. Было раннее утро. Косые лучи восходящего солнца веером лежали на дощатом полу. - Нет, мама, не вижу. Спокойствие, с которым девочка произнесла это, потрясло и испугало Сильвию. Ншан села на постели, свесив ноги, глядя перед собой невидящими глазами. - Ты только пожалуйста не волнуйся, - сказала она незнакомым тоном. Всякое случается в жизни. Тебе досталась слепая дочь. - Замолчи! Я не допущу этого! – вскричала в отчаянии мать. – Мы поедем в город. Врачи вернут тебе зрение. - Нет, мама, не вернут. Каждому свое. Я должна была ослепнуть. Сильвия опешила. Сестра и братья, столпившиеся позади нее, не верили своим ушам. Их младшая сестренка вдруг заговорила как маленькая старушка. - Да что ж ты такое городишь! Я сделаю все... - Успокойся, мама. Мне никто не поможет. Смирись, как смирилась я. Решив, что дочь просто еще не в состоянии осознать свою тяжесть свалившейся на нее беды, мать присела рядом с ней на постель, с горьким состраданием погладила ее спутанные волосы. И, так как Левон не сумел ничего вразумительно объяснить, осторожно спросила: - Ты помнишь, как это случилось? - Помню. Я стояла на краю обрыва, когда появился он... - Кто?!. - Красивый светящийся шарик. Он играл со мной, как живой. Он лежал у меня на ладонях. Я с ним разговаривала. А потом... он испугался чего-то и взорвался. Свет был такой ослепительно яркий... Мама?.. Ншан услышала сдавленный вопль матери и глухой стук грохнувшегося на пол тела. Дети подбежали к Сильвии, подняли ее, унесли в большую комнату, усадили на стул. Здесь, в этой комнате, еще вчера звучала музыка и, одурманенная танцем, бабочкой порхала счастливая девочка с мужским именем Ншан. Привалясь обмякшим телом к спинке стула, Сильвия что-то бессвязно бормо-тала, качая головой, когда в комнату одна за другой бесшумно проскользнули семь женщин, те самые, что тринадцать лет назад волею случая... или судьбы оказались свидетельницами рождения ее младшей дочери. Вошли и молча встали у стены, как на панихиде. Пересохшими от горя глазами Сильвия посмотрела на них, ища сочувствия. - Вот видите, подруженьки дорогие, свершилось. Не зря она, окаянная, над новорожденной вертелась. Вернулась-таки, чтобы забрать у моей дочурки зрение. Ах, лучше бы она жизнь мою взяла. Женщины молчали. Они не верили в чудеса. Ну не могла одна и та же шаровая молния столько лет спустя вернуться к тому же ребенку. Не могла она столько жить. Тогда что это? Роковая случайность? Слухи распространяются по селу со скоростью ветра, несущего семена трав. И если кого-то из односельчан постигнет несчастье, никто не останется в стороне. Широкая, утоптанная площадка перед домом Сильвии заполнилась людьми. Они ни о чем не спрашивали, не старались войти в дом, лишь немым присутствием выражая свое сочувствие. Ншан, продолжавшая беспомощно сидеть на постели, ощутила беспокойство. Ей стало трудно дышать, будто ее заперли в душном, лишенном окон помещении, будто ее теснили и толкали со всех сторон. Она поняла, что в доме и во дворе люди, слишком много людей, и собрались они здесь из-за нее. ...От кровати до дверей пять шагов. А если пересечь большую комнату, никуда не сворачивая, то, преодолев две ступеньки, попадешь через крыльцо во двор. И она встала. Прошла пять шагов, едва коснувшись пальцами дверного косяка, не видя, но ощущая испуганные взгляды домочадцев, устремленные на нее. Через большую комнату скользящим шагом вышла на крыльцо. При виде Ншан, босой, в ночной рубашке, односельчане от неожиданности невольно подались назад. Всем хорошо знакомая девочка, ничем не отличавшаяся от их собственных детей, теперь, потеряв зрение, стала сразу далекой и непонятной. Между ними как бы образовалась невидимая и необъяснимая преграда, по одну сторону которой все село, по другую – Ншан. Люди, разумеется, не осознавали этой преграды. Они пришли с единственной целью – выразить свою сочувстве ее матери, братьям и сестре... самой Ншан. Но перед ними сейчас стояла не ослепшая несчастная девочка, а новое, неведомое существо, с вызовом шагнувшее им навстречу, вперившее в толпу невидящий, но гордый взгляд, исключающий всякую жалость. - Со мной все в порядке! – звонко выкрикнула она. – Расходитесь по домам. Здесь не похороны. До моих похорон мало кто из вас доживет. Девочка хотела сказать последней фразой, что жить на свете она собирается долго, но односельчане поняли ее иначе и, оскорбленные в своих лучших чувствах, покинули двор. Люди не прощают грубость, даже если это самозащита. * * * Прошло семь лет. Все давно привыкли к слепой Ншан. О ней перестали думать, говорить. Ее ущербность приняли, как данность. Сусанна давно уже вышла замуж и жила в райценте с мужем и двумя детьми, наведываясь домой лишь по праздникам. Армен и Арам уехали в Ереван, устроились рабочими на заводе. Оба женились там на городских девушках. Так что Сильвия осталась во всем доме одна со слепой дочерью. Она по-прежнему работала на виноградниках, вела хозяйство. Многое девушка приспособилась делать сама. Она свободно перемещалась по дому, выходила в сад и беседку, лучше матери знала, где что лежит. Сама могла приготовить обед, вымыть посуду, полы, постирать белье. Вот только гладить, шить и подметать у нее не получалось. Особых хлопот она матери не доставляла, и та постепенно свыклась с неизбежным. Левон, которому минуло 22 года, и слышать не хотел о женитьбе, всякий раз отмахиваясь, когда дома заводили разговор о невестке. Он выучился водить машину и теперь работал шофером на грузовике. Из-за непогоды и плохих дорог грузовики часто простаивали, и Левон с радостью оставался дома. Дождавшись, когда тетка Сильвия уйдет на работу, он, как в детстве, перемахи-вал через ограду, чтобы быть поближе к Ншан. Иногда помогал ей по хозяйству, ничем не гнушаясь. Но больше всего любил просто смотреть на нее, говорить с ней. - Отведи меня на то место, Левушка, - как-то попросила она. Он не спросил, какое. Он сразу понял, что она имеет в виду. И, взяв Ншан за руку, повел в конец сада, на край ущелья. Ншан на ощупь отыскала свой камень, устроилась на нем, как прежде. Он сел у ее ног и снизу вверх глядел на ее бледное тонкое лицо с выступающими скулами и высоким, четко вылепленным лбом. На ее губы, отороченные нежным золотистым пушком. На прекрасные, широко раскрытые, невидящие глаза. «Как странно, - не в первый раз подумалось ему. – Теперь я могу без смущения часами смотреть на нее, но это не радует меня, а вызывает боль.» - Радость нужно искать внутри себя. Только тогда ты сможешь быть счастлив, - вдруг сказала Ншан. Он вздрогнул от неожиданности, но успокоил себя тем, что их мысли просто совпали. - Ты о чем? – спросил нарочито небрежно. - Мир – это человек. И он может быть радостным или сумрачным, как сам человек. - Как странно ты говоришь последнее время. Я не всегда понимаю тебя. - Это оттого, что я – слепая, - спокойно ответила Ншан. – Раньше я не могла заглянуть в себя, понять окружающий меня мир. - Окружающий мир? – невольно переспросил Левон. – Но ты же его не видишь. - А разве ты и то, что тебя окружает, не одно целое? Его не надо видеть. Его надо чувствовать. В себе. - Так не бывает! - Глупый. - Послушай! – возмутился Левон. – Я закончил школу, я много читаю, работаю, общаюсь с людьми. А ты целыми днями сидишь в четырех стенах, ничего и никого не видишь, не читаешь книг... Как же ты можешь знать мир лучше меня? - Я ведь сказала тебе, мир внутри нас – во мне и в тебе. Он так прекрасен! Полон музыки, красок и света... - Да полно тебе! Ты видишь краски и свет? - Конечно. - Не сочиняй! Это невозможно. - Еще как возможно. Разве ты не видишь красочных снов с закрытыми глазами? - Так ведь то сны. - Какая разница. Я вижу сны наяву. - Но как? Расскажи. - Нет, Левон, этого не расскажешь. - Мне иногда кажется, что ты вовсе не переживаешь своего несчастья. - Это правда. Если бы мне предложили сейчас вернуть зрение, я наверное бы отказалась. - Не верю! Ты нарочно так говоришь. Потому что ты гордая и не хочешь, чтобы тебя жалели. - Жалеть можно вас, а не меня. Левон хотел ответить насмешкой, но сдержался. Пусть себе, если ее это утешает. Нет, Ншан вовсе не лукавила. Она действительно была счастлива. Это особое, прежде неведомое внутреннее состояние заполняло ее целиком, не оставляя места для сожалений и тоски. Слепота открыла ей совершенно новый, неведомый прежде мир. Знания и какое-то особое понимание окружающего возникало в ней само собой, как откровение. Поначалу она не переставала удивляться, откуда они берутся. Но постепенно привыкнув, начала воспринимать происходящие в ней перемены, как нечто само собой разумеющееся. Не только цветы, но и обычные предметы она могла теперь различать по запаху, по насыщенности окружающей их ауры. Она улавливала волны, исходящие от всего живого, и читала их, как открытую книгу. Одни касались ее, словно дуновение ветерка, даря свежесть и умиротворение, другие действовали угнетающе, рождали смутное ощущение тревоги, желание спрятаться. По волнам, исходящим от людей, она на расстоянии чувствовала, дурной человек или добрый, открытый или замкнутый, солнечный или сумрачный. Людям свойственно надевать на себя маски, лгать, изворачиваться, лицемерить... Глаза могли бы обмануть Ншан, но ее внутреннее чутье, развившееся со слепотой, никогда. Она чувствовала и понимала природу, как никто на селе. Не видя ни неба, ни Солнца, она безошибочно предугадывала погоду на завтра, а то и на целый сезон. Она ощущала себя неотъемлемой частью природы и вместе с ней переживала все ее состояния. Ни с кем, кроме Левона, не делилась Ншан своими чувствами, мыслями. Он мог часами слушать ее и дивиться. Он уже привык, что она хозяйничает в его голове и сердце. Если ей доступны тайны природы, что ей стоит угадать мысли такого простого парня, как он. Ему было во сто крат интереснее с Ншан, чем с любой другой девушкой, пусть даже городской. Все они рядом с ней казались пустыми и примитивными. Ншан можно слушать до бесконечности. К тому же она стала еще краше, чем была. Высокая, стройная. Хрупкая и сильная одновременно. Нежная бледная кожа, недосягаемая отрешенность огромных, черных, как летняя ночь, глаз. Несчастье, случившееся с ней, нисколько не сломило ее. И это придавало ей особую притягательность. И потом – не он ли повинен в ее беде? Эта мысль вот уже сколько лет не давала ему покоя. Ведь если бы в тот злополучный день он не увел ее из дому, не оставил в саду одну, не окликнул бы, возможно ничего бы и не было. Она не потеряла бы зрение, и любой парень посчитал бы за счастье взять ее в жены. Левон сильно вырос, раздался в плечах. Руки у него теперь были большие, мозо-листые. Взгляд почти всегда – если Ншан не было рядом – хмурый, неприветливый. Он не общался со сверстниками вне работы, избегал девушек, тщетно пытавшихся привлечь его внимание. С того самого дня, семь лет назад, несмотря на уговоры и гнев отца, он раз и навсегда отказался от роли барабанщика при отцовском дудуке, не принимал больше участия ни в веселых, ни в грустных событиях. - До каких пор ты будешь сторониться людей? – негодовал Мигран. – Можно подумать, ты ослеп вместе с Ншан. Оглядись по сторонам – сколько крепких, ладных девиц поднялось на селе. Просто загляденье! Не будь эгоистом. Твоя мать не может вечно держать дом на своих плечах. Ей нужна помощница. Наши дочери повылетали из родительского гнезда дом должен звенеть детскими голосами. Иначе это не дом. Очаг остынет, развеется по ветру. Ты – мой единственный сын. Я возлагал на тебя все свои надежды. Ведь ты не допустишь, чтобы наш род угас, верно, сынок? Левон слушал, опустив голову, и хмуро молчал. - Ну, вот что! Даю тебе срок до зимы. Выбери себе невесту. Левон поднял голову и в глазах его вспыхнул упрямый и мрачный огонь. - Отец, я люблю Ншан! – неожиданно для себя выпалил он. Только для себя. Потому как все давно знали его тайну. - Сын мой, - понизив голос, мягко возразил Мигран. – Я понимаю тебя. Ншан – девушка замечательная. Ты увлечен ею с детства. Возможно потому, что она всегда была рядом, за соседским забором. Но ведь теперь она слепая. Посуди сам, вместо помощницы ты привел бы в дом обузу. - Она не хуже других справляется с домашней работой. - Ну а когда она станет матерью. Как она будет ухаживать за детьми? На ощупь? - Замолчи... Замолчи!!! – Левон вскочил, отшвырнув стул, и бросился вон из дому. Его сердце переполняло отчаяние. Отец задел самое уязвимое место: мать, не видящая своих детей. Что может быть ужаснее! Он – другое дело. Она видела его прежде чем ослепла. Она помнит. Но дети! Никогда-никогда не узнать, как выглядят твои собственные дети? И как они, их будущие дети, станут относиться к нему, своему отцу? Не обвинят ли они его в том, что это он выбрал для них слепую мать? Левон вернулся домой глубокой ночью. Вошел крадучесь, чтобы не разбудить родителей. Напрасно старался – отец с матерью сидели за пустым столом, накрытым крахмальной белой скатертью и терпеливо его ждали. Их неестественно торжествен-ный вид удивил и напугал Левона. Он остановился посреди комнаты, вопросительно глядя на родителей. Ни в чем не упрекнув его, отец тихо сказал: - Присядь к столу, сынок. Левон послушался. Сложив, как в детстве, руки на коленях, он молча ждал. - Мы с матерью все обсудили. – Теперь голос Миграна зазвучал торжественно. – И вот наше решение: Мы не хотим, не имеем права ломать твою жизнь... не те теперь времена. У каждого своя судьба, свой крест... – Он умол и посмотрел на жену, давая ей слово. - Ншан так Ншан, - проговорила Анаид, глядя не на сына, а куда-то в сторону, будто боялась встретиться с ним взглядом. – Будь по-твоему, Левушка. Мы знаем ее с детства. Она хорошая девочка. К счастью, мы еще не стары. Поможем. Левон смотрел на родителей полными слез глазами и сердце его радостно коло-тилось. Он всегда знал, что его отец и мать – лучшие родители в мире... Конечно же он не заснул до самого утра. Ему не терпелось побежать к Ншан и рассказать ей обо всем. Медленно, ох, как медленно переползало Солнце через вершину горы, заслоняв-шей горизонт. Впрочем, никто никогда не видел в здешних краях горизонта – лишь убегающие вдаль вереницы горных хребтов, каждая следующая голубее, воздушнее, прозрачнее. Горы здесь, наверное, единственное, в чем не было недостатка. Да не просто горы – скалы! А если земля, так непременно усеянная валунами, некогда исторгнутыми огнедышащими жерлами вулканов, ныне до поры до времени безмятежно спящих. Воду поднимают в село по трубам со дна ущелья. Зимой ручей иногда промерзает, а летом в любой момент грозит пересохнуть. Ровная площадка, которую можно засадить или засеять, тоже редкость. Новый дом поставить и то негде. Так и живут, в вечной борьбе с природой, в вечной от нее зависимости. Вот и бежит молодежь в город. И он бы давно ушел... если б не Ншан. Словно приворожила она его. Незрячая, а держит сильнее прежнего. Он и жизни-то себе не мыслит без нее. Даже глядеть, как ловко она чистит картошку, и то удовольствие. Солнце отделилось, наконец, от горы и свободно воспарило в туманном, сонном небе – значит, тетушке Сильвии пора идти на работу, а Ншан уже встала. Левон вскочил. Умылся, выбрил лицо, тщательнее обычного... как будто она могла это заметить. Наскоро проглотил приготовленный матерью завтрак, даже не поняв, что ел, и выбежал из дома, словно боялся опоздать, словно все решали минуты. Мать задумчиво смотрела сыну вслед. * * * Ншан видела во сне себя купающейся в студеном ручье. Плакучая ива полоскала рядом с ней свои длинные зеленые косы. Ншан любовалась ими – они были нежные, тонкие, гибкие. Солнце игриво искрилось сквозь листву, смеялось бликами в беспокойной воде. «Какой хороший сон!.. Какой хороший сон», - как молитву, повторяла во сне девушка и во сне же боялась, что он вот-вот кончится. Страхи ее не были напрасными. Солнце вдруг исчезло, а вместе с ним – веселое журчание ручья. Воды его почернели, опали, застыли, будто внезапно скованные черным льдом. Ншан ощутила себя вмурованной в этот холодный твердый лед, в черноту. Ей стало безумно страшно... Она проснулась от собственного крика. «Что бы это могло значить?», - подумалось Ншан на грани бодрствования и сна. И на той же грани пришел ответ: «Удел твой – одиночество». В следующий миг она забылась глубоким утренним сном. По приятному теплу, коснувшемуся кожи, Ншан поняла – в комнату проникло солнце. Щебетание птиц из сада подсказало ей, что день будет ясным и теплым. В теле бездумным восторгом молодости играла бодрость. Увы, далеко не всегда ее посещал по утрам такой прилив энергии. Значит, природа ничем не угнетена и воздушные потоки свободно плавают на положенных им высотах, а земля пока не очень в обиде на небо за отсутствие влаги. Впервые за все эти годы Ншан начала осторожно кружиться по комнате, напевая ту саму мелодию, под которую танцевала в день своего тринадцатилетия. Эту мелодию, как одну из самых веселых, Мигран с сыном играли обычно на свадьбах... Онемев от восхищения и неожиданности, Левон приник лицом к подоконнику открытого настежь окна. Босая, в длинной ночной рубашке, с обнаженной шеей и руками, с ниспадающими ниже пояса каштановыми волосами, с блуждающей улыбкой на безмятежном лице, она показалась ему нереальной, сотканной из лунно-солнечного света. - Ншан, - тихонько, чтобы не напугать, окликнул ее Левон. Она слабо вскрикнула и замерла с прижатыми к груди руками, с по-детски полуоткрытым ртом. - Зачем ты подглядываешь за мной!?. - Прости, Ншан. Я пришел сказать тебе что-то очень важное. Я сгораю от нетерпения и не могу ждать, пока ты сама выйдешь в сад. - Ладно, заходи. Не дожидаясь второго приглашения, он тут же запрыгнул в комнату через окно. Теперь она неподвижно стояла совсем близко от него, босая, простоволосая, неодетая. Ведь для нее Левон оставался все тем же соседским мальчиком, с которым ее глаза попрощались семь лет назад. Не могла она видеть и себя. - Говори же! Я слушаю. Он приблизился, нерешительно и робко, взял ее за руки. Она казалась сейчас такой доверчивой, беззащитной. И такой нестерпимо близкой. - Ншан, - прошептал он еле слышно. – Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Давно. С самого детства. - Знаю. – Так же тихо отозвалась она, и ее дыхание, легкое, чистое, коснулось его губ. Ее пальцы хрустнули в его ладонях. - А ты? Ты любишь меня? - Я не имею права любить. - Разве любовь нуждается в правах? Он понял ее так, как понял бы любой на его месте: слепая девушка не смеет рассчитывать на разделенную любовь. Но Ншан вкладывала в свои слова совсем иной смысл. Левон, не знавший ни одной девушки, многие годы изнывавший от невысказан-ных чувств, оказавшись впервые так близко к Ншан, потерял контроль над собой. Он сжал ее в своих объятиях. Она не сопротивлялась, но и не отвечала на его ласки. Он наступал, она пятилась, пока не наткнулась на свою незастеленную постель. Левон не рассуждал. Ему казалось, согласие родителей безраздельно отдало ему Ншан. Сегодня он пришел к ней не как друг, не как возлюбленный, а как ее будущий муж. Отныне и навечно они будут принадлежать друг другу... Ншан приняла его спокойно и безропотно, как посланника судьбы. Кому ж, как не Левону, могла она принадлежать... Он примастился рядом с ней на ее узком девичьем ложе, покрывая легкими поцелуями ее тело, ее незрячие прекрасные глаза. Она перебирала пальцами густые, спутавшиеся волосы Левона. Пальцы скользнули ниже, на переносицу, прошлись по ресницам. Ощупали крепкую горбинку носа, гладко выбритые скуластые щеки, подбородок. Отыскали кадык и впадинку между ключицами – Ншан знакомилась со своим первым мужчиной, «осматривала» его. - Когда ты так возмужал?! – с изумлением отметила она. – Мне все казалось, ты тот же, что и семь лет назад, только голос стал взрослым. Знаешь, мне как-то даже не по себе, будто я лежу с чужим, незнакомым мужчиной. Будто мы встретились впервые. Вместо ответа он поцеловал ее. - Скажи, неужели и я так изменилась? - Конечно. Ты выросла, стала взрослой. - Опиши, какая я теперь, - попросила, смущаясь, Ншан. - Твои волосы, как... как струи ночного ручья. - Они и раньше были такими. - Твои ноги, как стволы молодых платанов. - Еще... - Твои губы после моих поцелуев похожи на вишневое варенье. А зубы – на очищенные от кожицы ядрышки свежих орехов. Твои ресницы отбрасывают такую густую тень, как... как тутовник в жаркий полдень, а глаза... Нет, я не могу придумать сравнение для твоих глаз. Нет в природе ничего, равного им... Щеки твои похожи на персик, покрытый нежным пушком. - Какой ужас! - расстроилась Ншан. – У меня волосатое лицо?! - Я этого не говорил. Пушок едва заметный. Уверен, никто, кроме меня, его и не видит. - Успокаиваешь? - Главное, чтобы нравилось мне. Ведь ты теперь моя жена. Она грустно улыбнулась: - Ах, если бы... - Ты сомневаешься?! – Воодушевившись, Левон сел на постели, взял ее за руку. – Ведь я еще не успел тебе сказать самого главного – мои родители дали согласие на наш брак! Они ждут тебя в нашем доме. Он ожидал проявлений восторга и благодарности. Ему самому так тяжело далось это согласие. Еще вчера он не смел и надеяться. И, что таиться от самого себя, предательские сомнения нет-нет да и посещали и его: как воспримут друзья и односельчане его женитьбу на слепой, ущербной девушке, не станут ли подтрунивать, унижать состраданием, не пожалеет ли он потом, много лет спустя, о своем поступке. Но всякий раз он с негодованием гнал от себя эти, недостойные его любви, мысли. И тут Ншан совершенно неожиданно сказала: - Твои родители еще не самое главное, Левон. - То есть как!? – опешил он. – Ты имеешь ввиду твою мать? - Н... нет. - Тогда кого же? Уж не хочешь ли ты сказать, что не решила еще сама? - Именно это я и хочу сказать. - Шутишь! Он, в отличие от нее, имел возможность видеть их обоих, еще не остывших от жарких ласк. Он видел спальню Ншан, с трепетавшими на ветру простенькими занавесками на окне, через которое он к ней проник. Он видел свою одежду, сброшенную второпях прямо на пол. И ее рубашку поверх. Он видел ее обнаженное тело и разметавшиеся по постели волосы... Какой оскорбительной для него и нее нелепостью прозвучало ее заявление. - Ты многого не понимаешь... не можешь понять, - отрезвляюще строго сказала Ншан. – Подай мое платье... пожалуйста. Оно на спинке стула, у окна. Деревня дольше города хранит традиции, бережет обычаи, карает за любые отступления от них. В деревне девушка всегда на виду. Безупречность репутации – ее главное приданое. Ншан и он преступили неписанные законы. Уж конечно же не ему осуждать ее за случившееся между ними. И он не только не собирается отступать, но и безмерно счастлив, что это наконец произошло. Но ведь должна же она понимать свое положение, свою теперь уже полную от него зависимость. А вместо этого она разговаривает с ним так, будто это он – слепая Ншан, а она – Левон. Такие, в общем-то недостойные мысли разъедали его обиженное сердце. Он ожидал от нее иной реакции. Он ожидал ответной любви и, может быть, неосознанно – благодарности за его великодушие. Ншан оделась и, сославшись на то, что ей хочется побыть одной, попросила его уйти. - Ты так ничего и не скажешь мне? – вконец обиделся Левон. - К сожалению, не все зависит от нас, - уклончиво ответила она. – Завтра. Завтра все решится. Он ничего не понял и ушел раздосадованный. Так принадлежит она ему или не принадлежит? Их отношения будто и не изменились вовсе. Все та же недосказанность и загадочность. Может обычные девичьи уловки? Маленькая отсрочка, чтобы подразнить его, защитить свою гордыню? Пройдет день, другой, и она, краснея, сообщит ему о своем согласии. Ведь в противном случае ей так и просидеть всю жизнь возле стареющей матери. Ему вспомнились поцелуи Ншан, аромат ее кожи, смешанный с запахами цветущего сада, и радостное волнение снова переполнило его. Какие могут быть сомнения! Конечно же Ншан безраздельно принадлежит ему. Ему одному. Теперь уже навсегда. И только это имеет значение и смысл. * * * ...Ночь легко и неслышно заползла сначала в ущелье, а оттуда уже добралась до горных вершин – короткая, зыбкая ночь, готовая каждый миг пробудиться и вспорхнуть, как испуганная птица. Для Ншан ночь, все равно какая – весенняя, летняя или зимняя, светлее и радостнее, чем день. Потому что днем она живет на ощупь, а ночь дарит ей яркие, красочные сны, пронизанные светом. Да не простым, а особенным, какого она никогда и не видывала прежде. Свет этот как бы исходит из самих образов, наделяя их необычайно чистыми, фосфорисцирующими красками. Сон стал для нее большей реальностью, чем бодрствование. Едва ли не с последними петухами она спешит забраться под одеяло, спасаясь сном от слепоты. Да и вряд ли то, что она испытывает, вообще можно назвать сном. Скорее – внетелесным, астральным опытом, к которому с некоторых пор прибавились еще и путешествия. Ншан даже научилась распознавать их приближение. Легкая дрожь во всем теле возвещала ей о том, что душа готовится его покинуть, вырвавшись на свободу. Затем следовал стремительный рывок – и вот она уже парит над землей, пронизанная струями ветра, созерцая проплывающие под ней долины, реки, леса. Безлюдные пейзажи сменялись неведомыми городами со старинными зданиями, каменными мостами, храмами, широкими улицами. Она могла парить над городом в головокружительной вышине, а могла и при желании спускаться так низко, что видела лица отдельных людей. Эти полеты рождали в ней ни с чем не сравнимое блаженство. Она ждала их с особым нетерпением, заранее расслабляясь и принимая такую позу, чтобы легче было покинуть тело. Но сегодня Ншан не думала о путешествиях во времени и пространстве. С тревогой и даже некоторой обреченностью она ждала совсем другого. Как только веки ее совершили привычное, хоть и потерявшее смысл движение, укрыв глаза, а мысли растаяли и умчались, Ншан услышала голос – тихий, едва различимый, похожий на шелест листвы. «Вот ты и стала женщиной. С этой ночи вся жизнь твоя изменится.» «Я стану женой Левона, матерью его детей!» - обрадовалась Ншан. «Тебе не суждено быть ни женой, ни матерью.» Ответ прозвучал все так же легко и призрачно, почти ласково. Но для Ншан он был равносилен свисту меча над головой. - За что?!. Господи праведный, за что? – в голос вопрошала она, беспомощная даже в своем бунте. -Ты рождена для другой цели. Твой удел – служить людям.» «Да как же я могу им служить, если я ничего и никого не вижу!» Ответа не последовало. «А Левон? Ведь он любит меня.» «Ты не можешь принадлежать одному человеку. Но за тобой всегда остается право выбора. И теперь, и потом. Если ты станешь чьей-то женой, твои духовные очи закроются навсегда. Вечная, полная тьма станет твоим уделом.» Ншан вспомнила, еще сегодня утром, в объятиях Левона, она предчувствовала, что никогда им не быть вместе. «Нет-нет, только не это. Я не хочу быть дважды слепой. Я этого не вынесу...Но что станется с Левоном?» «Ты все узнаешь сама... Помни, выбор за тобой.» Голос умолк, улетел, растворился. И только тогда Ншан осознала, что вела внутренний диалог. Но с кем? Кто был ее собеседником? И почему она отвечала без страха, без паники, будто так и должно быть. Уж не сходит ли она с ума? Ншан погрузилась в глубокий сон. Мать разбудила ее, когда солнце стояло уже высоко. Был воскресный день, и Сильвия осталась дома. - Тебя там спрашивают, дочка, - растерянно сказала она. - Кто? - Не знаю. Совсем незнакомые люди. Мужчина с женщиной и ребенком. Из соседнего села быть может. - Ну а я-то им зачем? - Не знаю. Говорят, только ты одна можешь им помочь. - Странно. Ншан поднялась, заплела косу, впервые скрутив ее пучком на затылке, оделась, повязала голову касынкой – чужие, как-никак. - Где они? – спросила почти раздраженно. - Во дворе. В беседке. Упрямые. Не уйдем, говорят, пока не повидаемся с ней... Проводить тебя? - Нет. я прекрасно знаю дорогу в беседку. Она уверенно шагнула к выходу, лишь легкими движениями рук подстраховы-вая себя в дверных проемах. Сильвия, съедаемая любопытством, неслышно последовала за ней. - Не крадись, мама. Кого ты пытаешься обмануть? – упрекнула Ншан. Люди, ожидавшие в беседке, поднялись ей навстречу, откровенно разглядывая слепую девушку, так уверенно приближавшуюся к ним без посторонней помощи. - Садитесь. Чего ж стоять, - сказала Ншан и первая села на лавку, привычно сложив руки на коленях, показывая тем самым, что готова выслушать непрошенных гостей. - Детка, не сердись, что вот так взяли, да пришли, - услышала она грубоватый, взволнованный женский голос. – Десять километров с ребенком отмахали – по горам, пешком... Помоги! Христом Богом молю. - Да чем же я могу вам помочь? – искренне удивилась Ншан. - Сын наш вдруг плохо слышать стал. Боимся, как бы не оглох совсем. - Мне очень жаль вашего сына. Но я-то тут при чем? Почему вы решили обратиться именно ко мне? Разве вы не видите, что я... Муж с женой зашептались, заспорили. Сильвия, не входя в беседку, но и не прячась, наблюдала за ними. - Скажи, милая, тебя Ншан зовут? Девушка молча кивнула. - Значит, все сходится... Сон у меня был этой ночью, что я должна взять ребенка в Саригюх, к... прости, ради Бога, к слепой девушке с мужским именем, и что она поможет ему. Знаешь, когда беда в доме, на все пойдешь, всему поверишь, даже самого малого шанса не упустишь. Вот, встали до зари и пошли. Идем, а сомнения мучат: что как дойдем до села, указанного во сне, спросим про девушку с мужским именем, а там над нами посмеются, мол, отродясь такой не бывало... Дошли. Спросили. Нам на твой дом и указали. Мы с мужем от счастья чуть с ума не сошли. - Если прогонишь, Ншан джан, не обидимся, - вмешался мужской голос. – Сами понимаем, что странно все это. - Очень странно, - подтвердила Ншан и собралась уже заверить своих гостей, что не по адресу пришли, что она в болезнях ровным счетом ничего не смыслит, но тут ей стало вдруг все яснее ясного, и даже показалось непонятным, как родители сами не догадались о причине недуга их ребенка. - Почки! – выпалила она с неожиданной убежденностью. – У вашего сына больные почки. - Но он никогда не жаловался на почки, - удивилась мать. - Он плохо слышит. - Болезнь почек сообщает вам о себе через ухудшение слуха, - заявила Ншан. – Разве у него нет отеков под глазами и на ногах? Родители растерянно переглянулись. Отец поднял штанину сына и надавил на его щиколотку – от пальца осталась четкая вмятина. Да и глаза у мальчика были припухшие. - Правильно говоришь, опухает, - пробормотала мать. – Как же я раньше не замечала! Что же нам делать? В больницу везти? - Не надо в больницу. Возьмешь тутовую водку и сделаешь настойку на березовых почках. Будешь поить ребенка три раза в день по чайной ложке. И еще заваривай корень петрушки, вместе с чебрецом. По стакану на день. Да про морковный сок не забудь. Как только почки успокоятся, слух вернется. - Дай Бог тебе здоровья, милая! – растрогалась женщина. – Позволь поцеловать тебя. Сон-то вещим оказался. – Она подтолкнула мужа локтем, чтобы достал деньги. Сильвия заметила, как они пытались незаметно сунуть смятую купюру ее дочери в карман, и, разгневавшись, шагнула в беседку: - Не делайте этого! Зачем нам ваши деньги! Как вам не стыдно! - Мы не хотели вас обидеть, - растерялся мужчина, пряча деньги. – Счастья вам, крепкой крыши над головой, добрые люди. Когда гости покинули дом, Сильвия села напротив дочери на скамейку, с удивлением глядя на нее: - Как ты про почки-то догадалась? Ты же не видела его. И откуда ты знаешь, как надо лечить? - Не спрашивай, мама. Мне самой в себе еще разобраться надо. Просто появилась во мне уверенность, что так надо, и никак иначе. - А если ошиблась? - Нет! - с поразившей Сильвию твердостью возразила Ншан. – Не ошиблась. * * * К полудню в дом Сильвии заявились вдруг соседи, Анаид с Миграном, принаря-дившиеся, торжественные. Сам Левон, одетый в костюм и крахмальную рубашку, скромно держался в родительской тени. - Что это вы такие праздничные сегодня? Или в церковь собрались? – поинтере-совалась Сильвия. - А может в кино или в гости? - Да не в церковь и не в кино – к тебе мы пришли, соседка, к тебе. Дело есть. В дом пригласила бы. - Пожалуйте. Ншан как раз чай заваривает. Вместе все веселее будет. Выходной, как-никак. Соседи вошли в дом, чинно расселись вокруг стола, того самого стола, за которым семь лет назад последний раз справляли день рождения ее младшей дочери. - У нас гости, - сказала с улыбкой Ншан, вынося с кухни тарелку с аппетитной румяной гатой. – Не надо, мама, не объясняй. Я все поняла... Левон, помоги мне чайник принести. Он большой и горячий, боюсь кого-нибудь из вас обварить. Мигран и Анаид удивленно следили за тем, с какой уверенностью двигалась по дому незрячая девушка. А он вскочил и с готовностью последовал за ней на кухню. Когда с накрыванием стола было покончено, Мигран заговорил: - Радуйся, Сильвия, вот и твой счастливый день, наконец, настал. Добрая весть пришла вместе с нами в твой дом. Все мы знаем, что наш сын, Левон, давно уже любит твою дочь, Ншан. – Голос его звучал совсем не так радостно, как того требовала ситуация. Не удержавшись от вздоха, он добавил: - Мы своим детям не помеха, верно ведь, Ано джан? – Он накрыл ладонью руку жены. – Пусть будет так, как хочет Левон. Пусть наши детя поженятся. Сильвия, готовая заплакать, переводила взгляд с одного на другого и от волнения не могла вымолвить ни слова. Предательский ком из рвущихся наружу рыданий застрял у нее в горле. Ее слепую дочь сватают. И кто! Лучший парень на селе. - Да как же это... Вот так, вдруг, - бормотала она, боясь поверить собственным ушам. - Не вдруг, тетя Сильвия, - возразил осмелевший Левон. – Для меня не существует никого на свете, кроме Ншан... С ней случилось несчастье. По моей вине. Кому ж, как не мне, стать поддержкой и опорой в жизни. Верно? Слезы все же прорвались наружу. Глаза Сильвии влажно заблестели. - Есть Бог на свете. Ох, есть! – растроганно прошептала она, смахивая кулаком катящиеся слезы. – Не останется моя дочка горемыкой. Спасибо тебе, сынок, за доброе сердце. - Да полно Вам, тетя Сильвия! Не жалость, а любовь в моем сердце. – Левон повернулся к неподвижно сидевшей рядом с ним Ншан: - За тобой слово, любимая. Обещала сегодня ответ дать. - Обещание сдержу. – Ее голос прозвучал тихо, но твердо. – Ты прости меня, Левон. И вы простите, дядя Мигран и тетя Анаид. И ты, мама, тоже. А только замуж мне нельзя. - Как так!?. Что она такое говорит?! – ахнули все разом. Только один Левон хранил молчание. У него перехватило дыхание. - Опомнись, дочка! У тебя от радости, видно, помутилось в голове... Не слушайте ее! Она не в себе. – Сильвия вскочила, растерянно глядя на соседей. - Мама, перестань. Успокойся... Тебе не понять меня. И Левон не поймет. Обидится на всю жизнь. Мне очень не хотелось бы разбивать тебе сердце, Левушка. Но замуж я не пойду, ни за тебя, ни за кого другого. - Да почему же? Почему?! – вопрошала Сильвия, беспомощно протягивая руки к дочери. – От счастья своего отказываешься. На что себя обрекаешь? Наступила долгая тишина. Какое-то время все сидели, не двигаясь, словно в ступоре. Наконец Мигран спросил: - Это твое окончательное слово, Ншан? - Да, дядя Мигран. Другого не будет. Не ушами – сердцем услышала она, как вскочил Левон и бросился к двери. - Не натворил бы чего, - с тревогой смотрела ему вслед Анаид. - Не натворит, - успокоила ее Ншан. – Дни отчаяния пройдут. У вас нет причин для беспокойства. Неделю Левон не показывался в доме Сильвии. Ншан стала молчаливой, искала уединения. Соседи к ним и без того заглядывали не часто. Но она сторонилась и собственной матери, стараясь избегать ее расспросов и упреков. А Сильвия и не докучала ей, все еще не теряя надежды, что дочь сама одумается, пожалеет, что так повела себя, и изменит свое странное решение. Замкнутая молчаливость Ншан внушала ей надежды. Но она ошибалась. Ншан не думала о Левоне. И ни о ком другом. Она вслушивалась в себя. И в окружающее. Все, что было вокруг – вода, небо, деревья, травы, ожило и заговорило с ней. Она вдруг открыла для себя, что каждое фруктовое дерево в ее саду имеет свой характер, свои симпатии и антипатии, свой голос. Одни деревья любили ее, другие – Сильвию. Одни ждали ее появления с радостным нетерпением, готовые поделиться с ней своей генетической мудростью, другие норовили сами забрать ее энергию и силы. Она поняла, что все вокруг живое, мыслящее, помнящее. А самая мудрая среди них, самая сложная и вездесущая – ее величество Вода. Вода знает бесчисленное множество историй, и не только из человеческой жизни, но и из жизни целой планеты, всего необъятного космоса. Вода может исцелить, спасти, даровать жизнь, и может наказать, погубить. Ее можно наполнить добром, и можно отравить злом. А главное – с ней можно беседовать, спрашивать, и получать ответы – советы, помощь. Ншан начала понимать, что земля под ее ногами вовсе не земля, а прах –растений, животных, людей, всех тех, кто веками, тысячелетиями, миллионами лет жил до нее на этой планете. Из их праха вырастают и плодоносят новые деревья, на их прахе распускаются прекрасные цветы. Гонимый ветром, прах носится в воздухе, пока дожди не прибьют его снова к земле. Что же такое Земля? – спрашивала себя Ншан. – одно сплошное бескрайнее кладбище или гигантская фабрика по переработке жизни и смерти. Она поняла, что небо есть дыхание Земли, насыщенное мыслями людей всех поколений –настоящих, ушедших, будущих. И не только мыслями, но и их судьбами, которые можно при желании считывать, как некогда читала она школьный учебник. Потому что дыхание Земли пронизывает человека насквозь, живет и пульсирует в нем. - Ншан, - услышала она позади себя голос, больно отозвавшийся в сердце. Она не обернулась. - Я слушаю тебя, Левон. Он приблизился. Обнял ее за плечи. Зарылся лицом в ее волосах. Она стояла не двигаясь. - Что же ты натворила, Ншан! Она хранила молчание. - Зачем??? Объясни. Разве я обидел тебя? Или ты совсем не любишь меня? Я стал тебе неприятен? Она молчала. - Я не сомкнул глаз ни одной ночи. Я ничего не могу делать. Ни о чем не могу думать. В голове только ты. Ты! Ты!!! Я как безумный. Ничего не могу понять. Я решил, что никогда больше не заговорю с тобой, не посмотрю в твою сторону. Видишь, не смог. Скажи мне... Ты обязана сказать, чем я плох для тебя. - Глупый... - Издеваешься? Смеешься надо мной?! Он развернул ее к себе лицом – резко, раздраженно, почти грубо. Зачем, ведь их взгляды все равно не могли встретиться. - Но ты же теперь моя. Понимаешь, моя! Возможно даже у нас будет ребенок. - Нет, Левушка. Ребенка у нас не будет. И ничего не будет. Твоим трем сыновьям суждена другая мать. Не я. - Каким трем сыновьям?! Какая другая мать?! – взорвался он. - Геворку, Гургену и Грикору. - Ты не можешь этого знать! Ты все придумываешь, фантазируешь. - Твои дети родятся далеко отсюда, - продолжала она будто во сне. – В большом городе. Там, где родилась Джулия. - Кто такая Джулия? - Твоя будущая жена. Сейчас она учится в школе и время вашей встречи еще не пришло. - Что ты мелешь! Я не хочу никого, кроме тебя! - Это сегодня. И завтра. И еще два долгих, мучительных для тебя года. Запомни: два года. А потом все изменится. - И я забуду тебя?? – невольно поддаваясь ее убежденности, озадаченно спросил Левон. - Нет, свою первую любовь ты не забудешь никогда. Хочу я этого или не хочу, я всегда буду с тобой, как боль, как обида, как светлое и грустное воспоминание. - Но почему, почему мы не можем быть вместе? Это же нелепость. - Больше я тебе ничего не скажу. - Хорошо. Ты отказалась выйти за меня замуж. Но мы ведь можем видеться с тобой. Как прежде. - Нет, Левон, не можем. У тебя своя судьба, у меня своя. Я не та уже Ншан, которую ты знал раньше. И даже не та, какой была в то утро... Знай, я не жалею о случившемся между нами. Ты – единственный в моей жизни мужчина. Другого не будет. Левон озадаченно смотрел на нее. Все его вопросы и обиды разом испарились. - Ты хочешь сказать, что избираешь вечное одиночество? – после долгой паузы наконец спросил он. - Какое же это одиночество, - то ли вслух, то ли про себя проговорила Ншан. Лицо ее озарилось загадочной светлой улыбкой. И Левон вдруг отчетливо понял, что ему не дотянуться до нее, не постичь мира, в котором она живет. Не сказав ни слова, он молча покинул ее сад, чтобы никогда больше туда не возвращаться. Но и жить подле нее, двор в двор, вечно сознавая, что она так близко и так далеко, было ему не по силам. И Левон, несмотря на протесты родителей, уехал из села. * * * - Ншан джан, мой сын служит в армии. От него давно нет вестей. Я волнуюсь... - Он в Афганистане, тетя Маро. Его ранило... в плечо... Он лежит в госпитале. Рука правая. Он пока не может писать... Не надо плакать, тетя Маро! Через месяц... да-да, ровно через месяц он выйдет из больницы и демобилизуется... Вы скоро увидите своего сына... - Ншан, муж стал поздно домой возвращаться. Уж не завел ли кого? - Глупости! Муж любит тебя, дом, детей. Но у него появились новые друзья в райценте. И он пристрастился с ними к спиртному. Это может сказаться на его здоровье. Приведи его ко мне завтра. Я помогу. - Ншан, моя старшая дочь лунатик. Бродит по ночам по дому, скрипит половицами, пугает сестер и братьев. Что мне с ней делать? - Клади на ночь у ее постели мокрую тряпку. От мокрого и холодного она сразу будет просыпаться и ей уже не захочется бродить по ночам. А в полнолуние приведешь меня к себе домой. Я останусь ночью у вас, в постели с твоей дочерью. И она успокоится, станет как все. - Ншан, моя свекровь отказывается от еды и не выходит из своей комнаты. Не пойму, может я обидела ее чем. - ...Женщина готовится покинуть этот мир, а ты ей мешаешь. Ей сейчас не до вас. Но есть у старухи и другая заморочка. В ее комнате, в углу за иконой, тайник, в котором она прячет старинные золотые украшения и несколько серебряных монет. Она всю жизнь не любила тебя, Сатеник – за то, что сын женился на тебе, не спросив ее согласия. Эта обида вросла в ее сердце, разъела его. И теперь она боится умереть, чтобы ее сокровища не достались тебе... Скоро о Ншан узнали все жители окрестных деревень. Отовсюду к ней шли люди, каждый со своей бедой, со своими проблемами. Двор Сильвии теперь всегда был полон. Пришлось заказать плотнику длинные лавки, чтобы было на что их сажать. Сильвия оставила работу, тем более, что и пенсионный возраст подоспел, и стала помогать дочери принимать людей. Каждого она старалась угостить – кого фруктами, кого кофе, кого чаем. Но посетителей с каждым днем становилось все больше. Сильвия садилась обычно рядом с дочерью, слушала ее советы, пророчества и дивилась им. - Откуда ты все это знаешь?! – допытывалась она, когда они оставались одни. - Иногда вижу все так ясно, будто сама там присутствую. Иногда ответ сам ложится на язык и мне только остается произнести его вслух, не понимая, почему я это сказала. - Но ингда ты не отвечаешь сразу и даже просишь придти на следующий день, или через неделю. - Бывает, ответ не приходит. И тогда я думаю о нем, засыпая. И к утру уже знаю точно, что я должна сказать человеку, обратившемуся ко мне за помощью. Сильвия лишь качала головой и цокала языком. В знак благодарности люди приносили с собой подарки, иногда оставляли деньги. Поначалу Сильвия возмущалась, уверяла, что они ни в чем не нуждаются. Но со временем привыкла и даже начала выставлять в уголке беседки специальный керамический горшочек на подносе – для приношений. К Ншан шли с утра до поздней ночи. Она уставала, порой выматывалась. Лицо ее осунулось, побледнело. - Так нельзя! – взбунтовалась однажды мать. – Если уж ты не можешь никому отказывать, назначим приемные дни и часы. Пусть приходят, скажем три дня в неделю – во вторник, четверг и субботу. А то у нас с тобой тут не дом, а проходной двор какой-то. И ты так долго не протянешь. Ншан не только не стала возражать, но и обрадовалась. На том и порешили. Теперь у нее снова появилось свободное время. ...Стояла поздняя осень. Дожди не прекращались уже несколько дней и нужно было спешно спасать урожай винограда. Сильвия, забыв, что она теперь пенсионерка, вместе со своей бывшей бригадой провела под холодным дождем на виноградниках целый день. Домой вернулась насквозь мокрая и продрогшая. За ужином пожаловалась на озноб, укутавшись шалью до самых бровей. Но согреться так и не смогла. Не помогли и несколько чашек чаю с малиновым вареньем. С трудом добравшись до постели, она укрылась целой горой одеял. И наконец заснула. Все ночь Ншан тревожно ворочалась, прислушиваясь к неровному дыханию матери, окликала ее. Беспокойство мешало понять, что с ней происходит. С посторонними легче. Там она вполне владеет собой. А тут... Ншан пыталась расслабиться, прогнать из головы все мысли, чтобы решение пришло, как обычно, само собой. Но у нее ничего не получалось, и ею овладела паника: неужели с мамой так безнадежно плохо, что неведомые силы, с некоторых пор направлявшие ее, отказывают ей в помощи. Под утро Сильвия начала бредить. Она вся горела, отталкивала еду и питье, не узнавала дочь. Ншан села у постели больной, вызвала с детства врезавшийся в память образ матери: ее забранные в пучок волосы, ее строгие и ласковые глаза, узкие усталые плечи, низкую, едва приметную грудь, большие, сильные, натруженные руки... Где у мамы болит? – спросила себя Ншан, и сразу же ощутила, как сильно заломило в груди, как стеснило и перехватило дыхание. Возникла уверенность – это воспаление легких и пожар во всем теле. Ншан представила себе болезнь живым огненным сгустком, пожирающим ее собственные легкие, и начала мысленно сгонять этот сгусток от краев к центру, как пролитое на столе вино. Осторожно, но уверенно она гнала и гнала огненный клубок к одной точке. Они сейчас с матерью были единым целым. Их обеих убивал опасный недуг, от которого следовало как можно скорее освободиться. Она нисколько не сомневалась – они либо поправятся, либо умрут вместе. Когда же ей, наконец, удалось собрать болезнь в плотный тугой шарик, она исторгла его из груди резким свистящим выдохом... А затем вообразила себя этаким прохладным горным ветерком, живитель-ным дуновением, освежающим, охлаждающим их воспаленные тела... Боль в груди и во всем теле утихла, дыхание стало ровным и легким, а в мыслях – бездумная пуста. Устало откинувшись на спинку стула, безвольно свесив голову и руки, Ншан погрузилась то ли в сон, то ли в прострацию. - Ншан джан... Ты спишь, дочка? Дай мне попить, - послышался голос Сильвии, и буйная радость захлестнула Ншан. Вскочив, она отыскала лоб матери – он был мокрый, но холодный. - У тебя что-нибудь болит, мам? - Ничего не болит. Только сильная слабость, как будто я тащила на себе тонну винограда. С того дня Ншан стала по-новому лечить больных. * * * Зима навалилась сразу, за одну ночь. Деревья на склонах гор и фруктовые сады еще удерживали желто-бурое одеяние осени, а трава по-летнему зеленела. Но утром селение проснулось по окна заваленным пушистым, нестерпимо белым покровом. Ветки деревьев гнулись и стонали под его непосильной тяжестью. Они очень боялись сломаться – Ншан явственно ощущала их страх и боль. - Им надо помочь, мама. Они не выдержат. - Кому помочь? – не поняла Сильвия, озираясь. - Деревьям. Разве ты не видишь? - Я-то вижу. А ты... - А я чувствую. Надо взять длинные палки и оббить с веток снег. Они надели высокие сапоги, обвязались теплыми пушистыми платками из овечьей шерсти и, вооружившись палками, принялись за работу. Сторонний наблюдатель вряд ли заметил бы, что одна из них незрячая. - Чувствуешь, как облегченно они вздохнули? – просветлев, проговорила Ншан. - Да ну тебя, ей-богу! – отмахнулась Сильвия. – Фантазерка. - Они такие же живые, как и мы с тобой, - насупилась Ншан. - Конечно живые – растут, цветут, плодоносят. - Не только. Они двигаются. И гораздо быстрее, чем ты думаешь. - Уж так прямо и двигаются. Может гуляют ночами по саду, когда мы спим? Или меняются местами? - Нет, конечно. Но если дереву что-то мешает или не нравится, если другое дерево загораживает ему солнечный свет, оно может развернуться вокруг своей оси, отвести в сторону ветки. Одно дерево может подчинить себе другое, даже погубить его. А еще они переговариваются между собой. - Э-э-э! – рассердилась Сильвия. - Хватит морочить мне голову. - Ну, понятное дело, не так, как мы с тобой. У них свой язык. Но если придешь в сад с топором, чтобы срубить куст или дерево, об этом тотчас узнают все деревья сада. И не только нашего, но и соседнего. Среди них поднимется настоящая паника. А еще у них очень хорошая память. Они ничего не забывают. Правда-правда. Вон там, в конце сада, есть старая яблоня. Она ужасно тебя боится. Вся дрожит, когда ты проходишь мимо. Несколько лет назад ты отпилила у нее совершенно здоровую плодоносящую ветку. - Так ведь ветка загораживала проход к сараю! - Но яблоня тебе этого не простила. Сильвия покосилась на дочь с недоверием и опаской: кто ее знает, может и не сочиняет. Не спроста ведь люди к ней валом валят. Но чтоб деревья обижались! Нет уж, в такое поверить невозможно. Они вернулись в дом. Обмели веником снег с сапог, разулись, встряхнули платки. - Жаль, что снег выпал именно этой ночью, - сказала Ншан задумчиво. - Какая разница, сегодня, завтра... - Если бы завтра, Армен прогостил бы у нас целый месяц, пока не открылись бы дороги. Теперь ты увидишь его только весной. - Не понимаю, о чем ты. - Он ехал навестить нас. И застрял на перевале. Дороги занесло сугробами. Он провел всю ночь в машине, продрог. А сейчас... сейчас, кажется, вынужден вернуться назад, в город. Думаю, снег будет идти несколько дней подряд. Нас отрезало от города и других сел. Так что мы с тобой можем отдыхать от посетителей. - Господи, ну откуда... откуда ты можешь все это знать?! – не удержалась Сильвия. Она все никак не могла привыкнуть к таинственному дару дочери. И все же верила ей. Не могла не верить. – Неужели Арменчик, мальчик мой, ехал ко мне? Проклятая непогода! - Не расстраивайся, мама. Все случается так, как должно случиться. - Да-а? Что ж ты тогда вмешиваешься в болезни и судьбы людей? Зачем меня вылечила? Может мне в тот день положено было предстать перед Господом Богом. - Нет, - твердо возразила Ншан. – Не положено. Болезнь это нарушение порядка. Сбой. А в теле, как и в природе, должен быть порядок, смена «времен года»: рождение-детство-юность-зрелость-старость-смерть. Все своим чередом. Вмешиваясь, я только стремлюсь восстановить порядок. - И где ты всего этого набралась? Книжек не читаешь... - Книжки – зеркало и хранилище человеческих знаний. Те, кто их пишет, знают, ох, как мало. А то и просто заблуждаются. Есть другие знания, настоящие. Меня учит Природа, небо, земля. Даже деревья. Я прислушиваюсь к ним. Природа не может ни заблуждаться, ни ошибаться. Она – мать всему. И нам с тобой, в том числе. Надо только научиться понимать ее, ее постоянные подсказки... Если бы у меня не отняли физическое зрение, я наверное осталась бы такой же слепой и глухой, как все. * * * Прошла зима. Погостили и уехали братья весной. Наступило лето, днем как всегда знойное, по ночам прохладное. По селу пронеслась весть – нагрянула из Еревана съемочная группа. В размеренную упорядоченную жизнь селян вклинилось нечто инородное, будоражащее, непредвиденное. Гостиницы, конечно же, на селе не было, и киношников разместили по дворам. Не обошли стороной и дом Сильвии. С учетом того, что большая часть семьи у нее отсутствовала, к ней прислали сразу троих – девушку и двух мужчин. Девушке Сильвия отдала кровать Сусанны, а мужчины расположились в комнате ее сыновей. - Мама, какие они из себя? Опиши, - попросила Ншан, когда постояльцы ушли утром на съемки. - Девушку Жанной зовут. Симпатичная, только уж очень худая, все косточки пересчитать можно... благо полуголая ходит. У нас так не принято. - Так они ж городские. А как одеваются в городе? – заинтересовалась Ншан. - Да Бог их знает. А у этой платьишко ну прям как комбинация – ни рукавов, ни ворота. Тонюсенькие бретелечки и грудь нараспашку. Каблуки высоченные, с мизинец толщиной. И как она на них будет по нашим ухабам ковылять? - А те двое? - Один высокий, лысоватый, с черной бородкой. Ему лет сорок, наверное. У них, у городских, возраст-то не определить. Все ухоженные такие, молодящиеся. Не то что мы здесь, как ломовые кобылы... На дворе жарища, а он в кожаной куртке ходит. Сафоном зовут. - Разговаривает низким голосом и все время чем-то озабочен? - Ага. Вот он и есть. А другой зеленый еще. Тот, с бородкой, его Артуром называл. Ладненький такой, крепыш. На спортсмена похож. Глазищи большие, черные, смешливые. Волосы черные. И сам весь волосатый, как наши парни. Лицо улыбчивое, иногда почти детское. Я бы от такого сына не отказалась. - Жанна сохнет по нему, - задумчиво проговорила Ншан. - И то, сохнет! – всплеснула руками Сильвия. – В точку попала! Глаз с него не спускала за ужином. Даже про еду забывала. Голову опустит, а из-под ресниц на него зыркает. Думает незаметно. - А ты оказывается наблюдательная. Не ожидала от тебя. - Да как же не наблюдать-то! Ведь чужих людей в дом пустили. Я, доча, за тебя перед Богом в ответе. Тебя ведь обидеть ничего не стоит. Тревожно мне. Стемнело. Петухи умолкли, зато заливались по дворам не желавшие смириться с чужаками собаки. В домах раньше времени зажгли свет. Сильвия с дочерью ужин собрали. Разложили все на столе и сели ждать. - Запаздывают что-то постояльцы наши. Темнеет уже на дворе. Какие сейчас съемки. - Наверное, после работы вместе собрались. Веселятся, поют, - предположила Ншан. – Хотелось бы мне побывать у них на съемках. Знаю, что ни к чему, что ничего не увижу, а все равно интересно. Сильвия лишь вздохнула. Отщипнула кусочек успевшего подсохнуть лаваша, медленно рассеянно жевала. - Идут! – встрепенулась Ншан. - Да нет, тихо все. Ни шагов, ни голосов. Не прошло и нескольких минут, как в дом вошли постояльцы. - Заждались мы вас, - упрекнула их Сильвия. – Картошка уж, наверное, остыла. - Вечер добрый, тетя. Здравствуй, Ншан. – За всех поприветствовал хозяев низкий баритон. Теперь Ншан знала, это Сафон. Артур сел напротив незрячей девушки, посмотрел на нее с добрым сочувствием. Она ощутила не столько взгляд его, сколько отношение. Ей стало вдруг удивительно приятно, и она улыбнулась. Хороший Артур человек, бесхитростный, подумалось ей. И очень захотелось, чтобы он заговорил с ней. - Как прошел день, Ншан? – услышала она голос черноглазого юноши. - Как обычно – в делах, в хозяйстве. - А что, со двора ты совсем не выходишь? - Зачем? – Она почувствовала, что ему стало не по себе от ее ответа, и поспешила добавить. – Все, что мне нужно, у меня есть и здесь, дома. Он деликатно промолчал. - Но о ваших съемках я ничего не знаю и даже представить себе не могу, что это такое, - снова заговорила она, и неожиданно попросила: - Возьми меня завтра с собой, Артур. Ншан не сомневалась, сидящие за столом растерянно и удивленно перегляну-лись. Помедлив, Артур мягко сказал: - Если так хочешь, обязательно возьму. После ужина приезжие вышли в сад. Ншан последовала за ними. - Хотите на ночное ущелье взглянуть? – предложила она, ощутив на себе изумленные взгляды всех троих. – Пусть кто-нибудь из вас даст мне руку. Предложенная рука была жесткой, нервной, беспокойной. У Артура не могло быть таких рук. - Иди прямо, Сафон, - сказала она. – Не по аллее иди, а по узкой дорожке. Шагов двадцать, потом свернем направо. А вы идите за нами. Дотронувшись до большого гладкого валуна, торчащего из земли, Ншан остановилась. - Это здесь. Только будьте осторожны. Мы на краю глубокого обрыва. Можно упасть. Она быстро прикинула в уме: Луна должна быть где-то между второй и третьей фазой – почти полнолуние. Воздух свеж и спокоен, и дышется свободно. Значит небо безоблачно и все вокруг залито лунным светом. - Видите дальние вереницы гор? Они похожи на спину спящего вишапа. Особенно в свете Луны, как сейчас. Горожане покосились на нее с опаской и сомнением: уж не притворяется ли она слепой? - А вон там, над обрывом... - держась одной рукой за выступ скалы, другой она указала чуть вправо и вниз. – Там есть дерево, очень старое. Весенние воды размыли его корни. Оно все искривилось от огромного желания удержаться. Посмотрите, оно цепляется корнями чуть ли не за воздух. И очень боится упасть, скатиться на дно ущелья. Оно молит о помощи. Только помочь ему невозможно. - Я вижу это дерево! – воскликнула Жанна. – В свете Луны оно кажется жутким и сказочным. Оно похоже на осьминога. - Что такое осьминог? – спросила Ншан. - Морское животное. У него нет тела, только голова и восемь длинных ног... со щупальцами-присосками. - Нет, - не согласилась Ншан. – Не надо осьминога! Имя этому дереву Страх. Когда мне бывает страшно, я всегда представляю его. - Откуда ты о нем знаешь? – осторожно спросила Жанна. - Так ведь я не всегда была слепой. До тринадцати лет видела, как все, - спокойно ответила Ншан. – я успела излазить все наши горы и ущелья. Там, внизу, течет речка. Летом мы купались в ней каждый день. А место, на котором мы стоим, было моим самым любимым. Я помню здесь каждое дерево, каждый выступ... Артур, это хорошо, что ты рисуешь. - Откуда ты знаешь, что я рисую!? - Разве ты не подумал сейчас о том, как красиво выглядело бы это место на картине? - Клянусь отцом, подумал! – воскликнул Артур, хлопнув себя по лбу. – Ну ты даешь! - Найди время, нарисуй, - не обращая внимания на его бурные эмоции, посове-товала она. - Ущелье действительно очень красивое. И оно с вами разговаривает. Прислушайтесь... - Осел прокричал, - заметил Сафон. - И какая-то ночная птица, - добавила Жанна. – А в деревне лают собаки... Где-то плачет ребенок... или ухает сова. - Да не то все, не то! Не слышите вы! – расстроилась Ншан. – Почему вы не хотите услышать? Это же так просто. Откройте свои сердца, избавьтесь от всех мыслей. Слейтесь со всем, что вас окружает. Обратитесь в слух... – И, оборвав себя, резко потребовала: - Отведите меня в дом. Наутро Ншан надела свое праздничное платье, тщательно расчесала и заплела в косу волосы, а косу уложила кольцом на затылке. За завтраком спросила: - Вы не раздумали взять меня с собой? - Нет, не раздумали, - за всех ответил Артур. - А я не помешаю? - Думаю, не помешаешь. Там все равно собирается вся детвора вашей деревни. Они вышли за калитку – Сафон и Жанна впереди, Ншан за руку с Артуром за ними. - Почему ты обратилась со своей просьбой именно ко мне? – поинтересовался он. - Потому что ты мне приятнее остальных. - Чем же? Ты меня совсем не знаешь. - Знаю. Ты добрый и бескорыстный. На тебя можно положиться. - Ну, этого ты уж точно не можешь знать, - еще больше удивился он. - Если бы ты был лучше знаком со мной, не удивлялся бы так часто на все, что я говорю. - Признаться, я не прочь поближе познакомиться с тобой. Ты меня заинтригова-ла. Ты очень необычная девушка – слепая, а видишь лучше, чем зрячая. - Молодец, Артур! Ты правильно сказал. Для съемок отобрали двор одного из старожилов села. Артур усадил Ншан на лавку за изгородью, пошептался с режиссером фильма и, вернувшись, сел с ней рядом, радостно сообщив: - Полный порядок. Тебе разрешили присутствовать. - Я помню двор дяди Гагама. Он большой, каменистый со старым деревом посредине. Я в детстве лазала на него, рвала для дяди Гегама зеленые еще грецкие орехи. Ну и мне за труды перепадало. Они, когда свежие совсем, особенно вкусные. - Дерево шикарное. Развесистое, узловатое, такое же старое, как сам дом. Оно у нас главный объект мезансцены. Пропустив мимо ушей незнакомое слово, Ншан поинтересовалась: - А почему вы выбрали именно этот двор? Разве нет домов поновее? - Наш фильм о Второй Мировой Войне. Отец героя живет в глухой горной деревушке. Сегодня мы снимаем грустный эпизод – старик получает с фронта похоронку. Он решает скрыть ее от своих внуков, невестки и жены, и читает им вслух письмо сына, которое, задержавшись в пути, пришло одновременно с извещением о его смерти. - И правда грустная история. – Ншан помрачнела, задумалась, уйдя в себя. Наконец, спросила: - Кем ты здесь работаешь, Артур? - Ассистентом режиссера. - А Сафон? - Он оператор. - Что такое оператор? Артур удивленно взглянул на девушку и терпеливо объяснил: - Он снимает на кинокамеру сцены, подготовленные режиссером, художником и артистами. От него во многом зависит, каким получится фильм. Практически глазами этого человека люди и смотрят на экран. - Поняла. А Жанна кто? - Ассистент художника-постановщика. - А она что делает? - Помогает художнику фильма во всем – выбирает вместе с ним место съемки, следит, чтобы сцена была поставлена правильно, чтобы в ней присутствовало все, что намечено художником. Если надо, рисует декорации. Проверяет реквизит... - Что-что? - Реквизит – это аксесуары... ну, дополнительные предметы, необходимые в каждом кадре. Скажем, стул, графин, ковер в комнате, телега, лопата, домашняя скотина во дворе... - Понятно. Она вроде хозяйки в доме. - Можно сказать и так, - юноша улыбнулся. - Артур! – раздался резкий, раздраженный окрик режиссера. – Убери отсюда этого старого борова! Живее! И куда ты только смотришь, черт тебя подери! Разве может быть в военное время в кадре такая жирная скотина? Артур вскочил, сломал на ходу хворостину и с гиканьем выпроводил за калитку хозяйскую свинью, громко и возмущенно хрюкающую. - Проезд почтальона на кобыле... Стоп! Все посторонние из кадра! Убрать детей! Ар-ртур! Я сказал, дети в кадре! Местные дети... Очистить площадку! Где сумка почтальона? Почему я должен за всех думать, вашу мать? А остальные что, прохлаж-даться сюда приехали? - Жанна, - позвал Артур, - сумка почтальона по твоей части. – И, обращаясь к толпившейся за изгородью детворе, попросил: - Пацаны! Все дружно отступили к соседнему дому. Побыстрее. А то влетит и вам, и мне. Он снова присел рядом с Ншан. - Тебе из-за меня досталось? – виновато спросила она. – Наверное, мне не следовало напрашиваться идти с вами. Ваш режиссер... он так кричал на тебя. Артур весело рассмеялся. - Режиссеры для того и созданы, чтобы кричать и взвинчивать всех на съемочной площадке. Какая ж съемка без крика и нервов. - Разговорчики там! – гаркнул на них режиссер. – Приготовились... Внимание... Мотор! - Почему... - Тсс, - шепотом предостерег свою гостью Артур, прикладывая палец к губам. – Идет съемка. - От-ста-авить! Ар-р-ртур-р!!! Где должна стоять массовка? Вы доведете меня сегодня до инфаркта. Помреж сорвался с места. Жанна присела рядом с Ншан, спросила шепотом: - Тебе не скучно? - Почему он так нервничает? - Обычный стиль работы, - равнодушно отмахнулась Жанна. – Мы привыкли. Творческий запал. Экстаз. И демонстрация своей власти над всеми нами. Режиссер на площадке – царь и бог... Ты сидишь под солнцем. А мы будем в этой жарище целый день снимать и переснимать одну и ту же сцену. Хочешь, я отведу тебя домой? - Отведи, Жанна, отведи. Не по мне ваш творческий запал. Жанна проводила Ншан до дома и убежала обратно. А у Ншан все валилось из рук. Ей не хотелось сегодня заниматься привычными домашними делами и она вышла в сад, не понимая, что с ней происходит. В какой-то странной отрешенности она прислонилась спиной к стволу старой яблони, завязавшей тугие, терпкие еще плоды. Ближе к осени эти плоды отяготят ветви дерева, прогнут их до самой земли. Всем своим телом Ншан ощущала, как по его жилам струится густой яблоневый сок, как трепещет оно в предвкушении обильного потомства. Ншан представила себя беременной, чутко ловящей каждое движение своего будущего ребенка... И остро ощутила вдруг, какое невыразимое блаженство готовиться стать матерью, носить в своем чреве дитя, ощущать, как оно растет, крепнет, наливает-ся внутри, как толкается ручками и ножками, заявляя о своем присутствии. Она вздох-нула: тяжело стоять одной в саду, тяжело быть бесплодной яблоней. - Привет, Ншан! Почему ты ушла со съемок? – Это был Артур. - Я не понимала, что происходит. - Потому что ты... только слушала. - Нет, не потому. Все суетятся, бегают, нервничают, кричат. Зачем?... Зачем ты выбрал такую профессию? Разве нет другой? Артур присел рядом с ней на траву и, посерьезнев, попытался объяснить: - Это самая лучшая в мире профессия. Я мечтал о ней с раннего детства. Я не мыслю своей жизни без кино. Ншан ощутила волну энтузиазма и воодушевления, обдавшую ее. А он уже не мог остановиться: - Понимаешь, кино – особый мир. В нем все сказка, и все реальность. В каждую сцену, эпизод, в каждый фильм мы вкладываем себя целиком, без остатка. И с каждым новым фильмом начинаем все заново. Меняются эпохи, ситуации, взаимоотношения. Мы перевоплощаемся с каждым актером, вживаемся в каждую роль... Правда, я пока лишь помощник режиссера, но надеюсь, что следующий фильм уже буду делать самостоятельно. - Ты станешь режиссером, как он? - Всенепременно! - И будешь так же кричать, как он, на своих подчиненных? - Пойми, он не горлом кричит, а сердцем. Его фильм – его детище. - Может быть, - задумчиво проронила Ншан, не желая продолжать спор. Но она-то почувствовала, чем кричал режиссер – горлом или сердцем, и что на самом деле так взвинчивало его. Он оставил в Ереване молодую красивую жену – актрису, и сходил с ума от ревности. Он думал только о том, чтобы поскорее закончить эти скучные, нудные сцены и вернуться домой. Поэтому его так нервировала любая проволочка. - Как ты думаешь, Ншан, стану я режиссером? – вдруг спросил Артур, достаточно уже наслышанный о ее удивительных способностях. - Не могу сказать. Что-то мешает мне заглянуть в твое будущее, - призналась она. - Что именно? - Не знаю... Странно... Я сама ничего не понимаю. Артуру нравилась непривычность ситуации. Он для нее – что телефонный собеседник. А ей от него укрыться некуда. - Знаешь, ты очень красивая, - сказал он, все еще испытывая чувство превос-ходства над нею. – Я не встречал такой... такой естественной, неподдельной красоты. Наши актрисы тратят уйму времени и усилий, чтобы привлечь к себе внимание, казаться лучше и ярче других, а за тебя все сделала природа. - Зачем мне это? Кому нужна моя красота. - Не говори так. - Я знаю, что говорю, Артур. Но мне приятны твои слова. - Рад это слышать. – Его голос прозвучал интимно и глухо. - Я не вижу твоего лица... твоих глаз, но вижу душу. У тебя светлая и чистая душа, Артур. Душа ценнее лица, ценнее всего. Моя мама сказала, что хотела бы иметь такого сына, как ты. Я никогда раньше не слышала от нее таких слов. Это многого стоит. Он промолчал. - А еще ты нравишься Жанне. Сильно нравишься. - Вот тут ты ошибаешься. - Нет, - убежденно возразила она. – Жанна очень переживает. Мне жаль ее. - Отчего же жаль? - Вы никогда не будете вместе. - Я знаю. Она хорошая девушка... человек хороший. Но ведь этого мало, верно? – Теперь он разглядывал ее с любопытством. – А ты о людях всегда все знаешь? Ты – ясновидящая. Должно быть это очень интересно обо всех все знать. Даже то, что люди обычно пытаются скрывать. - Во-первых, я далеко не все и не всегда знаю. А во-вторых, все знать совсем неинтересно. Жизнь тогда потеряла бы смысл. - Согласен. И все же с тобой мне как-то чуть-чуть жутковато. Как перед рентгеновским аппаратом. - Если тебе кто-нибудь когда-нибудь скажет, что читает все твои мысли, не верь, - заявила Ншан. – Мысли читать невозможно. Можно ощущать лучи, исходящие от человека, и научиться толковать их... приблизительно. - Да, но ты видишь судьбы людей, предсказываешь будущее, лечишь болезни. Лучи ведь здесь ни при чем. - Судьба человека... Нет, я не могу проследить ее шаг за шагом, год за годом. Я вижу только самое основное, самое важное. Оно возникает, как вспышка, как разряд молнии. Всего на мгновение. В этой вспышке возможно вся человеческая жизнь, но ты не способен воспринять и запомнить ее за один короткий миг. Только то, что запечат-лелось особенно ярко. - Ты очень хорошо все объяснила. Я понял тебя... Итак, сейчас ты не можешь угадать, о чем я думаю? - Нет, Артур, не могу. - Сказать? - ...Скажи. - Я хочу... очень хочу... поцеловать тебя. - ...Я знаю. - Ах ты обманщица! А говорила, что не можешь читать мысли. - Мысли ни при чем. Тут что-то другое. - А хочешь, теперь я попытаюсь угадать твои мысли? - Попытайся, - без улыбки отозвалась Ншан. - Ты ничего не имеешь против того, чтобы я поцеловал тебя. - Какой способный ученик, - зарделась она. Он приблизился к ней вплотную и очень осторожно коснулся губами ее губ, с удивлением отметив: - Да ты вся дрожишь! Тебе холодно? С улицы донеслись голоса – возвращались Жанна с Сафоном. - Ой-ей-ей! Я не успела накрыть на стол, – забеспокоилась Ншан. - Не к спеху, - остановил ее Артур. – Мы перекусили на площадке. Жанна подозрительно покосилась на них, но тут же сама себя одернула: «Не хватало еще ревновать городского парня к деревенской слепой девчонке». - Жанна, ты будешь умницей, если поможешь Ншан накрыть на стол, - посоветовал ей Артур. - Я чертовски устала, - отмахнулась та. - Но ведь ей трудно самой. А нас много. Она не обязана нам прислуживать. - Однако... – процедила сквозь зубы Жанна. – Первый раз вижу, чтобы ты о ком-то проявлял такую трогательную заботу. – И, взяв себя в руки, быстро проговорила: - Ладно, ладно, не обижайся, Ншан. Меня разморило под солнцем. Только выкурю одну сигаретку, и начнем. - А чтобы работа спорилась веселее, вот вам музыка. – Сафон включил транзистор. Артур растянулся на раскладушке в саду, под деревьями. - С удовольствием спал бы ночью здесь, - промурлыкал он, глядя в закатное небо. - Замерзнешь, ночи в горах холодные, – предостерегла Жанна, затягиваясь сигаретой. –Да и живность всякая – скорпионы, фаланги, змеи. - А я не боюсь ни живности, ни холода, если хозяйка не пожалеет для меня зимнего одеяла. - Можешь взять сразу два, - отозвалась Ншан из окна кухни. - Договорились! – обрадовался он. Прислушиваясь к разговору в саду, Ншан нарезала хлеб. Жанна, забыв о своем обещании помочь ей, обсуждала события минувшего дня (если можно назвать событи-ями монотонность скучных съемок в глухой деревне). Голс у нее был хрипловатый и резкий, и чуть-чуть раздражал Ншан. Сафон ворчал на качество пленки, на блики и на слишком большое количество дублей, грозившее перерасходом пленки. Жанна жаловалась на художника-постановщика, который задержался в Ереване на целых три дня, взвалив на нее всю работу. И только Артур ни на что не жаловался, хотя ему, по долгу службы, больше всех доставалось от раздражительного и крикливого режиссера. Ншан, помимо своей воли оказавшаяся во власти неожиданно вспыхнувшего чувства к Артуру, слушала их, не вникая, будто голоса раздавались где-то там, на другом конце земли... Все в доме давно уснули. Не спала только Ншан. Она ждала. Ее кровать стояла у самого окна. Ночной ветерок бил занавесками об открытые настежь рамы. Тихонько посапывала Жанна, иногда выдавая легкий свист от того, что бронхи ее были забиты никотином. Из комнаты братьев доносился храп Сафона. Она чутко вслушивалась в звуки ночи, все их раскладывая по полочкам, чтобы они не заглушили вдруг главный, который она с замиранием сердца ждала. Наконец голос под окном еле слышно окликнул ее. Накинув халат, она села на подоконник. Крепкие руки обхватили ее и перенесли в сад. - Я не разбудил тебя? – шепотом спросил Артур. - Нет. - Ждала меня! Он обнял ее, увел в беседку. Там, прижавшись друг к другу, они долго сидели молча, наслаждаясь своей близостью. - Как странно, - наконец, сказала Ншан. – Меня с детства любил один парень, сосед. Я видела его еще мальчишкой, до того, как ослепла. Хороший парень. Но я не смогла его по-настоящему полюбить. Я поняла это только теперь, потому что... потому что встретила тебя. Он прижал ее к себе еще крепче. Он целовал ее лицо, губы, руки. Этой ночью в первый раз, и наверное в последний, Ншан была счастлива... Артур не тронул ее. Он считал себя не вправе обидеть беззащитную девушку, доверившуюся ему. Когда небо позади горной гряды слабо засветилось, он хотел предупредить ее, что короткая летняя ночь на исходе, но она сказала первая: - Уже утро. - И он не спросил, как она об этом узнала. На руках отнес к дому. Усадил на подоконник. Наклонившись, Ншан подставила губы для прощального поцелуя. А потом, укутавшись с головой одеялом, крепко зажмурилась, как в детстве, представляя себя тринадцатилетней девочкой, полной надежд и ожиданий, а Артура – своим соседом, занявшим место Левона... Если бы не Левон, а Артур позвал ее замуж, послушалась бы она ночного голоса? Стала бы цепляться за какое-то таинственное внутреннее зрение, обещанное ей в награду – неизвестно кем – за вечное одиночество? Днем Жанна забежала на перерыв домой. Ншан с Сильвией пили чай, когда Жанна сказала: - Артура послали в скалы. - Как это, послали в скалы? – насторожилась Ншан, и все внутри нее вдруг похолодело. – Одного? - Нет, с ним два осветителя. Режиссеру нужна сцена среди отвесных скал – чтобы было дикое неприступное место... - Немедленно верните их! – перебила Ншан. Жанна посмотрела на нее с удивлением. - Невозможно. Они ушли часа два назад. А почему, собственно, их нужно вернуть? - Случится несчастье. Обязательно случится... Пусть позовут обратно. Хоть как-нибудь, - бормотала потерявшая себя от тревоги девушка. Жанна, невольно поддавшись ее настроению, помчалась назад, на съемочную площадку. Отыскала директора картины. - Нужно срочно спасать наших ребят! – выкрикнула она, запыхавшись, с трудом переводя дыхание. - Что стряслось? – испугался директор, отвечавший за все и всех. - Ну-у, может еще и не стряслось, - смешалась Жанна, - но обязательно случится. Вы должны что-то придумать! - Ты можешь толком объяснить, кого и от чего нужно спасать? – рассердился директор. - Я... не знаю. – Жанна окончательно смешалась, осознав всю нелепость и комичность своего поведения. Директор внимательно посмотрел на нее, нахмурился. - На солнце перегрелась что ли? Только зря от дела отрываешь. Иди, в тенечке посиди. Но Жанна, уцепившись за его локоть, упрямо тащила его в сторону. - Выслушайте меня. Здесь в деревне есть девушка одна... слепая. Нас с Сафоном и Артуром к ним в дом подселили. Вчера во время съемок она вон на той лавке сидела. Припоминаете? - При чем тут слепая девчонка. Слушай, мать, давай покороче. И ближе к делу. – Директор терял терпение. - Она утверждает, что в горах с ребятами что-то должно произойти, что их надо немедленно вернуть. Привлеченные их возбужденным разговором, подошли гример, реквизитор и оператор Сафон. - Не морочь мне голову, Жанна! – отмахнулся директор. – Не хватало нам еще прислушиваться ко всякой бабской болтовне. - Что за базар? – наконец удостоил их вниманием и режиссер. – Все вы тут словно задались целью не помогать, а мешать мне работать. - Да вот Жанна пытается убедить меня, что ваш ассистент и осветители, которых вы отправили в горы, в опасности, - с иронией в голосе объяснил директор. - Не я, а Ншан. - Какой еще Ншан? - Это не он, а она – девушка... слепая. - Которую вчера на мою голову привел Артур, что ли? - Ага, - Жанна нервно кивнула. – Она ясновидящая. И она требует, чтобы их как можно скорее вернули. - Э-э-э! – отмахнулся режиссер, сопроводив возглас выразительным жестом. – Стыдно, Жанна, стыдно! Ты – современная девушка, а поддалась деревенским суевериям. - Да и что бы мы могли сделать, - с сочувствием глядя на Жанну, заметил Сафон. – Они давно уже ушли. Остается только ждать их возвращения. - Вот именно. И будь любезна, не отвлекай нас больше от работы. Мы артистов под солнцем держим. Вон – потом обливаются. А ты тут... Займись лучше своим делом. – Отвернувшись от Жанны, режиссер звучно хлопнул в ладоши: - Внимание! Все, кто занят в эпизоде, по местам!.. Глухой рокот прокатился над селением. Вся съемочная группа замерла, в миг забыв о съемках и о грозном режиссере, прислушалась. Рокот усилился. Выбежав на каменистую неровную дорогу, Жанна тревожно всматривалась в подступавшие со всех сторон горы. - Это там! – пронзительно крикнула она. Ее окружили. Все взгляды были устремлены в указанном ею направлении. С отвесной скалы летели камни, большие и маленькие. Их становилось все больше. Они увлекали за собой растрескавшиеся сколы скал, обрастая клубами поднятой в воздух сухой пыли. Рождающий панику гул продолжал нарастать. Каменный поток катился в ущелье. - В какую сторону они ушли? – растерянно спросил Сафон. - Как раз туда. Я сам их отправлял и помогал выбрать направление, - простонал побледневший режиссер. Глухое эхо катилось по горам, по объятым ужасом сердцам людей. Жители селения, все до единого – мужчины и женщины, старики и дети, выбежав на улицу, застыли в оцепенении, будто выхваченные из реальности стоп-кадром. Никто не заметил, сколько это продолжалось. Даже после того, как все стихло, люди еще какое-то время стояли не шевелясь. Наконец кто-то из местных мрачно проговорил: - Лет пятнадцать назад вот под таким же камнепадом погиб муж Сильвии, отец Ншан. - Снова Ншан! – раздраженно вспылил режиссер. - Нужно что-то делать! Нужно идти за ними, искать, - засуетился директор картины. Он был грузный, коротконогий и далеко не молодой. Ему-то не взобраться и на каменную ограду, не то что идти в горы. А самые молодые члены съемочной группы ушли с Артуром. Круглая лысая голова директора, успевшая покрыться загаром, блестела от пота. Вытащив из кармана носовой платок, большой и мятый, он накрыл им голову, промокнул пот, тут же проступивший снова. Еще бы ему не потеть, ведь случись что с теми тремя... Изнеженные городские мужчины переглянулись – никто не хотел рисковать собственной жизнью в этих коварных, осыпающихся горах. Все как-то сразу затосковали по асфальту и сфетофорам, по надежности железобетонных стен. - Мы пойдем, - выручил горожан кто-то из местных. – Ждите нас здесь. Человек шесть крепких, хоть и немолодых уже мужчин отправились на поиски. Остальные тревожно следили за их восхождением, ежеминутно ожидая возобновления грозного рева. - Ближайшие несколько лет камнепада больше не будет, - заверил старик Гегам. - Откуда такая уверенность, отец? – недоверчиво поинтересовался режиссер. - Все, что растрескалось от солнца, холодов и дождей, все, что плохо лежало, унесла лавина. Вот как бы на дне ущелья ребятишек не придавило. Они туда часто лазают к речке. - Из нашего села, к счастью, еще никто не спускался. Вон они – все тут, - сказала женщина, указывая на столпившуюся стайку детворы разного возраста. – У Погоса сегодня корова отелилась. Так они вокруг его хлева толклись. А то бы... страшно подумать! - Смотрите, орел! – вскрикнула Жанна. – А вон еще один. Может они... - В здешних местах стервятников не водится, - поняв, что она имела ввиду, успокоил ее Гагам. – Эти высматривают гнезда птиц или полевок. Прошло около часа, когда на гребне скалы показались, наконец, крохотные фигурки людей. - Сколько их там? – засуетился директор, снова накрывая лысину мокрым носовым платком. – Кто хорошо видит, считайте! - Они что-то тащат! – крикнул деревенский мальчик. - Что-то или кого-то? - Не видно, не разобрать. - Да сколько же их, черт побери? - Надо набраться терпения и подождать, пока спустятся, - посоветовал самым беспокойным Сафон, пристально вглядываясь в горы. И, сам себе противореча, добавил: - Нет, я ждать не могу. Пойду-ка лучше навстречу. Если они пострадавших несут, им понадобится помощь. Многие последовали за ним, и горожане, и местные. Прошли через село и остановились на его окраине, под скалой. ... Первым на тропинку спрыгнул один из двух осветителей, ушедших с Артуром. - Степан джан! – бросился к нему директор. – Живы?! - Я – да, - мрачно ответил тот. Одежда его была изодрана, а сквозь дыры виднелись порезы и ссадины, покрытые запекшейся кровью. - А Артур? А Геворк? - ...Их несут, - не сразу ответил Степан. Он сел на камень и, не обращая ни на кого внимания, уронил голову на руки. Местные жители вынесли на тропу двух остальных и осторожно опустили их на землю. - Врача! Есть в деревне врач? – завопил директор. - Откуда у нас врач, - ворчливо отозвалась местная женщина. – Лекарь в райцентре есть. Так это миль десять отсюда. Режиссер бросился к одному, к другому... - Живы они или нет? – бормотал он. – Я ничего не понимаю. Да помогите же кто-нибудь! Жанна словно приросла к земле, казалось, никакая сила не может заставить ее сдвинуться с места. - Дайте пройти! – вдруг раздался властный напряженный голос. Люди обернулись и, онемев от изумления, расступились. На тропе позади них стояла Ншан. Руки простерты вперед, распущенные волосы закрывали плечи и грудь, ноги босы. Невидящие глаза широко раскрыты. Как она смогла придти сюда одна, на край села, без провожатого, никто не понимал. И потому во взглядах, прикованных к ней, затаился суеверный страх. - Пропустите, - снова потребовала она и уверенно пошла сквозь толпу. Люди едва успевали давать ей дорогу. Ншан приблизилась к распростертому на земле Артуру, как если бы была зрячая, склонилась над ним. Ее тонкие, чуткие пальцы едва косались его лица, груди, плеч. Они то быстро ощупывали тело, то замирали на одном месте... Наконец Ншан выпрямилась во весь рост, отступила на шаг и в полной тишине проговорила, как заклинание: - Мои силы – твои силы. Моя жизнь – твоя жизнь. Поднимись, Артур! С тобой все в порядке. Веки юноши дрогнули... Он шевельнулся, глубоко вздохнул и... сел, застонав от боли. - Жив! Слава Богу, жив! – возликовал директор. Жанна бросилась к Артуру, помогла ему подняться. - Ншан джан, тут еще один пострадавший, - подсказал дед Гегам. – Ему бы тоже надо помочь. - Не могу, дедушка, - сразу ослабев и обмякнув, устало проговорила Ншан. – Тот, другой, отошел в мир иной. Мне не вернуть его. Силы мои иссякли, я отдала их Артуру. А исцеленный таким необычным образом сделал несколько шагов и упал. Ншан, все еще ощущавшая себя одним целым с ним, не столько услышала, сколько почувствовала это, и вся внутренне напряглась. - Кто-нибудь, отнесите его домой, - потребовала Жанна. – Возможно у него переломы, сотрясение мозга. Его нужно уложить. А еще лучше – отвезти в город. Ему нужна медицинская помощь. - Не нужно в город, - сказала Ншан. – Я сама его вылечу. Артура принесли к ней домой, уложили в постель. Две подруги Сильвии, Римма и Кнарик, промыли ему раны, обложив их целебными травами. Ншан сидела у его изголовья, шепча невнятные, баюкающие слова. Артур несколько раз терял сознание. Когда его тяжелое дыхание стало ровнее, она тихонько поднялась и вышла из комнаты. - Не узнаю тебя, дочка, - тревожно шепнула ей Сильвия. – Ты влюблена в него? - С чего ты взяла? - Вы провели вместе в саду всю ночь. - Ты не спала?! Ты подглядывала за нами?! – рассердилась Ншан. - Могла ли я спать. Кто ж, кроме меня, защитит тебя, не даст в обиду? - Не беспокойся, мама. Он не обидит. - Э-эх, девочка моя... Всякая любовь, и большая, и маленькая – лишь дорожка к одному и тому же. Одни напрямик идут, другие – окольными путями. А они здесь наснимаются и укатят назад, в город. - Наверное, так было угодно Богу. Ты за меня не бойся. - Не бойся, - проворчала Сильвия, - легко сказать. – И уже поласковее пригрозила: - Смотри, а то я твоему больному еще синяков добавлю – скалкой. - С него и своих хватит, - улыбнулась Ншан. Сильвия лишь покачала головой и пошла на кухню. А Ншан вернулась к постели больного и, мысленно слившись с ним, представила себя жизненным соком, струящимся по его телу. На съемочной площадке не слышно было окриков режиссера. Члены группы, собравшись на просторной веранде дяди Гегама, подавленно молчали. - Надо тело Геворка срочно в город переправить, - сказал, ни к кому не обращаясь, директор картины. – Родственников известить. - Я даю двух сопровождающих, - мрачно отозвался режиссер. – Степана и кого-нибудь еще. - Может остановим съемки и все вернемся? – предложил Сафон. – Человек ведь умер. Трагедия. - Нельзя всем, - воспротивился режиссер. – И так с планом горим. В сроки не укладываемся. Через месяц картину сдавать. А мы только и делаем, что прохлаждаем-ся. У меня даже на монтаж и озвучивание времени не остается... - Кто знает близких Геворка? – перебил директор жалобы режиссера. - Я знаю, - отозвался Степан. – Грудь и голова у него были забинтованы. Под глазом расползся еще розовый синяк. – У него остались родители и две сестры. И еще девушка у него есть... – Запнувшись, он поправился: - Была. - Вторым я поеду, - решил директор. – Без меня вы тут обойдетесь несколько дней, и съемки не пострадают. А там я сейчас нужнее. - А ведь могли бы избежать несчастья, - с досадой хлопнул себя по колену Сафон. - Я говорила! – сразу озлобилась Жанна. – Умоляла послать за ними. А вы... - Что мы? Что мы? Поздно предупредила твоя Ншан. Они уже в горах были. Кто за ними пошел бы – сам бы погиб. - Как ей удалось Артура оживить? «Поднимись!», говорит. И встал ведь? Как в Евангелии. Может она того... святая? - Думаете, она его воскресила? Как бы не так. В обмороке он был. Она его позвала, он и очнулся. - А как беду предугадала? – зло напомнила Жанна. - Узнала, что неопытные горожане в горы ушли. Трудно ли предположить камнепад. Камушек ногой зацепил, и пошло-поехало. Тем более, что ее отец от этой напасти погиб. - А то, что она, незрячая, сама сюда пришла, тоже нормально? Одна дорогу нашла! - У слепых взамен зрения другие чувства развиваются. Интуиция и прочее. - К тому же в своем селе каждый камушек небось изучила. - Да бросьте вы, - огрызнулась Жанна. – С тех пор, как Ншан ослепла, она со двора не выходила. - А ты откуда знаешь? - И сама Ншан мне говорила, и мать ее. - Ну значит кто-то из местных довел, а потом с толпой смешался. - Зачем им этот театр? - Для большей таинственности. - Да кого им удивлять, и зачем? Это ж не у нас на студии, где каждый выпенд-ривается как может, чем-то выделиться норовит. - А я в таких верю, - задумчиво проговорил Сафон. – Вон, в Болгарии слепая ясновидящая была. Ванга. Так к ней со всего света приезжали. В газетах о ней писали, фильмы снимали. - Так то ж в Болгарии. - В Болгарии, значит, все может быть, а у нас не может? - У меня идейка возникла! – вдруг оживился режиссер. – Я эту Ншан в фильм включу! Думаю, сценарист в обиде не будет. Этакая армянская Ванга-прорицательница – святая или блаженная. А, Сафон?! Отснимем с ней эпизодик? Члены группы отнеслись холодно и даже осуждающе к его неуместному в данной ситуации энтузиазму. Артур полностью оправился от травм и мог, как прежде, выполнять свои обязанности на съемках. Ссадины и синяки исчезли на удивление быстро. И сейчас вряд ли кто поверил бы, что всего несколько дней назад он едва не погиб под камнепадом, что его принесли в село бездыханным. Жанна и Сафон рассказали ему, какую роль сыграла Ншан в его спасении. А она и не пыталась уже таиться, скрывать свои чувства. Опекала, лечила, никому не доверяя заботы о нем. И даже Жанна безропотно отступила, признав за ней права на Артура. К тому же Жанна была девушка далеко не глупая и понимала, что этот мимолетный флирт окончится с завершением съемок в горах, что Артур забудет о деревенском диве, как только вернется в город. В лучшем случае будет изредка вспоминать, как экзотический эпизод своей жизни, связанный с едва не постигшей его трагедией. В то утро за завтраком Сафон вдруг сказал: - Ншан, сегодня ты идешь вместе с нами. - Зачем? Я больше не хочу. – Она подумала, что ей еще раз разрешают попри-сутствовать на съемках. - Наш режиссер хочет отснять эпизод с тобой. Если получится, мы включим его в фильм, - объяснил Сафон. - На что мне! Я ж все равно ничего не увижу. - Увидят другие. Твои близкие, ваши односельчане. Увидит очень много людей. Пусть узнают о тебе. - А что можно узнать обо мне из вашего эпизода? - Не упрямься, Ншан. – Артур взял ее за руку. – Это будет мне память о тебе. - Если тебе... – Она заколебалась. – Хорошо. Я согласна. А во что мне одеться? - Ничего не нужно менять, - вмешалась Жанна. – Ты должна выглядеть естественно. Такой, какая есть. - Я соберу волосы под платок. - Ни в коем случае! – остановил ее Сафон. – У тебя чудесные волосы. Не надо их прятать. - И что же надо будет делать? - Наш режиссер все тебе объяснит. Идем! Артур и Сафон вели Ншан за руки, как шагающую куклу. Жанна семенила на своих каблуках позади, то и дело подворачивая ногу. Сельские дети глазели на эту процессию с любопытством, иные пристраивались за ними. Режиссер, завидев их, вышел навстречу. - А-а, вот и наша прорицательница! – приветствовал он Ншан с деланной веселостью. А сам уже профессиональным взглядом сканировал ее. «Хороша-а, и должно быть фотогенична.» - Это не двор дяди Гегама, - сказала Ншан. – Это открытое место. - Умница, девочка моя, умница! Угадала. Мы на пустыре, недалеко от его дома... А теперь внимательно выслушай меня. – Он усадил ее на невысокий гладкий валун, а сам сел рядом, на голую землю, и взял ее за руку. - Пожалуйста, отпустите мою руку, - потребовала Ншан. – А то ваши мысли будут мешать мне слушать вас. Он покосился на нее с опаской и недоверием – набивает себе цену или и впрямь может считывать чужие мысли? Но руку на всякий случай убрал. - Я хочу отснять, Ншан, одну необычную сцену. Понимаешь... ты очень гармонично дополняешь фактуру здешних мест. Я бы даже сказал, ты - их воплощение. Как что-то таинственное, дикое и прекрасное. Эпизод с тобой может оживить наш в общем-то мрачный фильм, добавить ему красок, если ты поможешь мне. Твоя задача – сыграть... только сыграть роль заклинательницы. - Но я не артистка. Я простая сельская жительница... – Она вдруг насторожи-лась: – Почему здесь так много народа?!. Люди, толпившиеся в сторонке, стояли тихо и, казалось, никак не проявляли себя. Режиссер оглянулся на толпу, нахмурился, готовый пустить в ход свой громовой голос – ведь он предупреждал их вести себя тихо. Но сдержался. - Это я пригласил всех ваших односельчан – для массовки. Ведь заклинания твои, по задумке, нужны в первую очередь им. - Я не совсем понимаю, чего вы от меня хотите. - Слушай и вникай, девочка: Война... Голод... Все, что родит земля, уходит на фронт. Силы людей на исходе. К тому же, как на зло, засуха. Ни капли дождя за все лето! А продержаться нужно во что бы то ни стало. Доведенные до отчаяния сельские жители пришли к заклинательнице – к тебе, Ншан. Они в тебя верят. Это их последний шанс. Они будут уговаривать тебя помочь селу, помочь всем им. На лице Ншан застыла озабоченность. Она восприняла на ходу придуманный сценарий всерьез. Образно представила себе растрескавшуюся от зноя землю, скорбные лица односельчан... их глаза... - Они просят, чтобы ты вызвала дождь. - Но я не умею вызывать дождь, - взволнованно шепчет Ншан. – Нельзя вмешиваться в дела Природы, в ее порядок. - Тогда люди на фронте погибнут от голода, - вкрадчиво увещевает режиссер, всматриваясь в ее невидящие, но выразительные глаза. - Я не знаю, как это делается. - На лицах обступивших тебя людей мольба и надежда. – Он делает знак рукой, приглашая толпившихся в сторонке сельских жителей подойти поближе. Артур, для которого не только слово, но и каждый жест режиссера – команда к действию, тут же принимается безмолвно подгонять людей, указывая каждому его место. - Если ты откажешь им, они тебе этого не простят. - Ведь я даже не вижу небо... - Сегодня немного облачно. Но облака слишком легкие и высокие. Они плывут мимо... А земля так жаждет влаги, - подыгрывает ей режиссер все более настойчиво, пытаясь настроить девушку на нужный ему лад. И он-таки преуспел в этом настолько, что Ншан уже не понимает, в шутку к ней обращаются или «взаправду». - У меня не получится. Я не смогу, - снова и снова растерянно повторяет она, вовлеченная в странную игру. - Так и не надо, дитя мое! Ты только сделаешь вид. Представь себе, что ты все можешь, что природа подвластна тебе... Идея режиссера сама по себе была заведомо абсурдна. «Сделать вид» может актриса, но не слепая сельская девушка. - Я попробую... - Умница... Умница! – воодушевляется режиссер. – Итак, первым обратится к тебе с просьбой герой нашего фильма. А ты уж сама реши, что ответить ему. Можешь оставаться на этом камне. Ты очень хорошо вписываешься в него... Он окинул ее всю критическим взглядом: простенькое ситцевое платьишко до колен, распущенные по спине и плечам волосы, босые ноги едва достают до земли. - Я причешу ее? – предложила Жанна. – А то у нее волосы спутались. И хорошо бы немного грима... - Тсс! Брысь отсюда! - зашипел на нее режиссер. – Ничего не надо! Она должна быть естественна, как сама природа. Он подошел к Сафону и возбужденно зашептал: - Она вряд ли согласится на дубли. Поэтому начинай сразу снимать. Не жди моих традиционных «Внимание... Мотор!». Мы не должны ее спугнуть. Снимай все подряд. При монтаже лишнее уберем. Герой и массовка были не только проинструктированы заранее, но и успели провести репетицию еще до появления Ншан. Вот только Сильвии среди них не было. Режиссер предусмотрительно решил, что присутствие матери в корне нежелательно, что в своем стремлении опекать дочь-инвалида, она будет им только мешать, и даже может сорвать съемки. Ну а местным жителям нравилась эта игра, особенно – перспек-тива увидеть себя на экране – всё разнообразие в их монотонной однообразной жизни. Главное, чтобы Ншан не подвела. - Приготовились, - в полголоса, будто где-то поблизости спал ребенок, приказал режиссер, обычно такой крикливый и несдержанный на съемочной площадке. – Все на местах?.. Пошли! – Он взмахнул платком. Толпа односельчан, возглавляемая героем фильма, беспорядочно двинулась к валуну, на котором, опустив голову, сидела девушка. Они переговаривались между собой, спорили – более шумно, чем того требовалось, но достаточно убедительно. Герой, кряжистый немолодой мужчина в гимнастерке без опознавательных знаков, жестом заставил толпу остановиться, умолкнуть. Прихрамывая, он подошел к девушке и заговорил с ней с солидной, неторопливой хрипотцой: - С просьбой мы к тебе, дочка. Всем селом пришли. Не откажи. Одна надежда на тебя. На звук его голоса Ншан подняла невидящий взгляд. - Крупным планом лицо бери! Крупным планом! – шептал оператору режиссер. – Глаза покажи! Артур, стоя за их спинами, с тревогой и недовольством наблюдал за происходя-щим. Ему не нравилась сама эта затея, жестокая и бестактная в основе своей. Все они, вместе взятые – и он в том числе – осознанно или неосознанно вроде как издевались над беспомощной незрячей девушкой. Им было все равно, что она чувствует и каково ей сейчас... Уж кто-кто, а он не должен был этого допустить. Но именно ему пришлось уговаривать Ншан, чтобы она согласилась. - ...Совсем иссохла земля наша, - между тем увещевал девушку демобилизован-ный солдат. – Растрескалась. Посевы горят. Виноградники... Речка, и та обмелела. Если так дальше пойдет, не дождаться нам конца войны. Не продержаться. – И так как Ншан молчала, он продолжал: - Ты у нас святая, Богом отмеченная. Всем селом молим – помоги! Толпа, как было оговорено, зашумела, каждый выкрикивал свое: - Дождя земля просит! - Не откажи, дочка! - Помоги! - Помоги... - ...Не знаю, смогу ли, - растерянно промямлила Ншан, забывшая, что все это не по-настоящему. - Э-э-э! – разочарованно отмахнулся режиссер и даже отвернулся. – Бледно. Неубедительно. Внутренней силы не вижу. Уверенности в себе. Избранности, наконец. - А ты попробуй, дочка, попробуй. Народ ведь просит. Послужи селу. - Но как? – нерешительно проговорила Ншан, сползая с гладкого камня. Ступни ее коснулись земли – она физически ощутила, как вверх по ногам заструилась живительная энергия, блаженной волной растекаясь по всему телу. - Лажанулся! – пробормотал про себя режиссер. – На поводу у этих балбесов пошел. Ну самая обыкновенная деревенская девчонка! Всех-то особенностей, что смазливая, да слепая... Впустую время и пленку гоним. – О том, что эта девчонка его помрежа на ноги подняла, он даже не вспомнил. А Ншан прижала кулачки к груди и подумала: «К кому ж мне за дождем-то обращаться? И что нужно, чтобы дождь на землю пролился?» Ей вспомнился воздух перед грозой. Он становился обычно душным, тяжелым и неподвижным. Дыхание стеснялось в груди. А тучи набухали, провисали, как мокрое шерстяное одеяло на веревке. Тяжесть придавливала их к горам... Ншан плечами ощутила их непомерный вес, будто она и была одной из тех гор. Она вспомнила, как темнело все вокруг, становясь зловещим и напряженным. Ее мускулы непроизвольно напряглись, плечи ссутулились – ведь это она и есть туча, несущая в себе тонны непролившейся влаги и стонущая от непосильной ноши. Время, казалось, остановилось. Никто не смог бы сказать, сколько минут или часов прошло, когда внезапно родившийся ветер ураганом пронесся по притихшим скалам, взметнул в воздух тяжелую волну ее волос... Волосы бьются по лицу, путаются, облаками разметавшись по небу. Сухие травы, кустарники, деревья гнутся, трепещут... Заломив над головой руки, будто она уже не туча, а дерево, Ншан гнется вместе с ними под резкими порывами ветра. А туче не хватает больше сил удерживаться в небе. В непреодолимом стремлении разрядиться она исторгает из себя молнию. Оглушительный треск раздался над самой головой Ншан. Она была уверена, что раскат грома возник в ее воображении. Она больше не извивалась, как молодое деревце, хоть ветер рвал ее платье и волосы. Она содрогалась всем телом, как если бы через нее пропускали электрический ток. Она была грозовой тучей. И молнией. И землей, истомившейся от жажды. И воздухом, дрожащим от ожидания и напряжения. Крупные холодные капли бальзамом упали на ее разгоряченное лицо, потрескавшиеся губы. Она разом вдруг вся обмякла, подставив тело косым хлещущим струям. И так стояла неподвижно – потому что ноги ее корнями вросли в землю – пока дождь не кончился. Вода сбегала с намокших волос по прилипшему к телу платью... Ншан медленно приходила в себя. Ее окружала немая тишина, как если бы она вдруг осталась одна в целой Вселенной. А что, если она, растворившись, навеки превратилась в невидимую частицу Матери Природы? Девушка простерла вперед руки, испуганно шаря в воздухе: - Где я? Кто я?.. Помогите... Руки, крепко схватившие ее заледеневшие пальцы, были руками Артура. Он укутал ее, мокрую и дрожащую, в свою куртку, прижал к себе. - Сумасшедшая, что ты сотворила... - прошептал растерянно ей в самое ухо. - Я промокла насквозь и мне очень холодно, - пожаловалась она, стуча зубами, не понимая, что ее бьет нервная дрожь. – А что остальные? Они успели укрыться в домах? Нет, никто не укрылся в домах. Люди продолжали стоять, скованные оцепене-нием и суеверным страхом, промокшие до нитки, как и она, не верящие в случившееся. Даже режиссер подавленно молчал, глядя округлившимися от изумления и шока глазами на хрупкое незрячее создание, доверчиво прильнувшее к его ассистенту. - Ты... ты отснял все это? – рассеянно, как во сне, проговорил он, не глядя на Сафона. И, наконец приходя в себя, заорал: - Ты успел отснять!?! - Все, все отснял. Даже если камера промокла и испортилась, она выполнила свое предназначение, - севшим голосом пробормотал оператор. – И я вместе с ней. - Ведь не поверят, черт возьми! Скажут, очередной кинематографический трюк, монтаж. Скажут, что дождь мы лили из шланга... или специально так подгадали. - Я делал трансфокатором наезды, крупные и средние планы на толпу, - отозвался Сафон. И, стряхивая воду с волос, добавил: - А пусть думают, что хотят. Мы-то видели. Эта девочка всего меня перевернула, с ног на голову поставила. Я понял, что ничего о жизни и о нас самих не знал до сегодняшнего дня... Тихо, пятясь, без единого звука отступали и расходились ошарашенные односельчане... - Где моя дочь? Куда вы дели мою дочь!? – раздались встревоженные крики Сильвии. – Она бежала по тропе, неуклюже вскидывая на ухабах руки, не разбирая дороги, отчего постоянно попадала в лужи, веером разбрызгивая их вокруг себя. Увидев Ншан, напустилась на Артура. – Зачем ты таскаешь ее на съемки? Она все равно в ваших делах ничего не смыслит. Оставьте мою дочь в покое! Нашли себе забаву. – Ощупав волосы и платье Ншан, запричитала: - Господи, мокрая совсем. Заболеешь ведь. – И, схватив ее, безвольную и послушную, потащила прочь. ...Ншан ни с кем не хотела общаться. Она заперлась у себя в комнате и пролежала весь день, застыв в невесомости между сном и бодрствованием. Не усталость загнала ее в постель, не опустошенность после неожиданно удавшегося опыта. Она была взволнована и озадачена. Прежде, чем пошел дождь, прежде, чем она ощутила в себе предгрозовую напряженность воздуха, она увидела... УВИДЕЛА!!! огненный шар. Тот самый. Он возник где-то вдалеке, приблизился и завис над ней, ритмично покачиваясь. Поначалу шар лишь слабо светился. Потом начал разгораться все ярче, пока свет его не заполонил все вокруг. У Ншан возникло ощущение, что он проник в нее, отчего вся она разом вспыхнула изнутри, пульсируя и покачиваясь в такт с ним. И только после этого она стала тучей. И ветром. И деревом. Не она – огненный шар отяжелил дождевой влагой тучи и исторг из них ливень. Но как? Как??? Все это действительно происходило с ней или шар ей только привиделся? В доме царила тишина. Не слышно было ни привычных шумов, ни голосов. Не сознавая, сколько времени она пролежала вот так, без движения, Ншан, решила, что наступила глубокая ночь, что все уже давно спят, не вспомнив при этом, что с ней в одной комнате временно поселилась Жанна. Она тихонько поднялась, отперла дверь и вышла в сад. - Ты творишь чудеса за чудесами, - раздался за ее спиной голос Артура. И от нее не укрылась досада, прозвучавшая в нем. - Тебя пугает это? А ведь я согласилась ради тебя. - Странно. Ты выходила меня после камнепада, а я... - Не только выходила. Но и вернула к жизни. Вы оба были мертвы, когда вас принесли с гор. Ншан не умела ни лгать, ни лукавить. Она привыкла говорить то, что думает, что чувствует. Ей и в голову не пришло, что возможно было бы лучше промолчать, не открывать Артуру всей правды. Он нахмурился, недоверчиво и раздраженно косясь на нее. - Оба, говоришь? Тогда почему ж ты не оживила и Геворка? - Его душа еще в горах отлетела, я б ее не дозвалась. А твоя рядом со мной была, помощи моей ждала. Ты не мог знать, но душа твоя знала, что только я могу ее вернуть назад, в тело. Ему стало не по себе. - Не может быть, – пробормотал он, отворачиваясь. – Значит, сам бы я не выкарабкался? - Нет, Артур, ни за что бы не выкарабкался. Тебе самый важный жизненный канал перекрыло. - Какой такой канал? - Ну по которому жизнь течет, как сок по дереву... – Она запнулась. Что-то мешало ей говорить. – Я не могла принять твою смерть. Мне трудно объяснить. Бывают минуты, когда я перестаю быть собой. Когда силы мои... мои ли?.. не имеют границ. Как вчера с дождем. В такие минуты я чувствую... знаю!.. все, что захочу, получится... - Жаль. Жаль, что ты не обыкновенная девушка. Это выше моего понимания... больше того – я, кажется, боюсь тебя. Как в старину боялись колдунов. - Не смей называть меня колдуньей! - А я и не называю. Просто сравниваю. - И не сравнивай. Оба умолкли. Разговаривая, они вошли в беседку, и теперь сидели рядом, почти касаясь друг друга, но между ними незримо росла и ширилась пропасть, зародившаяся в душе напуганного Артура. В доме никого, кроме них, не было. Пожалуй впервые с того дня, как ослепла, Ншан не сориентировалась во времени. Ночь еще не наступила, солнце только готовилось скрыться за горами. Съемки в этот день отменили. Съемочная группа переваривала случившееся. А потому решено было устроить сабантуйчик с шашлыками. Артур остался с Ншан, но поймал себя на мысли, что сделал это скорее из чувства долга перед нею, чем по желанию. Ншан не нужно было ничего объяснять. - Ты так меня боишься, что не можешь теперь даже поцеловать? – упрекнула она с горечью. Вместо ответа он обнял ее и начал целовать ее руки, щеки, лоб... - Ты целуешь меня, как икону. – Она отстранилась. – Несмотря на все мои старания, камнепад все-таки отнял тебя у меня. - Мне искренне жаль, что ты не обыкновенная девушка, - снова повторил он. Его голос прозвучал отчужденно и виновато. Она встала и, не сказав ни слова, ушла в дом. * * * Закончив съемки, группа вернулась в город. В Саригюх сразу стало тихо и тоскливо. Лишь звонкие голоса ребятишек да скрежещущие по нервам крики ослов нарушали (вернее, определяли) востановленный покой. Ншан с грустью вновь и вновь вспоминала последний разговор с Артуром, поставивший точку на их едва зародившихся отношениях. Он уверял, что навсегда запомнит ее, в чем она нисколько не сомневалась – разве можно забыть человека, подарившего тебе вторую жизнь. Но не таких слов ждала она от Артура. Он пообещал, что будет приезжать к ней. Оба они знали, что это неправда. И не потому, что они живут далеко друг от друга, и не потому, что он – горожанин, а она – необразованная деревенская девушка. И даже не потому, что она слепая. Чудо, которое она сотворила из любви к нему, навсегда разделило их. Ншан понимала, она не вправе роптать на судьбу – путь, избранный ею, отметает все прочие пути. Знала с тех пор, как отказала Левону. Но там она отказала сама. А Артур все решил за нее. И в этом спасение. Потому как у самой Ншан вряд ли хватило бы сил сопротивляться нахлынувшим на нее чувствам. Итак, Артур уехал, вернулся в свою привычную среду. С его отъездом угасла крохотная искорка надежды на простое человеческое счастье. И хотя ее двор снова был полон посетителей – их число теперь утроилось (молва и слухи распространяются быстро) – чувство пустоты и одиночества не покидало ее. Она снова стала молчаливой и замкнутой, искала уединения. Сильвия все понимала, сочувствовала и переживала за дочь, но помочь ничем не могла. Приезжала сестра с детьми – их уже стало четверо. Погостила до конца школьных каникул. Детские голоса и постоянные их ссоры между собой скорее раздражали, чем отвлекали Ншан. То были другие дети, не как остальные на селе – шумные, капризные, своенравные. Изменилась и сама сестра. Ншан не ощущала больше некогда существовавшей между ними близости. Теперь это была задерганная, сварливая, вечно всем недовольная женщина. Побывали в родном доме и оба брата. С их приездом Ншан несколько оживилась. Ведь они наперебой рассказывали о жизни в городе. В один из обычных осенних дней за оградой, урча, смолк мотор. Захлопали дверцы машины. Незнакомые голоса... потом стук в дверь. Сердце Ншан замерло, почти перестало биться. Свои, сельские, на машинах не разъезжают. Да и стучаться не станут. Но уже в следующую секунду она знала – это не Артур. В дом вошли двое – мужчина и женщина. Резко пахнуло духами и сигаретным перегаром. Сильвия, давно уже привыкшая к визитам посторонних людей, поднялась навстречу гостям, предложила присесть. «Господи, - удивилась она про себя, - неужели уже из города едут к ее Ншан!» А в том, что гости городские, сомневаться не приходилось. - Нам правильно указали дом? Ншан здесь живет? – спросила хриплым баритоном мужеподобная женщина, распространявшая запах табака и духов. - Правильно показали. Здесь живет, - не очень любезно подтвердила Сильвия. - Замучились, пока добрались до вас, - пожаловалась незнакомка. – Дороги ужасные. То вверх, то вниз, и ямы сплошные. Меня так совсем укачало. - Хотите холодненького тана из погреба? Или может чаю? - А тан это что? – спросила гостья у своего спутника. - Мацун, разбавленный водой, - объяснил тот. – Очень освежает, не отказывайся. - А мацун что такое? - Ну ты, мать, даешь! – не удержался мужчина. – Будто и не в Армении живешь. – Сказать, что это кефир, значит обидеть мацун. Кефир сладковатый, а мацун... - Давайте-ка я лучше угощу вас им, чем на словах объяснять, - улыбнулась Сильвия и скрылась на кухне. Ншан вошла в комнату, сдержанно поздоровалась и села у стола. - Вы Ншан! – оживилась женщина. – Я вас сразу узнала! Пока Сильвия разбавляла ключевой водой густой бараний мацун, приезжие с острым любопытством разглядывали ее дочь. - Мы – журналисты. Из центральной республиканской газеты, - наконец счел нужным представиться мужчина. И голос его не понравился Ншан. Она почувствовала, что двое прибывших связаны между собой не только служебными узами, и поездку в горы придумали для себя не случайно. Что у каждого из них своя семья, дети. Но какое ей до всего этого дело! - Мы присутствовали на закрытом просмотре нового фильма «Письмо с фрон-та», - снова заговорила женщина. – Его отсняли в ваших краях. Сам фильм получился довольно бледным и невыразительным. А вот эпизод с заклинанием дождя наделал много шума. Режиссер на презентации заявил, что это не было инсценировкой, что все произошло естественным путем. Фильм только что вышел в прокат, а ереванская интеллигенция только о вас и говорит. Вы – настоящая сенсация, моя милочка. – Гостья сделала паузу, прокашлялась. (По состоянию ее легких и по ее скрытой нервозности Ншан было ясно, что она весь день не вынимает изо рта сигарету. А сейчас прилагает титанические усилия, чтобы не закурить в чужом доме, не настроить против себя хозяев.) – Мы поспешили примчаться к вам и, хочу надеяться, стали первыми. Думаю, скоро у вас тут двери перестанут закрываться от лавины желающих увидеть вас. - Вы проделали такой долгий путь только для того, чтобы рассказать мне все это? – отчужденно спросила Ншан. - О, нет! Конечно же нет! Мы хотели собственными глазами взглянуть на вас. Побеседовать. Ведь вы покажете нам что-нибудь! - Что именно? – не поняла Ншан. - Ну-у, какое-нибудь из ваших чудес. Вы, говорят, и ясновидящая, и телепат, и знахарка. - Я никому ничего не «показываю». Я просто помогаю людям, если они во мне нужаются. - Так помогите мне! – воскликнула женщина. – Я очень хочу знать, что меня ждет. - А нечего тут и говорить. – Голос Ншан прозвучал почти враждебно. – Если Вы оставите все, как есть на данный момент, ваши дети не простят ни вас, ни его. Но, скорее всего, вы не послушаетесь меня, и будете несчастны всю оставшуюся жизнь. Потому что дом на развалинах чужого счастья не может быть прочным. Мужчина и женщина переглянулись. - О чем это вы, милочка? - Если вам неприятно слушать правду, незачем было обращаться ко мне, - отрезала Ншан. Сильвия поспешила вмешаться: - Дочка, тебя ждут в беседке. Там собрались люди из соседних сел. - Вот и прекрасно! – обрадовался мужчина. – Вы разрешите нам поприсутство-вать? - Конечно нет! – Ншан даже покраснела от возмущения. – Люди приходят ко мне со своими бедами, тайнами, болезнями. Никто из них не захочет, чтобы при этом находились посторонние... То были первые посланники столицы. Они опубликовали в своей газете статью о слепой ясновидящей из Саригюх, приукрасив ее и добавив отсебятины, поскольку «живого материала» им не хватило. Рассказали о ее скромном быте, об отношении к жизни и пациентам, о ее необыкновенных способностях, щедро присочинив недостающие детали. Эпизод с Ншан в фильме пробудил к ней рьяный интерес, статья в газете указала дорогу. И потянулись в крохотное горное селение горожане. Одним не терпелось заглянуть в свое будущее, другим – излечиться от какого-нибудь недуга, третьим – просто поглазеть на новоявленное диво. К ней ехали журна-листы, работники радио и телевидения. В домике на краю ущелья, уютно примостив-шемся под самым небом, теперь постоянно звучал городской диалект, вспыхивали блицы, щелкали затворы фотоаппаратов, пялились «дула» теле- и кинокамер... Но не было среди них того единственного, которого она так упорно ждала. А однажды Ншан посетили ученые. Ошалев от суетливых, беспардонных, вездесущих репортеров и фотокорреспондентов, она была приятно удивлена, услышав размеренный неспешный голос, и сразу представила себе пожилого подтянутого мужчину, хорошо выбритого и красиво причесанного, в блестящих пенсне и с седой бородкой. Но ошиблась. Вновь прибывшую делегацию возглавлял хилый, сутулый, лысоватый человек неопрятного вида и далеко не преклонного возраста. Члены делегации уважительно обращались к нему «Симон Симонович», а между собой называли шутливым «Сим-Сим». Симон Симонович к делу приступил без лишних проволочек: - Вот что, милая девушка. Мы не станем просить вас показывать нам всякие телепатические штучки. Мы достаточно наслышаны о ваших способностях, и приехали с конкретным предложением, которое уже одобрено и заверено в соответствующих инстанциях. Мы предлагаем... вернее – просим вас переехать вместе с вашей матушкой поближе к нам. То есть в Ереван. - Но, – запротестовала Сильвия, - это невозможно! - Почему же? – очень удивился Симон Симонович. - Да потому, что здесь родились мы, наши предки и предки наших предков... - Никто и не заставляет вас навсегда покидать родную землю, - терпеливо, но настойчиво возразил ученый. – Вы поживете в городе сколько пожелаете, а потом вернетесь домой. - Да как же мы там будем жить? – не унималась Сильвия. – Правда сыновья мои переехали в Ереван. Но у каждого своя семья, дети. квартирки тесные, только-только самим хватает... - Не беспокойтесь, мамаша. Мы все продумали. Все устроили. Для вас с дочерью в хорошем районе Еревана выделят из фондов нашего НИИ квартиру. Двухкомнатную. С лоджией. - Две комнаты – восемь стен, - препиралась Сильвия. – На чем сидеть будем? На чем спать? Чем жить? Я пенсионерка, дочка, сами знаете, нетрудоспособная. А здесь у нас хоть свое хозяйство. К тому же люди к ней из других сел ходят... - Ах, мамаша, какая вы, право, скорая! Не дадите все по порядку изложить... Для чего мы дочь вашу в город зовем? Чтобы исследовать на научной основе ее уникаль-ные способности. Она нам, естественно, помогать должна, то есть сотрудничать с нами. Мы ее в штат института зачислим, зарплату назначим, по всем правилам. А вы говорите «нетрудоспособная»! Ее зарплаты вам на двоих вполне хватит. Квартиру вам выделят не пустую, а меблированную – заходи и живи в свое удовольствие. Так что все, что вам нужно, это взять с собой только личные и самые любимые вещи... Уф, - Симон Симонович шумно выдохнул, как после тяжелой работы. – Вот теперь, кажется, все сказал. Сильвия смотрела на них недоверчиво, ища подвоха. Как же так? Ее слепую, беспомощную дочь, которая и со двора-то без поводыря выйти не может, о которой она привыкла думать, как о кресте Господнем, и вдруг в столицу зовут, готовую квартиру и работу предлагают. Выходит, теперь Ншан сама себя кормить будет... А разве до сих пор не кормила? Разве люди, что идут к ней, как в церковь, с пустыми руками прихо-дят?.. Город... И боязно, и заманчиво. – Сильвия начала вдруг понимать, что он ей сулит: - От Ншан внуков не дождешься. Сусанна мужним домом живет. Перебравшись в Ереван, она совсем близко будет от Армена с Арамом и их детей. А с внуками вроде как и старость в радость. Сильвия даже мечтательно вздохнула, но, спохватившись, покосилась на Ншан. Дочь-то за весь разговор слова не вымолвила. А решать ей. Почему молчит? Что обо всем услышанном думает? Ншан думала только об одном – об Артуре. Жить в Ереване – значит быть рядом с ним. Ей казалось, в городе, как у них на селе, все друг друга знают, друг с другом общаются. «Город» и «Артур» сливались в ее сознании в нечто единое. Как ни странно, во всем, что касалось Артура, ее интуиция молчала. Чувства и интуиция плохо уживались друг с другом. Гости терпеливо ждали, понимая, что этим двум женщинам предстоит принять нелегкое решение, меняющее всю их жизнь. - Ну, дочка! Что скажешь? – первая не выдержала Сильвия, внутренне почти уверенная, что услышит категорический отказ. По тону матери Ншан поняла, что в своих мечтах та уже на крыльях летит в город – к внукам и сыновьям. - Мне подумать надо, - сдержанно проговорила она. – Завтра ответ дам. Не раньше. В планы ученых отнюдь не входило оставаться на ночь в горах. Но ни возражать, ни торопить местное диво они не стали. Разместились в ее доме. За всю ночь Ншан ни на секунду не уснула. Нет, она вовсе не мучилась внутренней раздвоенностью, не взвешивала все «за» и «против». У нее не было ни страха перед городом, которого ей все равно не дано увидеть, ни предчувствий тоски по родным местам. Слепота замкнула ее в некий кокон, изолировав от большого мира. А кокон этот всегда при ней, где бы она не находилась. Но эта вытребованная ночь нужна была ей. Просто необходима. Ншан ждала. Ждала до самого рассвета. Знака... Прозрения... Ждала, что ей подскажут, как следует поступить, что решение придет само, в готовом виде. Или его озвучит неведомый, но хорошо знакомый ей Голос. Увы. Темнота, окружавшая ее, хранила молчание. Ншан почувствовала себя брошенной, преданной, предоставленной самой себе. Ей не пришло в голову, что само молчание может служить ей ответом. Или предостережением. Что когда выбираешь не божественную тропу, а человеческую, таинственный наставник, отступив, умолкает. «Пусть так, - рассердилась она. - Я сама приму решение. Могу я хоть раз в жизни распорядиться своей судьбой?» С тех пор, как съемочная группа побывала в селе, в Ншан что-то непоправимо изменилось. Раньше она была уверена, что спокойная, упорядоченная жизнь есть единственно верная форма существования. Что она – частица неба, гор, дождя и зноя. Подобно дереву на краю ущелья, она может довольствоваться лучами солнца и соками земли. но люди из города всколыхнули в ней совсем иные желания. Она тосковала без них, без их громких голосов и заразительного смеха, суеты, деловитости, внутренней собранности и постоянной готовности к действию. Она понимала, конечно, что ей никогда не стать такой, как они. Но их присутствие рождало в ней иллюзию сопричастности... Утром за завтраком Ншан не сказала, а отчеканила: - Я согласна. Через несколько месяцев они с матерью покинули село. Армен и Арам, заранее оповещенные об их решении, связались с Симоном Симоновичем, взяли на себя оформление необходимых документов. Когда пришло время и ордер на квартиру был получен, лично проверили все ли соответствует предварительной договоренности. И теперь приехали за женщинами, чтобы помочь им перебраться. Окна и двери своего сельского дома заколачивать не стали. Кого им бояться? Кругом все свои. Повесили на дверь замок, а ключ отдали соседям, родителям Левона, чтоб за брошенным хозяйством присматривали. Провожали их всем селом, с вкусно пахнущими кулечками «на дорожку». Охали да вздыхали – куда, мол, сломя голову срываетесь с насиженного места, одна старая, другая незрячая. - Пусть едут, - рассудил за всех дядя Гегам. – Сыновья там, защитой будут. Здесь-то они, горемычные, почитай одни жили, без мужской руки. - Хороши горемычные. Со всех сел народ к ним валом валил, - возразила его жена. - Народ-то ходил не с помощью, а за помощью. Много ли проку от народа было? Одна морока. - И то правда. Пусть едут. В добрый час. * * * ...Остановившись посреди шумной, многолюдной улицы, Ншан, шаря руками в воздухе, в отчаянии восклицает: - Мама! Что это!? - Город, дочка. Город. Сильвия с любопытством озирается по сторонам. Высокие многоэтажные дома из разноцветного туфа, ровные шеренги широколистых, светлокожих платанов. Масса пестро одетых, снующих во все стороны людей... Ншан ощущает окружающее совсем иначе, чем мать: небо, удесятерив свою тяжесть, навалилось и давит. Давит плечи, грудь, голову. Город дышит в лицо смрадом. Она не видит машин, но слышит их рев – рев больного зверя. - Он ранен, мама! Он умирает. - Кто, дочка!?. - Город! Он задыхается сам и душит меня. - Не фантазируй. Люди такие нарядные кругом. И никто не задыхается. А машины-то, машины! Они плывут по улице, как разноцветные осенние листья по реке. А дома какие! В жизни не видывала ничего подобного! Вон те круглые, белые, как буханки хлеба. Тот трубой торчит в самое небо. Видела бы ты, какой мост через ущелье мы только что проехали! Глянула вниз, дух перехватило. Кругом памятники, из камня, из железа. На конях и пешие. А фонтанов сколько! Бассейнов... Красота! - Уведите меня отсюда! – молит Ншан. – Не могу больше. - Привыкнешь, - заверяет ее Арам. – Все привыкают. Пройдет несколько дней, и будешь думать, что так и надо. Крепко взяв Ншан под руку, он ввел ее в подъезд двенадцатиэтажного панельного дома. Армен, взвалив на плечо самый большой тюк с постелью, указывал матери путь. Услышав, как что-то с шипением раздвинулось у самого ее уха, Ншан испуганно отпрянула. Арам хмыкнул и втолкнул ее в тесную душную кабинку, разрисованную внутри фломастером и граффити. Шипящие двери захлопнулись, пол дрогнул под ногами, как от землетрясения, дернулся раз-другой и потащил их наверх. Дрожь в коленях передалась желудку, к горлу Ншан подступила тошнота. - Да не бойся ты. Это обыкновенный лифт. – Видя, как побледнела сестра, Армен попытался ее успокоить. – Ваша новая квартира аж на десятом этаже. Не будем же мы с вещами пилить по лестницам. Да и без вещей пешим ходом трудновато было бы. Особенно маме. Так что привыкайте к городским удобствам. Прижав руки к груди, Ншан съежилась, боясь шелохнуться. - На каком этаже?!. – испугалась Сильвия. – Ты хочешь сказать, что мы будем жить на десятом этаже?!. Господи помилуй! Только этого нам и не хватало. - Так вам, считай, повезло, - заверил ее Армен. Он помог матери и сестре выйти на лестничную площадку и подхватил свою ношу. - Конечно, повезло, - поддакнул Арам, позвякивая новенькими блестящими ключами. – Весь город с балкона как на ладони. В ясную погоду можно даже увидеть Арарат. А главное – на верхних этажах воздух намного чище. Вся гарь там, внизу остается. – И, распахнув перед женщинами дверь, торжественно провозгласил: - Ну, вот она, ваша городская берлога. Добро пожаловать! Изнутри пахнуло свежей краской и застоявшимся воздухом. - Мы тут все к вашему приезду прибрали, - отчитался один брат. – Моя жена обед для вас приготовила. - А моя – пахлаву испекла, - подхватил другой. – Вкуснющую. Грецких орехов и меда не пожалела. - Сами-то где ж они? – поинтересовалась Сильвия. - Седа на работе. - А Анаид с детьми. Не везти же сюда весь выводок в день вашего приезда. Вам после такой дороги отдохнуть надо. Обжиться. - Вид у квартирки довольно казенный, как в гостинице. Но это оттого, что в ней еще не жил никто, - заметил Арам. – Думаю, вы тут вдвоем быстро ей уюту придадите. - А питаться как будем? – ворчала Сильвия, успевшая заглянуть за все двери, во все углы. - Продуктовый магазин на первом этаже соседнего дома, - терпеливо ответил Армен. – И базар совсем рядом – одна остановка на автобусе. У вас очень удобный район. Все под боком. На первое время мы с Арамом все купили – продукты в холодильнике. Да успокойся, мам, освоитесь. В городе жить гораздо легче, чем в деревне. Здесь не нужно самим сажать картошку, выращивать хлеб, виноград, держать огород, доить корову. Здесь все можно купить в готовом виде. Главное, чтобы деньги были. А Ншан их заработает. - Между прочим, получить готовую, обставленную квартиру в Ереване очень и очень сложно, - заметил Арам. – Иные тратят на это полжизни. А вам на блюдечке преподнесли. Так что живите и радуйтесь... Я попросил Седу подобрать для Ншан одежду. - А ее чем плоха? Зачем деньгами зря швыряться? - Надо, мама, - мягко возразил другой сын. – Здесь все иначе. Не как у нас на селе. Здесь по-другому живут, по-другому одеваются. Ншан должна соответствовать. Ведь не на рынке она работать приехала, а в солидном научном учреждении. Ты же не захочешь, чтобы за ее спиной шушукались, насмехались. Ншан, казалось, не слышала ни слова из их разговора. Она беспомощно стояла посреди чуждого ей пространства, погруженная в собственные мысли. Арам взял ее за руку: – Идем, сестренка, я тебе все покажу – кухню, ванную комнату, санузел. Не боись. Сама не заметишь, как привыкнешь. - Да как же я жить здесь буду? Дома каждый закуток знала. Знала, где что лежит. А здесь... Где дверь? Где окно? Где кровать моя? Страшно мне, Арам. Сильвия устыдилась того, что ее собственные страхи затмили необходимость, в первую очередь, позаботиться о Ншан, чтобы слепая дочь, как хрупкий саженец, безболезненно прижилась на новом месте. - Милая моя... – Она прижала голову девушки к своей груди. – Не трави себя. Вместе осваиваться будем. Моей пары глаз нам на двоих хватит. Мальчики уйдут, мы с тобой потихоньку, шаг за шагом, не спеша все обойдем, пощупаем, потрогаем... Вон какую нам обстановку справили! Мебель блестит, как зеркало. Стены в голубеньких цветочках. На окнах занавески двойные... - Занавески выбирали и вешали Седа с Анаид, - сказал Армен. – Они тут много чего сами сделали. Уж очень мы все обрадовались, что теперь близко друг от друга жить будем. - Посадите меня, - жалобно попросила Ншан, сдерживаясь, чтобы не расплакаться. - Погодите. – остановила Сильвия бросившихся к сестре сыновей. – А ну-ка, дочка, сама попробуй. Как стоишь, два шага вправо. Как раз к столу и подойдешь. Давай! Смелее! Ты ведь у нас не хуже любой зрячей все вокруг чувствуешь. - Так то ж дома, где все мне с детства знакомо. – Преодолев страх, Ншан сделала два шага и крепко вцепилась в полированную спинку стула. – Гладкий-то какой. - Вот и молодец. Теперь сама садись. На следующий день приехали сотрудники Симона Симоновича и увезли Ншан в институт, где ее ждало новое, еще более сложное испытание, связанное не с ее даром, и даже не с ее физической ущербностью. Там, за большим овальным столом собралось человек десять, нетерпеливо ожидавших прибытия незрячего чуда. Девушку ввели и усадили в центре стола. - Как устроилась, Ншан? Довольна ли? – по-отечески дружелюбно осведомился Симон Симонович. - Спросите у моей матери. Я мало что могу сказать. Он неловко кашлянул. - Ну хорошо... Перейдем сразу к делу. Руководство нашего Научно-исследова-тельского института, сотрудницей которого и ты теперь являешься, дало свое согласие на создание лаборатории по психотронике. Основным объектом исследования в ней будешь ты, Ншан. Ей стало страшно. Чего они от нее хотят? Что собираются с ней делать? И зачем только она поддалась на уговоры, зачем покинула родное село. Ее лицо отражало полную растерянность. - Терминология, которой мы здесь оперируем, видно сложна для тебя, - спохватился Симон Симонович, и в желании что-то ей объяснить, только еще больше ее запутал: – Психотроника включает в себя такие психические сверхсвойства личности, как телепатия, телекинез, телепартация, левитация, ясновидение и так далее. Из всего этого бессмысленного набора слов она выхватила одно - «оперируем». Кого они собираются оперировать? Они что ж, пригласили ее в качестве подопытного кролика? - Сим-Симыч, ты совсем запугал новенькую. Взгляни – на ней лица нет, - вступился один из сотрудников по имени Акоп, как Ншан узнала позже. Она запомнила этот голос, поддержавший ее в трудную минуту. И потом всегда выделяла его среди других. - Не пугайся, милая, - снисходительно сказал руководитель. – Это всего лишь слова. Ты очень скоро научишься разбираться в них. Твоя задача показать нам все, что ты умеешь, что проделывала у себя дома, в родном селе. А мы, с помощью визуальных наблюдений и очень чуткой и сложной аппаратуры, будем исследовать твои уникаль-ные способности. Поняла? С нами уже сотрудничают несколько сенсетивов. Ты пополнишь их число. Я, как обещал, оформил тебя нашим штатным сотрудником. Это и почетно, и выгодно – в накладе не будешь. - Может начнем сегодня с диагностики? – предложила Тамара, одна из сотруд-ниц – девушка с грудным цыганским голосом, распространявшая вокруг себя сильный приторно-сладкий запах духов и неистовую потребность нравиться противоположному полу. - Ну как, Ншан, ты согласна продиагностировать нашего коллегу, Завена? - Что сделать? – не поняла Ншан. Сотрудники за столом обменялись ироническими взглядами, красноречиво говорившими: Боже, с кем приходится иметь дело! - Твоя задача, - терпеливо объяснил Сим-Симыч, - попытаться определить, здоров ли человек, стоящий перед тобой. Если нет, то чем он болен. - Попробую, если нужно. Завен, худой, сутулый парень с узким лбом и темными разводами вокруг круглых очень черных глаз, вышел из-за стола. Невооруженным глазом было видно, что со здоровьем он не дружит. К нему подвели Ншан. С минуту она стояла неподвижно, слегка раскачиваясь, будто прислушиваясь к чему-то, ей одной ведомому, и наконец сказала: - Сложный и редкий недуг... Ты страдаешь мучительными приступами. Они повторяются примерно раз в месяц. Боли бывают такие сильные, что ты иной раз теряешь от них сознание. Случаются и рвоты... Это спазмы внутренних органов. Всех сразу. Особенно здесь, – плавным горизонтальным движением руки Ншан указала на диафрагму. - Все точно! – вскричал пораженный Завен. – Описала так, будто сама присутствовала... Врачи от меня отбрыкиваются, Ншан. Они не знают, как эту болезнь лечить. Зато названий придумали ей целый пучок: рецидивирующий полисерозит, ереванская болезнь, армянская периодическая, средиземноморская лихорадка... - Это потому, Завен, что встречается она исключительно у людей, предки которых были жителями древнего Средиземноморья,- взялся внести ясность Симон Симонович. – А к ним относятся кто? Греки, турки, евреи-сефарды, ну и, конечно же, мы – многострадальные армяне... Не слушая, вернее – не слыша руководителя, Ншан уверенно сказала: - Вылечиться совсем нетрудно. В лаборатории стало тихо. Все присутствующие были достаточно наслышаны и об этой изнурительной болезни, и о том, что она на сегодняшний день считается неизлечимой. - Ты неправильно живешь, - заявила Ншан. – К тому же у тебя был нервный срыв, ты потерял мать. От сильных переживаний нарушился нормальный ток жизненных сил в твоем теле. Их пути закупорились. Твое тело превратилось в стоячее болото. – Голос Ншан звучал неестественно глухо. Она раздельно произносила каждое слово, будто декламировала заученные фразы или говорила под диктовку. – Тебе нужно расслабиться, больше бывать на природе, в сосновом лесу. Сосны связаны с самим космосом, у них очень сильная энергия. Попроси их поделиться с тобой ею. Они не откажут... Постарайся не общаться со злыми, завистливыми людьми... Две недели питайся только злаками – пшеницей, рисом, гречихой, овсянкой, приготовленными без масла и соли. Пить надо очень мало... - Братцы! Да это же макробиотический дзен! – воскликнула Тамара. – Ншан, Вы изучали китайскую медицину? - Как я могу что-либо изучать? – возразила девушка уже своим обычным голосом. - Простите... Тысячу раз, простите, - смутилась Тамара. - Чтобы проверить возникшую у него догадку, Симон Симонович попросил: - Повтори, пожалуйста, Ншан, что нарушено у больного. Она долго молчала, нервно теребя пальцы, и наконец сказала: - Я не помню. - Прекрасно! – Симон Симонович удовлетворенно откинулся на спинку стула. – Как я и предполагал. Мы имеем дело с феноменом подключения. Сенсетив говорит и действует не путем логического мышления, а... по наитию, скажем так. Еще один вопрос! – Он снова обращался к Ншан: - Ты практиковала когда-нибудь трансценден-тальную медитацию? Ншан хранила молчание. - Ну как бы тебе популярно объяснить... Медитация – особого рода упражнение – не для тела, а для ума, направленное на развитие ментальных и психических возможностей данного конкретного человека. Это определенное, очень специфическое состояние – транс, в который человек намеренно повергает себя... - Сим-Симыч, миленький, опомнись! – взмолился до сих пор молчавший Акоп. – Ну откуда ей знать все это? Ты ж сам рассказывал, после поездки в Саригюх, про глухое село в горах, где девушка родилась и выросла. Решил задавить ее нашей учено-стью? А что она, эта ученость, стоит по сравнению с тем, чем Ншан наделена от Бога? - Не встревай, Акоп, когда старшие разговаривают, - полушутливо прикрикнул на сотрудника руководитель. – Я может намеренно не сбавляю обороты. Пусть привыкает. Она ведь теперь полноправный член нашего коллектива. Оглянуться не успеем, комиссии нагрянут, руководство... Будут ее выспрашивать, ждать грамотных объяснений. Ей надо лексикон свой пополнять, чтобы соответствовать уровню нашего НИИ. Дар даром, а звание научного сотрудника обязывает. - Выходит, мы пригласили ее, чтобы обучать? – съязвил Акоп. - А как же. Мы – ее, она – нас. Не без этого. Должна же она иметь научное представление о свойствах, которыми спонтанно наделена. - Ну а со мной-то закончили? – поинтересовался Завен, продолжавший стоять посреди лаборатории в позе манекена. - С тобой все ясно, - ехидно отозвалась Тамара. – Переходи на общение со святыми и клюй зернышки. Глядишь, и крылышки вырастут – не ангельсие, так птичьи. - Симон Симонович, дозвольте с новенькой опытом обменяться, - услышала Ншан звенящий от злой зависти голос. - Обменивайтесь. Если «новенькая» не возражает... Тут, Ншан, среди нас два сенса есть, которых мы тоже, так сказать, изучаем. Сурик и Гагик. Поговори с ними. Когда названные двое подошли, заняв место Завена, Ншан ощутила себя в душном замкнутом кольце. Тот, что «звенел от зависти», заговорил первым. - Давай знакомиться, Ншан. Мы с тобой коллеги. Я – Гагик. Он – Сурик. Поделимся секретами нашего ремесла? Ншан молча ждала. - Скажи, пожалуйста, какими методами диагностики ты пользуешься? - Не знаю. - То есть как!? – возмутился Гагик. - Ну-у, я не задумывалась. - Так задумайся сейчас. – Тон стал покровительственным и фальшиво-вкрад-чивым. – Я тебе подскажу. Один из методов может быть таким: ты идентифицируешь себя с больным и просматриваешь его недуги на себе. Другой: ты пользуешься бесконтактным зондированием через мануальные пассы. И наконец третий: ты сканируешь реципиента, визуализировав его ментальный образ... - Гаго! Перед кем выпендриваешься!? – снова не выдержал Акоп. – Как не стыдно! Слов твоих заумных она, конечно, не понимает. Да они ей и ни к чему. Она не языком чешет, а дело делает, да так, как ни одному из нас и не снилось. Только что все мы свидетелями были. - А я что, - хихикнул Гагик. – Я хотел поучиться у более опытного товарища... Если что не так... ухожу в кусты. - Не обращайте на него внимания, Ншан, - заговорил, наконец, второй сенсетив. – А вот узнать действительно хотелось бы, как вы определяете болезнь. - Вряд ли я смогу объяснить, - робко ответила она. – Я ведь ни медицину, ни даже названий болезней не знаю. Просто чувствую человека и что у него не так. Вот и все. А нужные слова приходят сами. Я произношу их вслух и тут же сама забываю. - Что я говорил! – Симон Симонович сделал пометку в красивом красном блокноте. - Лично у меня вопросов больше нет, - объявил Гагик. – Ясно, что никаких особых методов она нам предложить не может. – И он демонстративно вернулся на место. - Скажите, Ншан, определив болезнь, вы всегда даете рекомендации... простите, советы, как и чем лечиться? Как сегодня Завену? – поинтересовался не отступившийся еще Сурик елейным голосом. Подчеркнуто деликатным обращением он как бы старался загладить бестактность коллеги, а заодно и заработать очки у периферийной дивы. - Все-все-все! Достаточно для первого знакомства! – провозгласил Симон Симонович. – Не будем утомлять, а главное – пугать девушку. Так закончилось ее боевое крещение в НИИ, ее первый день вступления в новую жизнь. Радости и удовлетворения, вопреки ожиданиям, он Ншан не принес. Сим-Симыч подвез ее на своей машине до дома, посадил в лифт: - Дай руку! – Он заставил ее коснуться ладонью вертикальной вереницы кнопок на панели: - Запомни, твоя – третья сверху, десятый этаж. Нажмешь на нее, как я отойду. Когда почувствуешь, что лифт остановился и двери раздвинулись – выходи на площадку и, никуда не сворачивая, сделай два шага. Уткнешься носом в дверь своей квартиры. Примерно на уровне твоего лица, слева, есть звонок. Нажмешь кнопочку, мама тебе откроет. Привыкай потихоньку к самостоятельности. У тебя все получится... Ну, нажимай! Ншан боялась остаться одна в лифте. Она знала, что ее начнет бить озноб. Но просить Сим-Симыча проводить ее до конца не стала. Все оказалось не так уж и страшно. Она благополучно добралась до своей квартиры и, пошарив по стене, сразу нашла звонок. Увидев ее одну на пороге, Сильвия удивилась и обрадовалась одновременно. Весь остаток дня Ншан чувствовала себя разбитой и потерянной, пожалев, что отважилась покинуть село. Ей очень хотелось выплакаться на плече матери и попроситься назад, в свой родной дом, в привычную среду, к абрикосам и яблоням, которых она понимала гораздо лучше, чем всех этих слишком умных, недосягаемых для нее людей. Ведь она для них была не больше, чем сельской диковинкой, игрушкой. Но Ншан сдержалась и жаловаться не стала. * * * Очень медленно и болезненно Ншан начала привыкать к своей новой жизни, к своим новым обязанностям, к непривычной для нее необходимости быть в коллективе, быть всегда на виду, больше того – под микроскопом всеобщего внимания. Тамара, Завен и Акоп стали ее друзьями. Завен, как и обещала Ншан, избавился от изнуритель-ных, мешавших ему жить полноценной жизнью приступов, и теперь боготворил свою спасительницу. Когда от городского шума и духоты ей становилось совсем невмоготу, они вывозили ее в горы, благо у Акопа был вместительный джип-внедорожник. И делали это с удовольствием, поскольку такие поездки, кроме отдыха, оказывались для них очень полезными. Ншан, изголодавшаяся по природе, очутившись, наконец, в ее объятиях, делилась с новыми (а старых, собственно, у нее никогда и не было) друзьями своими ощущениями, своими интуитивно обретенными знаниями. Она рассказывала им, какое дерево какой энергией готово с ними поделиться, какие травы лечебны и от каких недугов. Она учила их разговаривать с небом и с землей и многому другому. Друзья, в свою очередь, терпеливо просвещали ее в научной терминологии ненаучных – «экстрасенсорных» – явлений. Количество людей, желавших воспользоваться услугами Ншан, с ее переездом в город утроилось. Только теперь это были не простые деревенские жители, а столичные . Они собирались групками во дворе, толпились на лестничной площадке перед ее дверью, в тесной передней, в лоджии, часами ождая своей очереди. Случались дни, когда в квартире Ншан ногу было поставить негде. И не потому, что ею овладела алчность, а потому, что она не могла отказывать нуждавшимся в ней людям. Иногда ее братья брали на себя роль телохранителей и организаторов, поскольку Сильвия со свалившейся на нее нагрузкой уже явно не справлялась. «Это похуже любой, самой тяжелой работы, какую я когда-либо имела», - жаловалась она. Все они вместе уже подумывали, не нанять ли им управляющего и секретаря. Ншан не любила много говорить во время своих сеансов. Обычно она ограни-чивалась лаконичными ответами на задаваемые ей вопросы. Но в тот день изменила своим правилам. Вокруг нее в комнате было много людей, в основном женщин. Ншан сидела в центре с очередной пациенткой. Остальные расположились по кругу, вдоль стен, наблюдая за каждым ее движением. Чтобы избавить женщину от хронических болей, на которые та жаловалась, Ншан держала руку над ее спиной, расслабившись особым, ставшим привычным для нее образом. Информация как всегда поступала к ней сама собой, вливаясь в ее мозг, как жидкость в сосуд. Одновременно она ощущала мысли присутствующих – не только той, с которой в данный момент работала. - Раньше оно принадлежало вашей бабушке, верно? – задала Ншан неожидан-ный вопрос. - Что вы имеете в виду? – не поняла женщина. - Старинное золотое кольцо с большим неограненным изумрудом. - Как вы узнали про него!? – воскликнула та в изумлении. - Вы считаете, что навсегда лишились его, - продолжала Ншан, не отвечая на вопрос. – И напрасно. Кольцо у вас дома. - Вы серьезно!?. Больше года прошло, как оно пропало. Но я не верила, что его украли. Мне всегда казалось, что оно где-то рядом. Это действительно единственная память от бабушки. Я перерыла весь дом, но кольцо так и не нашла. А смириться не могу. И все время о нем думаю. Вот, хотела вас спросить, да не решалась. - Загляните в ваши старые сапоги, которые вы, кажется, уже не носите. Изумруд – свободолюбивый камень. Он изнывает в темноте и духоте. Освободите его поскорее. Ншан не дала женщине возможность выразить обуявшие ее эмоции. Она резко повернула голову в сторону ожидавших своей очереди, будто услышав что-то, и строго, тоном приказа сказала: - Не делай этого. Ни в коем случае! Все присутствующие уставились на нее, не понимая, к кому она обращается. Ншан и сама не успела понять, чьи мысли коснулись ее. - Есть среди вас беременная? - спросила она. Женщины начали переглядываться. - Ну я беременная. Со мной что-то не так? - сказала одна из них, бледнея. Это была молодая, миловидная женщина, с виду почти девушка. И то, что она ждала ребенка, на ее фигуре еще никак не отразилось. - С тобой все в порядке. Я только сказала: Не делай этого. - Не делать чего? Что ты имеешь в виду, Ншан? - Кесарево сечение. Это будет иметь плохие последствия для твоей будущей дочери. И для тебя тоже. - Но почему? - Ты слышала что-нибудь о человеческой душе? - Да, конечно, - пробормотала сбитая с толку будущая мамаша. - Ребенок не имеет собственной души до своего рождения, – попыталась объяснить Ншан. – Роды – одно из наиболее важных таинств Природы и самый ответ-ственный момент в начинающейся жизни человека. Пока дитя во чреве матери, они – одна душа. Свою собственную душу ребенок получает в момент их разделения, с первым вдохом. Врачи совершают огромную ошибку, используя наркоз и кесарево сечение при родах. Мы не должны вмешиваться во вселенские процессы, сути которых не понимаем. Это карается Свыше. Каждый новый человек должен приходить в этот мир естественным путем. - Я поняла, - молодая женщина судорожно сглотнула. - Ншан джан, а что происходит с душой после смерти? – спросила другая. - Моя мать тяжело больна. Не сегодня-завтра умрет. Я очень за нее переживаю. - Никто не должен бояться смерти, - безапелляционно заявила Ншан. - И это большой грех удерживать душу умершего рядом с собой. - Мы вас не понимаем. Объясните! – включились разом все присутствующие. Эта животрепещущая тема никого не оставила равнодушным. - Только наше тело принадлежит земной жизни. Душа здесь гостья. Она выбирает себе тело, живет в нем, и покидает его в момент смерти. Тело умирает, не душа! Она возвращается домой, в свой мир, и продолжает свой долгий путь. У нее свои планы, свои цели, о которых мы – «живущие» – не имеем никакого представления. Тот, кто действительно любит ушедшего в иной мир ближнего, не должен ему вредить, не должен задерживать душу своими страданиями. Ее нужно отпустить с миром. - А как душа покидает тело? - Тем же способом, что и входит в него – через рот, с последним выдохом. - Почему именно через рот? - Потому что это самый простой и легкий для нее способ. В горле нет костей, нет никаких преград. А вдох и выдох еще больше облегчают ей путь, как бы увлекая ее за собой. - Значит, это правда, что наша душа бессмертна? - А разве может быть иначе? - Лично мне недостаточно знать, что моя душа бессмертна, - включилась в разговор одна из женщин. – Что мне с того, если, уходя из тела, она ничего не помнит о прожитой в этом теле жизни. Забыв о том, зачем пришли, посетительницы наперебой забрасывали Ншан вопросами. А она, может впервые за время пребывания в городе, не уклонялась от ответов. Похоже, ответы эти ей самой доставляли удовольствие, поскольку она «слушала» вместе со всеми то, что говорил через нее неведомый голос, до чего сама она вряд ли бы додумалась. - Душа никогда ничего не забывает, - без тени сомнения произнесла она. – Душа – крошечная искра Универсальной Всеобъемлющей Субстанции, которую мы называем Богом. Каждый раз, возвращаясь домой – в тело своего Отца, она обретает вновь абсолютные знания о Вселенной и обо всем сущем, добавив к ним свой последний жизненный опыт. Только когда душа находится в физической оболочке, ее каналы памяти наглухо перекрыты, дабы не смущать нас, не раздваивать, не мешать жить своей собственной жизнью. – Голос внутри нее умолк. – Все! Пожалуйста, больше не мешайте мне, а то мы так до утра не управимся. На очередном заседании лаборатории Симон Симонович обратился к Ншан с малопонятной ей речью: - Перед нами, азиз джан, поставлена нелегкая задача, и ты должна помочь нам. Понимаешь, ученые – люди трезво мыслящие. Все мы только тогда согласимся поверить в существование некоего аурического поля, якобы окружающего все живые существа, когда приборы смогут его зафиксировать... Мы, ученые, так уж устроены, что верим только в то, что можно увидеть и пощупать. Руководство института временно предоставило в наше распоряжение лабораторию радиоэлектронных методов исследования. Сегодня мы будем проводить в ней опыты в инфракрасном тепловом диапазоне. Участвовать в них будете все трое – Гагик, Сурен и ты, Ншан. Ваша задача: с помощью пассов воздействовать на пациента. Пациентом, по желанию, может стать любой из нас. А остальные будут следить за этим воздействием через приборы. - Я подойду в качестве пациента? – тотчас вызвалась Тамара. - Вполне, Тамара. Спасибо!.. – Руководитель продолжил прерванные объяснения: - Наша задача – составить картину распределения температурных полей при экстрасенсорном бесконтактном воздействии. Результаты будут фиксироваться на цифровых дисплеях тепловизора в виде инфракрасных термограмм. Это такое цветовое поле, на котором каждый цвет соответствует определенной температуре, - последнее пояснение он сделал персонально для Ншан. - Ну вот, пожалуй, пока и все. Давайте не будем терять время и приступим к делу. Гагик, начнем с тебя. Затем ты, Сурик, и под конец Ншан... Тамара, будь любезна, пройди в экранированную камеру и разденься по пояс. С открытого тела приборы могут снять значительно больше информации. Сурена и Ншан попросили выйти в коридор – для чистоты эксперимента непосредственным участникам не разрешалось присутствовать, когда работал их коллега. Связь с Гагиком и Тамарой поддерживали через микрофон. Симон Симонович и несколько научных сотрудников расположились перед одним из дисплеев. Включили аппаратуру. На дисплее плоскостным силуэтом высвечивался торс Тамары, помечен-ный условными сине-зелеными цветами. Температурный режим намеренно был выбран завышенным, чтобы поначалу зафиксировать тело подопытного в спокойном состоянии – до того, как оно подвергнется воздействию извне. Но где-то по центру непрошенно мерцало красноватое пятнышко. - Гагик, готов? – осведомился Симон Симонович и, услышав в динамиках положительный ответ, скомандовал: - Приступай! Сосредоточенно, собранно, не суетясь и не нервничая. Медленно веди ладонь сверху вниз вдоль позвоночника с интервалами в три секунды. На силуэт Тамары наложилось схематическое изображение руки. Рука поползла вниз, оставляя за собой нечеткий след красновато-оранжевых пятнышек. Когда изображение руки коснулось нижней кромки экрана, Симон Симонович сказал: - Достаточно. Убрал руку. Отошел. Тамара продолжает сидеть неподвижно – аппаратура включена. Фиксируем продолжительность воздействия. Теплые тона медленно тускнели на экранах, вытесняемые преобладающим зеленовато-синим фоном, пока не осталось на прежнем месте одно красное пятно. - Продолжительность термовоздействия четыре минуты тринадцать секунд, - доложил оператор. – Видимое на экране пятно наблюдалось и до начала эксперимента. Сурен был следующим. Он проделал то же, что и Гагик, с аналогичным результатом. - Очередь Ншан! – крикнул Симон Симонович. – Позовите ее из коридора и проводите в экранированную камеру. Чтобы определить место и позу своей пациентки, Ншан положила руку ей на плечо. Акоп, сопровождавший ее, объяснил, что от нее требуется, и вышел, плотно прикрыв за собой тяжелую металлическую дверь... Изображение руки Ншан плавно заскользило по экранам тепловизоров, оставляя за собой широкий алый след. - Интенсивное инфракрасное излучение, - констатировал Симон Симонович, как всегда в таких случаях, удовлетворенно откидываясь на спинку вращающегося кресла. Достигнув середины экрана, рука неподвижно зависла над телом Тамары. - В чем дело, Ншан? – крикнул в микрофон Симон Симонович. - Здесь жжет, - послышался измененный динамиками голос Ншан. – Здесь горячая рана. Рука на экране ожила, пальцы собрались в щепотку. - Что ты делаешь? – спросил руководитель. - Тушу пожар, - последовал ответ. Все молча впились в центральный экран. Силуэт Тамары теперь только по контуру сохранял зеленоватый оттенок, окрасившись изнутри в багрово-пурпурные тона. Рука Ншан, тоже став красной, слилась по цвету со спиной Тамары. Теперь ее пальцы скручивали невидимые шнурочки и отбрасывали их в сторону... Наконец рука распрямилась. Ее движения стали плавными, поглаживающими. - Ну вот и все, - снова возник голос в динамиках. – Пожара больше нет. – Ее рука исчезла с экрана. - Кто научил тебя этому? – не выдержал Симон Симонович. – У себя в деревне ты лечила людей иначе. Предлагала больным травы, диету. - Не я диктую болезням, а они – мне, - послышался невозмутимый ответ. - Не двигайся, Тамара! – приказал Симон Симонович, не сводя пристального взгляда с экрана. – Сиди на месте, пока не разрешу встать. – Ему уже виделась блиста-тельная защита докторской с демонстрацией эффектных цветных серий термограмм и самого феномена в облике деревенской слепой девушки. А потом и выступления на международных симпозиумах, и бум в прессе... Сотрудники, подавшись вперед, не менее напряженно вглядывались в экран. Оттенки горячих красных тонов долго не желали угасать, очень медленно вытесняясь холодными. А вместе с ними бесследно исчезло и красное пятно в центре силуэта. - Потрясающе! – очнулся от грез Симон Симонович. – Мы, все здесь собравшиеся, стали свидетелями чистого эксперимента. На наших глазах аппаратура зафиксировала не только термовоздействие одного человека на другого, но абсолютно очевидное наличие исцеляющего эффекта. Ай да Ншан!.. Тамара, ты свободна. Можешь одеваться. Тамара вышла, жмурясь на свет. Ншан – за ней следом. Ей не нужно было жмурится, ее глаза были широко раскрыты. - Что у тебя там было, внутри? - Язва желудка, - нехотя призналась Тамара. – Уже два года я с ней борюсь. - Ну так целуй свою избавительницу! У тебя ее больше нет. Она бесследно исчезла у нас на глазах... А что ж вы-то, герои, язву не обнаружили? «Мы экстрасенсы» , «мы все можем», - передразнил Сурена и Гагика Сим-Симыч. – Выходит, грош вам цена. - Я язву сразу почувствовал, - попытался оправдаться Гагик. – А не сказал ничего, чтобы не расстраивать Тамару. - У нас ведь было другое задание, - зло огрызнулся Сурен, - прдемонстрировать термоконтакт. Мы и продемонстрировали. А язвой ее занялись бы в другой раз, без посторонних наблюдателей. - Одно мне неясно, - заметил Симон Симонович. – Живой организм для ИК излучений непрозрачен. Информация на тепловизоры поступает с кожного покрова, а не от внутренних органов. Следовательно красное пятно на экране было не воспален-ным желудком, а его проекцией на коже. Мы знаем о наличии информационных зон на теле человека. Они известны в медицине, как зоны Захарьина-Геда. Получается, Ншан воздействовала не на больной орган, а опосредованно, через его внешнюю проекцию. - Так ведь вся рефлексотерапия основана на том же эффекте, - напомнил Акоп. - То рефлексотерапия, а здесь... здесь нечто совсем иное. – Симон Симонович ненадолго задумался. – Я бы сказал, намечается принципиально новый подход биоэнергетического воздействия одного субъекта на другой – через проекцию органов на кожном покрове... Тамара! Будь любезна, проверься у врача завтра же. Иначе эксперимент нельзя будет считать завершенным. - Обязательно, шеф. На рентген попрошусь, - отозвалась Тамара. Она понимала, что должна это сделать для лабораторных отчетов. Ей же самой не нужны были никакие доказательства. Она и без рентгена знала, что избавлена от язвы желудка. Успехи лаборатории окрыляли Симона Симоновича и его научных сотрудников. Но только не Ншан. Ее сердце съежилось, захлопнулось, как морская раковина. Оно жило сейчас сумеречной, переполненной невысказанной обидой жизнью. Ведь она так верила – стоит ей переступить заветную городскую черту, и Артур объявится сам собой, как по мановению волшебной палочки. Но ползли дни, недели, месяцы... Слухи о ее удивительных успехах в лаборатории НИИ распространялись здесь быстрее, чем в горах, откуда она спустилась в этот новый для себя мир. Увы, среди людей, ежедневно открывавших ее двери, не было Артура. И это удивляло и мучило ее день ото дня все острее. Она засыпала и просыпалась со ставшей уже навязчивой мыслью о нем. К счастью, никто, даже мать, не догадывались о ее тайных муках. Однажды, когда августовское солнце, зависшее над балконом, готовилось вкатиться в квартиру, расплавить мебель, стены и легкие, когда все вокруг, казалось, не выдержит и изойдет пламенем... в этот невыносимо душный, настоенный на смраде день мать взволнованно проговорила: - К тебе там... гость, дочка. К ним приходило много гостей, званых и незваных, чаще, конечно, незваных, и в этом давно уже не было ничего удивительного. Но по голосу матери, по тому, как та вся напряглась и замолкла внутри, Ншан поняла, что этот гость особенный. Сердце вскинулось, да так и осталось на той высоте напряжения, которую не каждому дано выдержать... Еле слышно она спросила: - Как я выгляжу? - Как обычно, - ответила Сильвия, поправляя выбившуюся влажную прядь ее собранных в пучок волос, отерла подолом фартука блестки пота на ее висках. - Где он? - В зале. – Помедлив, Сильвия положила руку на плечо дочери: - Успокойся. Не надо так волноваться. Ты побледнела. - Это от жары, мама. Отведи меня... Нет, я сама. Она выпрямилась, проверила, ровно ли сидит на ней платье, аккуратно ли собраны волосы, и вышла в общую комнату, которую мать, по принятой в простонародье привычке, именовала «залой». Но уже на пороге Ншан сникла, хотела упрекнуть мать за обман, да спохватилась, что ей и не называли никакого имени. Гость, шагнувший к ней, крепко сжал ее руки. От него исходили жар и волнение. - Ну здравствуй, Ншан... – предательски осипшим голосом пробормотал он. - Здравствуй, Левон, - ответила она. - Я вижу, ты совсем не рада мне... Неужели, совсем-совсем? – В его возмужавшем, загустевшем баритоне разочарование и упрек. - Глупый, конечно, рада... Присядем. Они не сдвинулись с места – он продолжал сжимать ее руки, скорее всего неосознанно, а она не отнимала их. По ее телу непрошенно разливалось тепло его присутствия, а вместе с ним – забытые ощущения детства, немыслимые без Левона. - Неужели я вижу тебя, Ншан!?. Я думал, никогда уж больше не свидимся. - Отчего же. Жизнь длинная, а мир тесный. Сильвия, стоя в дверях, наблюдала за ними. Но, устыдившись своего любо-пытства, ушла на кухню, заваривать кофе на городской манер. Крепкий «турецкий» кофе, с густой пенкой и гущей в полчашки, а главное – с потрясающим, дразнящим обоняние ароматом, в Ереване пили в каждом доме с утра и до вечера. Чашка такого кофе гостю – это как «здасте», как непреложный ритуал, без которого не обходилась ни одна беседа. - Разреши хоть поцеловать тебя ради встречи, - попросил он, и руки его сразу стали влажными. Она подставила щеку. Но едва ощутив прикосновение раскаленных, как августовское солнце, губ, отстранилась поспешнее, чем хотела бы. В ее сердце сейчас было место только для одного человека. И она ничего не могла с этим поделать. Он разжал пальцы – ее руки безвольно упали вдоль тела. - Присядем, Левон. Чего ж стоять, - снова предложила она. - Погоди. Дай насмотреться на тебя... Ты стала строже, взрослее, увереннее в себе. И еще дальше от меня, чем прежде. - Не нужно об этом, Левон, - холодно прервала она. – Ты женился? Он ответил не сразу. Вздохнул. Помолчал. И наконец проговорил раздраженно: - Нет еще. Но, скорее всего, скоро женюсь. Все, как ты предсказала тогда. Даже имя... – И, словно мстя ей, зло добавил: - Колдунья! Колдунья и есть. Я специально в библиотеку ходил. Про таких, как ты, читал. Второй раз ее называли колдуньей. И оба раза – самые дорогие ей люди. - Что вычитал? А он, не подумав, что может задеть ее, или специально, чтобы задеть, выпалил: - В старину колдунов на кострах жгли. Боялись их, как нечистую силу. И это она уже однажды слышала... - Мама! – неожиданно громко крикнула Ншан. – Ма-ма-а!.. Проводи гостя. Он уходит. - Ты чего??? – всполошился Левон, покрываясь, как рыбьей чешуей, капельками пота. – То ж в старину. Я думал, вместе посмеемся. А ты... Вошла Сильвия, встревоженно глядя на дочь. - Прощай, Левон, - ровным голосом сказала Ншан. – Счастья тебе. Обо мне забудь. И больше не приходи. Для тебя я осталась в прошлом. - Ншан... – взмолился он, не обращая внимания на присутствие Сильвии. – Я столько думал о нашей встрече. Так ждал ее. Не гони! Ведь мы в конце концов соседями были. Друзьями. Вместе росли. Мы... И чтобы окончательно захлопнуть для обоих дверь в прошлое, чтобы он спокойно мог жить своей новой семейной жизнью, где нет и не должно быть места ей, Ншан сказала, не стыдясь матери: - Я сказала тебе неправду тогда. Я жалею о том, что меж нами было, Левон. Потому что никогда не любила тебя. Больше того – я все забыла. Забудь и ты. – Она повернулась к нему спиной и ушла в спальню, чтобы он не заметил непрошенных слез, от которых защипало вдруг в глазах. Пунцовый от обиды, не взглянув на Сильвию, Левон, медленно, как подбитая птица, побрел к выходу. * * * - Ншан! Ншан! – кричала в трубку Тамара. – Срочно приводи себя в порядок! - Зачем? – недовольно спросила Ншан. Квартира была полна народу. – Сегодня не лабораторный день, и у меня... - Знаю, знаю! У нас ЧП. Из Штатов прибыла американская делегация во главе с профессором-парапсихологом Сноу. У них намечен с нами какой-то глобальный эксперимент. И Сим-Сим везет их к тебе. Просил предупредить. Машины заказаны – едем по твою душу. - Ко мне!? Но почему у меня дома, а не в лаборатории? - Они хотят, чтобы ты работала в своей привычной обстановке, а не в казенной. Чтобы была только их аппаратура. Все. Жди. – Возбужденный голос Тамары оборвался короткими гудками. Ншан некоторое время растерянно стояла с трубкой в руке, так и забыв положить ее на рычаг. Наконец, спохватилась: - Мама! Отпусти всех! Срочно! - Что случилось, дочка! - Пусть люди уйдут. Назначь им другой день. И помоги мне переодеться. Пожалуйста, поторопись. - Да что за спешка такая? Объясни. Ншан объяснила. - Иностранцы? К нам!?! - Сильвия так и вросла в пол. Потом разом засуетилась. Выпроводила недовольных посетителей, и, схватив гребень, принялась расчесывать волосы дочери, бормоча не то сердито, не то изумленно: - Это ж надо, американцы... К дочке моей... Не зря, видно, шаровая молния вокруг нее, новорожденной, крутилась. Видел бы отец. ...Дверь, которую, по деревенскому обычаю, запирали только на ночь, с шумом распахнулась. Опережая всех, в дом влетел Симон Симонович, критически-хозяйским глазом окинув квартиру. За ним пять высоких мужчин и молодая женщина, одетая, как и ее спутники, с элегантной небрежностью. Замыкали делегацию несколько научных сотрудников лаборатории, помогавшие заморским гостям втаскивать сквозь узкие дверные проемы объемистые саквояжи. - Hi everybody! – поздоровался самый пожилой из пятерых, с улыбчивым лицом в ореоле мелких седеющих кудрей. - Матерь божья! Неужто все они к нам на постой? – всплеснула руками Сильвия. - Гляди, дочка, с вещами прибыли! В саквояжах оказалась какая-то мудреная аппаратура, которую тут же и начали извлекать, заняв все свободное пространство в доме. - Introduce me to this young lovely lady, - потребовал кудрявый американец. - Ншан, протяни вперед руку. С тобой хочет познакомиться известный американский парапсихолог из Сан-Франциско – мистер Ричард Сноу. Ншан неуверенно простерла руку в пустоту. Мистер Сноу тотчас подхватил ее и приник к ней губами – от неожиданности Ншан вздрогнула и испуганно отдернула руку. Так с ней еще никто никогда не здоровался. - Just a minute! Just a minute! – подскочил другой американец с большими розовыми ушами и маленькими прозрачными глазками, и, перейдя на ломаный русский, объяснил: - Прошу повторять сцена знакомство. Будем все снимать. Третий американец, чувствовавший себя в квартире Ншан, как на съемочной площадке, принялся бесцеремонно переставлять мебель, чтобы разместить осветительные приборы. Четвертый налаживал магнитофон с микрофоном, громко считая: One, two, three… - Симон Симонович, - улучив момент, шепотом обратилась Ншан к шефу, - почему они пришли именно сюда? Как они вообще обо мне узнали? - Во-первых, мы с ними коллеги, и наши институты поддерживают творческие контакты, обмениваются результатами экспериментов, - ответил тот. – А кроме того пресса тебя так разрекламировала после того, как у вас там побывали киношники, что о тебе узнали и за рубежом... Вот такая ты у нас теперь популярная личность. - Как же мне вас всех рассадить, - суетилась Сильвия, потерявшая голову от такого переполоха. - Do not worry ma’am. No problem, - сказал ей мистер Сноу и вдруг с сильным акцентом, но очень грамотно сам же перевел: - Не беспокойтесь, мэм. Мы обо всем заботиться сами. – И с очаровательной непосредственностью уселся прямо на пол у дивана. - Да что это вы удумали! – всполошилась Сильвия. – Я сейчас из кухни табурет принесу. - It’s okаy. Пол – мой любимый место. – Он шумно рассмеялся. И Сильвия сразу успокоилась. - Особенно если miss Nshan будет сидеть next to me на диване. Я будет самый счастливый человек, - докончил он, обращаясь уже к Симону Симоновичу. - Откуда он так хорошо русский-то знает? – громким шепотом поинтересова-лась Сильвия у Акопа, чем вызвала улыбки у гостей. Акоп только плечами пожал. А мистер Сноу ответил женщине за него: - У меня, мэм, талант на языки from little up. Могу освоить любой за месяц. Я выучить русский перед поездка сюда. Сильвия изумленно зацокала языком. Этот кудрявый общительный американец мгновенно вызвал в ней расположение к себе уже тем, что общался с ней, простой деревенской женщиной, так, будто она была ему ровней. Ншан торжественно усадили на указанное заморским профессором место. Акоп помогал осветителю. Киноаппаратура стрекотала без умолку. - Дорогая Ншан, - торжественно начал Симон Симонович. – Наши гости из Сан-Франциско приехали к нам, чтобы провести не совсем обычный телепатический эксперимент. Их выбор пал на тебя... Пусть простят меня зарубежные коллеги, я буду говорить языком, понятным испытуемой, поскольку она еще не до конца освоилась с нашей терминологией. Повидимому Сноу не так уж хорошо успел выучить русский, поскольку один из членов лаборатории, присев перед ним на корточки, переводил слова шефа. - Внимательно выслушай, Ншан, в чем твоя задача... А задача заключалась в следующем: На другом полушарии, на тихоокеанском побережье США, в городе Сан-Франциско, человеку по имени Джон должны были вручить конверт – один из десяти запрограммированных, выбранный с помощью генератора случайных чисел. Джон – сильный сенсетив, обладающий экстраординарными свойствами. В конвертах видовые открытки разных городских объектов. Ни американский экстрасенс, ни прибывшие в Ереван ученые не знают заранее, что именно ему выпадет. Вскрыв конверт, Джон направится к отображенному на открытке объекту, внимательно осмотрит его, удерживая в памяти как можно больше деталей. А от армянской девушки по имени Ншан требуется, чтобы она мысленно настроилась на американца Джона, считала информацию с его мозга и попыталась увидеть то, что видит он. Вот это и будет телепатический межконтинентальный мост «Сан-Франциско-Ереван». Мистер Сноу привез с собой второй комплект видовых открыток в десяти пронумерованных, запечатанных конвертах. После того как сеанс дальновидения состоится (если состоится), Сноу свяжется по телефону со своим институтом, ему сообщат номер конверта, выпавшего Джону, и тогда присутствующие смогут сопоставить данные и определить, удачным оказался их эксперимент или нет. Итак, от Ншан требовалось настроиться, сосредоточиться и попытаться мысленно увидеть место, в которое был направлен Джон, увидеть как бы его глазами. Задача вроде бы неподъемная, если не учитывать, что для таких явлений, как телепатия и ясновидение, расстояния никакого значения не имеют. Присутствующие, живописно расположившиеся кто где смог, ждали начала сеанса связи с нескрываемым любопытством и нетерпением, в которых прозрачно просматривался скептицизм и даже затаенная ирония. И только Ншан проявляла нервозность: - Я никогда не делала ничего подобного... я не умею, - растерянно бормотала она. - Азиз джан, успокойся, - Симон Симонович взял ее за руку. – Не подводи нас. Нас – это весь институт. Солидные ученые пересекли пол земного шара, чтобы познакомиться с тобой и провести этот эксперимент. Мы просто не имеем права ударить лицом в грязь. - Всё когда-нибудь бывать первый раз, - подбодрил ее Сноу. – Мы будет пробовать. Вместе. It’s a joke… It’s just a play. – И сам же перевел: – Это шутка. Игра. - А если не получится? - Ты же у нас умница. Феномен! – с мягким нажимом увещевал Симон Симонович. – Представь, что Джон твой близкий друг. Что он где-то рядом, совсем близко... Ну не мне тебя учить. - It’s okаy! You are lucky girl. Все есть хорошо. Все получится, - вторил армянскому коллеге жизнерадостный американец, жестом показав Симону Симоновичу на часы. - Давай, моя девочка, начинаем, - засуетился тот. – Убери из головы все посторонние мысли. Полностью расслабь тело и сосредоточься на парне по имени Джон, который пришел сейчас... куда? Что он там увидел? Сноу, приложив палец к губам, попросил его и всех присутствующих умолкнуть . В комнате воцарилась абсолютная тишина, если не считать стрекота камеры. - К...какой он, ваш Джон? – запинаясь, спросила Ншан. - He is young. He has black hair… Sorry! Он молодой, красивый. Волосы черные, как у тебя, Ншан, - заговорила вдруг до сих пор молчавшая американка, путаясь между русским и английским. – Он хороший гай. Он тебе будет нравиться, когда ты приехать Америка. Вы будет... – Она жестами обратилась к своим за недостающим словом, но сама же закончила: - Вы будет друзья. – И для наглядности сложила ладони в дружеском приветствии, забывая, что Ншан не может ее видеть. - Черных волос мало. Что-нибудь еще. Чем он отличается от остальных? Нет, чем он болел или болен? – попросила подсказки Ншан. Задумавшись ненадолго, Сноу ударил себя ладонью по лбу: - Of course! He has… У него искусственная почка! Год назад он... чик-чик – операция. - Какая именно? Правая или левая? – оживилась Ншан. Этого никто не знал. Но подсказка сыграла свою роль – зацепка для того, чтобы отыскать одного единственного, нужного ей человека среди семимиллиардного населения Земли, была найдена. Ншан знаком попросила тишины, сложила руки на коленях. Подумала уже далеко не растерянно: «Да как же я могу представить себе город, который никогда не видела. Откуда мне знать, куда направился неизвестный американский парень... с искусственной почкой... – На ее лице отразилась легкая гримаса. – Как плохо ему спалось этой ночью.» - ...Болит голова... О, мой Бог, как трещит голова! – вдруг заговорила она вслух. – Надо вскрыть конверт. Наверняка этот их генератор подсунул мне что-нибудь на другом конце города. А у них там, в Ереване, уже включились в эксперимент. Сноу нервничает и, как всегда, хочет большего, чем возможно. Не помешало бы чашечку кофе, иначе головная боль доконает раньше, чем я дойду до цели. Ладно уж, потерплю. Ну, что там, на открытке... Какая удача! Мое самое любимое место отдыха! А главное, я как раз на 49-Mile Scenic Drive. До объекта рукой подать... Отвратительная духота. Нечем дышать... Если все получится, я неплохо заработаю. Нэнси будет довольна. Закончу и позвоню ей. Проведем вечерок в баре, а потом ко мне... Три дня не был у матери в больнице. Ведь так и умрет, бедняжка, не дождавшись внуков. Ну хорошо, пусть будет Нэнси! Я не против. Поговорю с ней сегодня об этом... Вот я и на месте! Просили запомнить побольше деталей... Да я и так тут все наизусть знаю – озеро с черными и белыми лебедями, могучие колонны, ротонда с огромным куполом... австралийские эвкалипты у самой воды. Вот они-то и помогут мне избавиться от головной боли! Хорошо, что народу мало. Присяду под ними на берегу. И тут не так жарко... Ншан потянулась, зевнула и устало откинулась на спинку дивана. Вокруг нее было непривычно тихо, будто комната разом опустела... Впрочем нет, камера продол-жала стрекотать. Весь этот длинный монолог она произнесла вслух на свободном американизированном английском, не сознавая того. В памяти ее осталось лишь неясное воспоминание, как после сна, но какое именно – она бы сказать не смогла. - Do you speak English?! – К мистеру Сноу наконец вернулась способность говорить. Но так как вопрос был задан по-английски, Ншан промолчала. За нее ответил Симон Симонович: - Всего несколько месяцев назад я вывез ее из глухой деревни. Она не говорит не только по-английски, но и по-русски. Да и ее армянский диалект оставляет желать лучшего. - I can’t believe it! It’s fantastic! И до того, как был вскрыт конверт, все члены американской группы прекрасно поняли, какой объект посетил в Сан-Франциско Джон. Открытка лишь подтвердила это. На ней был запечатлен типичный образец «ландшафтной архитектуры»: живописный и одновременно до нелепости помпезный уголок города. В зеркальных водах искусственного залива, на котором мирно отдыхали дикие утки, белые и черные лебеди, отражался парк и монументальный комплекс в стиле неоклассицизма или арт-деко. Мощная бутафорская колоннада и ротонда с огромным куполом а-ля коринфского ордера. То был Дворец изящных искусств (Palace of Fine Arts Museum). * * * После столь удачно наведенного телемоста имя Ншан не сходило со страниц газет и экранов телевизоров. Один из местных журналов открыл даже рубрику: «Да или нет феномену?», где велась широкая полемика между читателями, журналистами и учеными. «Феноменом» заинтересовались представители самых различных областей науки. Изучали ее воздействие на живое существо, на растения, на минералы; изучали ее мозг и кровь, интеллект и психику. По всем параметрам, доступным современной науке, Ншан ничем не отличалась от среднего здорового человека. С легкой руки мистера Сноу о ней узнали в Америке и других странах. На каждом симпозиуме, во всех своих научных публикациях профессор не обходился без упоминания Ншан. Ее монолог на английском перепечатывали зарубежные газеты, транслировали по радио и телевидению. Ясновидящая из армянской глубинки завоевывала весь мир. о ней говорили и спорили в разных кругах, начиная с семейных кухонь... А Ншан по-прежнему не могла ни о чем другом думать, кроме как об Артуре. И когда услужливые друзья читали ей вслух газетные подвалы, когда рассказывали о ее необычайной популярности, Ншан думала всегда одно и то же: Разве он не читает газет? Не смотрит телевизор? Не общается с друзьями? Разве он не знает, что она в Ереване, совсем близко от него? Количество поклонников Ншан, пригретых лучами ее славы, росло. Они изощрялись в лести и знаках внимания. Иные, представители противоположного пола, даже предлагали ей себя в спутники жизни. Она же вслушивалась в каждый новый голос и с грустью отмечала про себя: «Снова не он». У нее теперь появились свои собственные поэты, писатели, журналисты, фотографы и художники, ходившие за ней по пятам; экстрасенсы, телепаты, ясновидящие, целители всех мастей, лелеявшие надежду подсмотреть ее секреты; свободомыслящие ученые и врачи, готовые поверить в любые чудеса, лишь бы это принесло им благодатные плоды. Всех их, вместе взятых, наверное можно было бы сравнить с рыбой-прилипалой. Одни представлялись ей личностями исключительными, «не от мира сего». Другие избирали роль покровителей и доброжелателей, учивших ее жить, учивших жонглировать славой, извлекая из нее максимум выгоды для себя и своих близких. Находились и такие, которые заговорщическим тоном советовали ей бросить Сим-Сима, как «отработанный материал», и открыть собственное дело, подобрав, разумеется, собственный штат. Ей предлагали свои дачи и квартиры для экспериментов и приема страждущих. Ей предлагали заняться самостоятельной научной практикой с непременным патентованием. И тогда она-де станет не «подопытным кроликом», как у Сим-Сима, которому она нужна лишь для защиты докторской, а хозяйкой и главой собственной лаборатории... нет, целого института, что построят специально для нее. - Твоему дару нет цены, - нашептывали ей. – Тот же американец Сноу сгреб бы тебя в охапку и увез с собой в Штаты, если бы ему позволили. Он нажил бы на тебе не только известность, но и миллионы. А у нас... За твоей спиной каждый норовит дока-зать, что ты – фикция, обман зрения, что тебя вообще не существует и существовать не должно. В лучшем случае признают, что ты – аномалия, дефект природы, так сказать, «как пятая нога или вторая голова у теленка»... Ншан слушала и верила всему, что ей говорили, потому что не знала мир людей, как его знают зрячие. Тот мир, в который волею случая (или судьбы) оказалась вовлечена. Она не знала, что отвечать своим добровольным советчикам, на чем остановить свой выбор. В ней зрело сознание собственной исключительности, избранности, этакой посланницы свыше... даже мессии, может быть. Подстегиваемая досадой на Артура, она решила: пусть так! Пусть он отовсюду слышит ее имя. Пусть узнает, мимо какого счастья прошел. Теперь это была уже совсем другая Ншан. Она становилась все своевольнее, все раздражительнее. А однажды обрушила настоящую истерику на нерадивого пациента. Спохватившись, прикусила губу и залилась краской стыда: «Что я натворила... Как я могла». Но вдруг ощутила короткие влажные поцелуи на своей руке. - Ты – богиня, Ншан! Ты – святая! Даже гнев твой целителен, - лепетал прови-нившийся, тучный, немолодой дядька, перемежая слова поцелуями. И по голосу его, доносившемуся снизу, Ншан поняла, что он стоит перед ней на коленях. - Она, сердешная, живет для людей, - умильно заворковала какая-то старушка, ожидавшая своей очереди, и, обняв чудо-целительницу сзади, поцеловала ее в плечо. – Она так устает, агнел наш! Ей разрядка нужна. А то ведь не выдержит. ... Ее услуг жаждали разные люди, от самых простых и бедных до именитых и состоятельных. Последние не скупились на вознаграждения. Видя, что богатство широкой рекой само течет прямо в руки, Сильвия, привыкшая за свою нелегкую трудовую жизнь ценить каждый рубль, стала вдруг скаредной, боясь, как бы ее слепую дочь не обманули, не обокрали. Ведь квартирка-то их – настоящий проходной двор, в котором люди постоянно меняются, мельтеша перед глазами. Поди, уследи за всеми. В спальне за кроватью Сильвия завела тайничок на крепких запорах, в который складывала теперь деньги и дорогие украшения. Самой же Ншан, казалось, не нужно было ничего. Она жила особой радостью человека, способного помогать другим. А когда людской калейдоскоп оставлял ее в покое, она снова возвращалась к своим внутренним ощущениям и призрачным снам. Ни дорогие украшения, ни наряды, ни домашние безделушки, постепенно заполнявшие ее дом, не имели для нее цены. Как она могла радоваться тому, что ей не дано видеть! Да и зачем ей все это, если Артура нет рядом. И вот однажды, не выдержав, Ншан уединилась с Тамарой в ванной комнате – единственном в квартире свободном от людей месте – и, волнуясь, заговорила: - Скажи, Тамара, ты друг мне? - Сомневаешься? – обиделась та. - И ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу? - Да все, что угодно! – воодушевилась заинтригованная Тамара. – Я буду счастлива оказать тебе любую услугу. Ведь я же, помимо всего прочего, твой должник. - Учти, об этой моей просьбе никто не должен знать. - Я – могила! - Тогда слушай. На киностудии работает один человек... мой... знакомый. Я хочу, чтобы ты нашла его и привела сюда. - С радостью! – Тамара уже сгорала от любопытства. Неприступная слепая гордячка имеет свои сердечные тайны! – Его имя и фамилия? - деловито осведомилась она. - Мне известно только имя, - смутилась Ншан. – Его зовут Артур. - Ты представляешь, сколько людей работает на «Арменфильме»!?. Среди них наверняка наберется с десяток Артуров. И как я буду спрашивать «просто Артура»? - Он не просто Артур! – вспылила Ншан. – Он – ассистент режиссера. – Она сказала это таким тоном, будто речь шла о должности редкой и исключительной. – Даже наверняка уже режиссер... Их группа приезжала в наше село на съемки. - Ах, вот оно что. – Тамара попыталась скрыть ироническую улыбочку, веря, что Ншан способна видеть даже кожей. – Это уже кое-что проясняет. Он, значит, из тех киношников, что привезли в Ереван эпизод с вызыванием дождя, после которого ты и попала к нам в институт. Ншан кивнула. А потом вдруг сказала: - Знаешь, я кажется передумала. Тебе не надо никуда ходить и никого искать. – Ее насторожил тон Тамары. - Не принимается! – Тамара тотчас взяла себя в руки. – Поначалу я растерялась, решив, что вряд ли смогу тебе помочь, зная одно только имя. Но теперь зацепок более чем достаточно. Я сначала найду группу, которая ездила к вам в Саригюх, а уже найти среди них помрежа по имени Артур – раз плюнуть. Кстати, это не тот ли парень, которому ты спасла после камнепада жизнь? - Тот самый, - нехотя ответила Ншан. У нее появилось ощущение, что к ней непрошенно залезли в душу и топчут ногами самые потаенные, самые сокровенные ее уголки. - А если на студии его не окажется? Передать ему через коллег твой телефон и адрес? - Нет! Найди и приведи его сама! Тамара понимающе улыбнулась. Ее отношение к Ншан было отношением яркого садового цветка к скромной лесной незабудке. И слава этого сорнячка задевала вдвойне ее нереализованное тщеславие. «Так и я согласилась бы быть слепой», не раз думала она, с завистью глядя, как обхаживают Ншан, как угождают ей, восхваляют, делают дорогие подношения. То, что Ншан избавила ее от малоприятного недуга, только озлобило Тамару. Она принадлежала к числу людей, для которых нет ничего тягостнее и обременительнее чувства благодарности, порождающего зависимость от твоего благодетеля. А потому ей было особенно приятно обнаружить «ахиллесову пяту» у своей исцелительницы. - Ты еще здесь?! – нахмурилась Ншан. – Или передумала? - Иду-иду, мой цветочек! Лечу! Доставлю тебе его в лучшем виде! Тамара отыскала Артура в буфете киностудии, где, как ей сказали, его можно было найти в любое время. За указанным столиком сидели трое. - Кто из вас Артур? – без обиняков спросила она. Артур отозвался. - У меня к вам сугубо конфиденциальный разговор, - заявила она, выразительно посмотрев на двух остальных. Те, в свою очередь, обменявшись взглядом с Артуром, нехотя поднялись. - Мы и так тут слишком засиделись, - сказал один из них, всем своим видом показывая, что, несмотря на сделанное заявление, с большим удовольствием предпочел бы остаться. Артур разглядывал непрошенную гостью с бесцеремонностью киношника. Что он мог подумать? Молоденькая, современная, смазливая девица приходит на студию. Зачем? Ясное дело, чтобы осуществить мечту всей своей жизни и пробиться в звезды. А его ей кто-то порекомендовал в качестве возможного трамплина для достижения заветной цели. - Я слушаю вас, - процедил он не слишком любезно, заранее зная, что ничем не сможет помочь. - Итак, вы и есть Артур, ассистент режиссера. Все правильно? – Уточнила Тамара, и тон у нее получился небрежно-высокомерным. Изображая из себя светскую львицу, она уселась на казенный алюминевый стул, закинув ногу на ногу и, в свою очередь, не менее бесцеремонно разглядывая незнакомца. - В данный момент я никто. В данный момент я в простое, - признался он прямодушно, чем сразу подкупил ее. Жду, когда сформируют новую группу. А пока вот околачиваюсь в коридорах, у коллег, да в буфете. Тамара откинулась на спинку стула, закурила тонкую длинную сигарету от изящной зажигалки, демонстративно пренебрегши зажженной им спичкой. Затянувшись и медленно выпуская дым через ноздри, она продолжала разглядывать Артура. Он показался ей самым заурядным ереванским парнем, каких много слоняется вечерами по центральным улицам города. Крепок. Скорее всего невысок. Волосат. Надо лбом, как кустарник над обрывом, нависают коротко стриженные густые, черные волосы. Глаза тоже черные-пречерные – не различишь, где зрачок, где радужка – блес-тят, словно их покрыли каким-то особым, кукольно-манекенным лаком. Коротковатый, с широкими ноздрями нос и сочные чувственные губы. Конечно же, по ереванской привычке, дня три как небрит, отчего щеки и подбородок кажутся сизыми. И конечно ему далеко еще до режиссера, потому что лицо у него самое тривиальное, хоть и с изюминкой. Но ведь Ншан что-то нашла в нем. Она не могла увидеть его, зато у нее особое, безошибочное чутье на людей... Понятно, она простая деревенская девушка, значит и вкус у нее должен быть соответствующим. Да и выбирать ей явно не приходилось. Кого к ним в дом подселили, в того и влюбилась. И все же... Тамара вынуждена была признаться себе, что есть в этом парне нечто – не то чистота, не то открытость – что притягивает к нему. - Разве нельзя подождать дома? – поинтересовалась она. - Киностудия для меня – больше, чем дом. Ее стены, воздух... Вам не понять. Здесь я меньше ощущаю свою отстраненность. - Значит, самостоятельным режиссером вы так и не стали. – Снова этот высокомерно-снисходительный тон, каким в общем-то она привыкла разговаривать со всеми парнями, чтобы сохранять свое достоинство и дистанцироваться от них. - Пока не стал, - поправил он ее. И с отчуждением добавил: - У вас, кажется, было ко мне дело. - Так значит, вы тот, кого оживила Ншан. – Она игриво сверкнула глазами. Он ответил не сразу. Нахмурился. - А вы – журналистка. Ко мне уже приходили, и не раз, все выспрашивали. Не хочу я ни с кем обсуждать эту тему. Это никого не касается. - И правильно, - одобрительно поддержала она его. – Я думаю, случай с вами для Ншан теперь капля в море. Слава о ней докатилась до Америки. О ней столько говорят и пишут. И были, и небылицы... - Все это мне хорошо известно, - резко прервал ее Артур. – У меня, как видите, сколько угодно свободного времени, чтобы смотреть, слушать, читать. Но вы-то, наверное, человек занятой, и приехали сюда – а студия ведь от центра города не близко – не для того, чтобы поболтать со мной о славе... о ее славе. Она взглянула на него с любопытством. А парень-то и сам неравнодушен к слепой. Даже имя ее не смог произнести вслух. Похоже, она у него бережно содержится на полочке для дорогих сердцу, но непринятых фильмов. Не такой уж он и обычный, как ей показалось поначалу. А в его чернющих глазах затаилась досада и грусть. На кого он досадует? На непрошенную гостью, нарушившую его ленивое бездействие, или на судьбу, выставившую на его пути свои преграды? Тамара упорно не спешила выкладывать все карты на стол. Ей хотелось самой разобраться в нем... в Ншан... в них обоих. - Вы женаты? - Так вы все-таки из газеты. - Да нет же, нет! Не имею к прессе никакого отношения. Так да или нет? - Не женат. Только почему я вам должен отвечать? Кто вы вообще такая, черт побери! - Это хорошо, - пропустив его вспышку мимо ушей, отметила Тамара. - Для кого? - Для общества, - наконец улыбнулась она. - Чтобы не плодить бездельников? - С юмором у вас все в порядке. Артур даже не пытался скрывать, как тяжело он переживает свою отстраненность. Выходит, ее сравнение с ереванскими парнями на улице тоже оказалось преждевременным. Тамара смягчилась окончательно, даже прониклась к нему симпатией. Она потушила сигарету и, бросив ее в переполненную окурками пепельницу, сказала, подаваясь вперед: - Не обижайтесь, Артур. Я всего лишь неудачно пошутила. - И, брезгливо оглядев стол, добавила: - Столько пустых чашек, что некуда облокотиться. Неужели все это выпили вы? - Вместе с друзьями... Я даже не предложил вам кофе, - спохватился он. – Одну минуту! Артур направился к стойке буфета заказывать кофе, а она разглядывала со спины его и вправду невысокую крепкую фигуру, накаченные плечи, округлый затылок... Сама Тамара не была красавицей, но умела, что называется, себя подать. Одевалась всегда сверхмодно. Блестящие, с медным отливом волосы – свою гордость, демонстрировала во всей красе, распуская их по спине и плечам, как бы невзначай играя ими во время беседы, перебирая пряди, пропуская их сквозь пальцы, или грациозным движением головы откидывая их назад, заставляя взметнуться этакой эффектной волной. Она виртуозно пользовалась косметикой, не преступая той грани, когда это выглядит вульгарно или вызывающе. С помощью туши, карандаша и теней глаза делались огромными, а темно-коричневая каемочка по краю розово-перламут-ровых губ придавала им чувственности. Одним словом, Тамара знала, что ни один мужчина не пройдет мимо нее равнодушно – оглянется, посмотрит вслед, заговорит, сделав попытку познакомиться. Нет, по ней не вздыхали тайно, не боготворили и не посвящали стихов, не караулили часами, чтобы хоть издали взглянуть на нее – с ней с легкостью заигывали, назначали свидания. И, скорее всего, так же легко забывали, если получали отказ. Тамара намеренно тянула время, ей хотелось посмотреть, как он прореагирует на нее. Что говорило в ней – коварство, дух соперничества, зависть? Вовсе нет, убеждала она себя. Не хватало только отбить единственного кавалера у незрячей простолюдинки... Кавалера ли? Ведь Ншан живет в Ереване уже почти два года, а он ни разу не попытался встретиться с ней. Значит, не хочет. Значит, никакой он не кавалер. И ей даже приятно, что он с такой готовностью побежал заказывать ей кофе. Она уже уговаривает себя не смущать покой этого парня, оставить его для бедняжки Ншан... Вот он возвращается с двумя чашкам в руках. он боится расплескать кофе – мышцы на руках округлились от напряжения. От него исходит дух доброжелательности и силы. - Извините, ни одной целой чашки. Все с отколотыми ручками. - Ерунда. – Глядя, как он сгребает со стола пустые чашки, освобождая перед ней пространство на столе, она лениво пропускала длинную прядь волос сквозь ярко-лиловые ноготки. - Вы не голодны? Там есть пирожные, бутерброды с сыром... - Я позволю вам угостить меня в следующий раз – когда выйдете из простоя. Артур покраснел. «Скажите пожалуйста! Да он душка!» Она пьет кофе, курит вторую сигарету и молчит. Он терпеливо ждет, не притрагиваясь к своей чашке. Ее волосы соскользнули вперед, почти касаясь голых коленей, четко обозначив овал узкого длинного лица. Наконец, она распрямилась, отработанным движением головы отбросив волосы назад – они, как и требовалось, тяжело взметнулись в воздухе. Почему он не задает никаких вопросов – кто она, откуда, наконец, как ее зовут? Не пытается сам завязать беседу? К ее чарам он все-таки остался равнодушен? Что ж, молодец, стойкий мальчик. Но это еще не повод выделять его среди других... «О-о, я кажется злюсь, - удивляется на себя Тамара. – Чьи дела я пришла улаживать, ее или свои? Ладно уж. Не будем его больше искушать.» Она решительно отодвинула чашку, погасила сигарету и посмотрела ему прямо в глаза: - Итак, вы знаете, что Ншан живет теперь в городе, что ее исследуют ученые... - Знаю. - А почему вы ни разу не встретились с ней? Он не ответил. - Ведь вы в некотором роде ее должник. - Это мое личное дело. - Но и ее тоже, не так ли? - Ее – может быть. Но не ваше. Почему вы вмешиваетесь? - Да вы мне грубите! – воскликнула она не то удивленно, не то с издевкой. - Кто вы вообще такая? - А-ага-а! Вот с этого и следовало начинать! - Вы должны были сами представиться. - Я – Тамара Саркисовна Аматуни, младший научный сотрудник той самой экспериментальной лаборатории, которая занимается методами психотронного воздействия на человека. А на данном этапе мы изучаем параметры феномена Ншан. Теперь ясно? - Теперь да. Неясно только, зачем вы сюда пришли. Какое я имею ко всему этому отношение? - Ну какой же вы непонятливый! Или прикидываетесь? Я, в сущности, пришла за вами. - Что??? - Ншан хочет вас видеть. Я здесь по ее просьбе. Забыв о своем раздражении на эту нагловатую, крашеную особу, он смотрел на нее озадаченно, даже растерянно. Ншан хочет видеть его? - Что же вы столько тянули, - упрекнул он Тамару. - Интересно было понять, что вы из себя представляете. Ее, знаете ли, окружает столько людей... Ею восхищаются, ее восхваляют, обхаживают, льстят. Ей даже делали предложения. А она, по-моему, все это время ждала вас. Вот мне и захотелось самой узнать, какой вы и почему ни разу не навестили старую знакомую. - Мы выезжали на съемки. В другой город. - А сейчас? Ведь вы целыми днями торчите в буфете, не зная, куда себя деть. У вас уйма свободного времени. - Послушайте! - Ладно-ладно, меня это не касается. Но вам лучше не говорить ей, что вы в простое. Обещаю, я тоже не скажу... Вставайте. Мы едем к ней. Он не сдвинулся с места. - Ншан просила привезти вас. Сегодня. Я, в отличие от вас, благодарный человек. Я тоже кое-чем ей обязана. И я выполню свое обещание. Даже, если для этого мне придется вызвать наряд милиции или домкрат. – Она улыбнулась, давая понять, что шутит, и тут же сделала серьезное лицо, означавшее, что в каждой шутке есть доля правды. - Я не могу. - Это еще почему? – Она с жадным любопытством впилась в него глазами. - Оставьте меня в покое. Не лезьте в душу, - разозлился он. – Сказал, не пойду! - Арту-ур... – Тамара осуждающе покачала головой. – Это же некрасиво. Нечестно. Наконец, малодушно, не по-мужски. Вас зовет девушка, которой вы, вроде бы, обязаны жизнью. Как же вы смеете отказывать ей в простом желании повидаться с вами! - Скажите ей, что не нашли меня. - Я не стану лгать. И вам не советую. Ее невозможно обмануть. Да и что, собственно, случилось? Один дружеский визит вас ни к чему не обяжет. Чтобы не выглядеть неблагодарным, вы должны были навестить ее еще два года назад, когда она только переехала в Ереван. Он долго, очень долго молчал. И наконец принял мучительно-трудное решение, буркнув почти враждебно: - Ладно. Пошли. Симон Симонович совсем некстати привел к Ншан двух пациенток. С его лег-кой руки, едва ли не все его знакомые, родственники и начальство перебывали у нее. На сей раз это были «нужные люди» из Москвы. Он считал себя первооткрывателем Ншан, ее крестным отцом и покровителем, более того – полноправным хозяином с безграничными правами на нее. По его требованию Сильвия отпустила всех, кто домогался «аудиенции» у сельского феномена. Ншан же отвечала на все вопросы, обращенные к ней, невпопад, раздражалась, нервничала. Мысли ее были заняты затянувшимся отсутствием Тамары, ни о чем другом она не могла думать. Она жаждала только одного – чтобы ее оставили в покое. Но такой роскоши она давно уже позволить себе не могла. Ншан любила людей. Любила, когда их вокруг нее много. Это давало ей ощущение вовлеченности в общую жизнь, своей сопричастности к ней... Но не сейчас. Армен и Арам, появлявшиеся последнее время даже чаще, чем ей хотелось бы, уединились с матерью на кухне для обсуждения очередных «хозяйственных дел». Они о чем-то возбужденно спорили. Голос Арама то и дело срывался на крик, мешая беседе в гостиной. И хотя это тоже раздражало Ншан, она терпела – братья как ни как... И тут из непроглядной темноты, окружавшей ее, возник, наконец, голос Тамары: - Все, как ты хотела, Ншан. Мы здесь. Она напряглась всем своим естеством... каждой клеточкой тела и души (если душа материальна), будто птица перед решающим полетом, и тихо, но твердо потребовала: - Прошу всех посторонних оставить мой дом. Я занята теперь. - Кого ты имеешь ввиду, Ншан? – спросил Симон Симонович, и в голосе его появились металлические оттенки. - Вас и ваших московских друзей, - в тон ему ответила она. - Опомнись, Ншан! – он заговорил с ней, как с капризным ребенком. – Ты не можешь так поступить. - Я сказала, что занята. - Ншан! – Он предостерегающе поднял голос. – Не забывайся. Ты никогда прежде не позволяла себе такого. - Не позволяла чего? – теряя терпение, выкрикнула она. – Или я не у себя дома? Или я не свободный человек и не имею права на отдых и личную жизнь? Уходите все! – Бледнея от гнева, она выбросила вперед руку в направлении двери. Тамара и Артур, стоя в сторонке, с любопытством и удивлением наблюдали странную сцену. На шум вышли из кухни мать и братья. - Но, милая, воспитанные люди так не поступают, - упрекнула ее одна из московских дам. – Нам обещали, что вы нас посмотрите. Мы здесь, в Ереване, специально из-за вас. - Я вам ничего не обещала. Моего согласия никто не спрашивал. Я не машина, которую включают по требованию, и ничья собственность. - Нша-ан!!! – опешил Симон Симонович, покрываясь багровыми пятнами. - Да-да. И ничего с вами не случится, если вы придете завтра, когда... когда я смогу вас принять. А сейчас прошу всех еще раз: освободите помещение, - сквозь стиснутые зубы потребовала она. Арам решительно шагнул к сестре и взял ее за руку. - Нельзя так вести себя с людьми, - наставительно сказал он. – Нам стыдно за тебя. Ты всем обязана Симону Симоновичу. Если бы не он... - Это он обязан мне всем! – дерзко заявила Ншан, вспоминая наушничества «доброжелателей». – Он выставляет меня на обозрение, как дрессированную собачку. Хватит! Надоело. Армен с другой стороны подступил к ней и прошипел в самое ухо: - Немедленно прекрати. - А вы мне тут не указ! – обрушилась на братьев разбушевавшаяся Ншан. – Вы в моем доме пасетесь. Добро за мой счет наживаете. Пользуясь тем, что я слепая, а мать – добрая, свои делишки исподтишка делаете. И думаете, что я ничего не знаю. - Ншан!!! - Молчать! Ведь я до сих пор молчала. Думала, братья... пусть себе. Но вы уже настолько распустились, что позволяете себе орать и скандалить перед тем самым человеком, которому, как вы говорите, я всем обязана. Убирайтесь вон отсюда! Все убирайтесь. Теперь лицо Ншан пылало. А Симон Симонович стоял белый, как первый снег. - Ты пожалеешь о своей скандальной выходке, - угрожающе пробормотал он после того, как, хлопнув дверью, ушли разъяренные Арам и Армен. Сильвия, прислонясь к дверному косяку, с болью в сердце наблюдала за разыгравшейся сценой. Едва увидев Артура, она все поняла. Ее осуждающий взгляд был устремлен не на дочь, а на него. - Что ж, видно нам действительно лучше уйти, - извиняющимся голосом обратился Симон Симонович к москвичкам. – Она явно не в себе. Это нервный срыв. У таких неординарных личностей, как наш феномен, обычно неустойчивая психика и расшатанная нервная система. Простим ей. ...Ншан стояла посреди комнаты, как потухшая свеча, с безвольно повисшими руками, с упавшей на грудь головой. Сим-Сим увел своих гостей. Тамара благоразумно присоединилась к ним. Не проронив ни единого слова, Сильвия ушла в спальню и закрыла за собой дверь, позволив им наконец остаться наедине. Только сейчас, остывая, Ншан вспомнила, что все это время Артур был здесь и слышал каждое слово. Он подошел к ней так близко, что от его дыхания у нее закружилась голова, и тихо проговорил: - Ты вела себя ужасно. - Знаю, - так же тихо ответила она. - Как ты изменилась с тех пор. Я едва узнаю тебя. - Знаю, - безо всякого выражения повторила она. - И это все из-за меня? Судорожно сглотнув, она кивнула. Он невольно подался к ней, хотел взять в ладони ее лицо, но сдержался. Наконец отступил на шаг и мрачно проговорил, себе ли, ей ли: - Так не годится. - Я хочу сесть. – Она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Ноги, казалось, отказывались держать ее. Он пододвинул ей стул и сел рядом, молча разглядывая ее. - Тебе совсем-совсем нечего сказать мне? – первая не выдержала Ншан. - Ты пожелала видеть меня. Вот. Я здесь. - К сожалению, я не могу тебя видеть, - поправила она его. – Хоть и очень бы хотела. А у тебя такого желания ни разу не возникало? - ...Нет. - Спасибо за честность. Почему? - Причину я объяснил тебе в день нашего расставания. - Повтори еще. Прошло так много времени... А я послушаю твой голос. - Тебе нравится мучить себя и меня? - Нравится. Повтори. - Я сделал все, чтобы забыть тебя. Потому что у меня не хватило бы мужества быть всегда с тобой. - Ты говорил, причина в том, что я... не как все. - Говорил. - Но на самом деле причина в моей слепоте? Помедлив, он с жестокой прямотой ответил: - Да, Ншан. Можешь презирать меня за это. Да и вся твоя теперешняя жизнь не по мне. Я бы не выдержал. - Моя теперешняя жизнь – пустяки. В любую минуту я могу от нее отказаться. - Зато люди уже не откажутся от тебя. Они тебя из-под земли достанут. - Скажи, а если бы я была зрячей, меж нами все сложилось бы иначе? - Возможно... Понимаешь, мы живем вдвоем с матерью. Я ее единственный сын. Она уже в возрасте и нуждается в помощи. Я не смог бы ей объяснить, почему выбрал в жены именно тебя. - Можешь не продолжать. Я все понимаю. Мне просто очень хотелось еще раз услышать твой голос. - К чему зря бередить душу. Там, в горах, все было сказочно прекрасно. И мы с тобой были другими. Так останься же для меня полулегендой-полусказкой, которую я когда-нибудь буду с придыханием рассказывать своим внукам... – Он вздохнул, умолк, спрятав голову в ладонях. Вся эта ситуация ему явно давалась нелегко. – Ну что я из себя представляю, Ншан? Безработный ассистент режиссера. А ты... Ты стала звездой Армении, о которой гудит пресса даже далеко за ее пределами. У тебя теперь такая яркая, насыщенная жизнь. Вокруг тебя столько интересных, по настоящему достойных людей... - Так значит, причина в моей слепоте, - не слушая его, проговорила она. – Вот и все, что я хотела знать. Спасибо, Артур. Иди с Богом. - Но Ншан!.. – Он вдруг испугался за нее. - Думаешь, покончу с собой? – Она горько усмехнулась. – Не обольщайся. Ведь вокруг меня столько интересных людей. Да, я слепая. Но я так многого добилась. Было бы глупо лишать себя такой жизни. Все! – Она встала. – Вот и все. Живи своей жизнью. А теперь иди. Оставь меня. Я безумно устала. И хочу спать. Ма-ма! Проводи меня. * * * Конечно же, Симон Симонович пришел сам как ни в чем не бывало, руководст-вуясь успокоительными соображениями, что феноменам, да к тому же незрячим, все простительно. Он даже стал обращаться с Ншан более бережно, как со сложным доро-гим механизмом. Его гостьи получили-таки желаемую консультацию и оттого, что она досталась им не сразу,вернулись в Москву с особым чувством благодарности к «любез-ному Симону Симоновичу», с тем, чтобы взахлеб рассказывать знакомым и незнако-мым о мировой знаменитости, спустившейся с гор, с которой им посчастливилось пообщаться. Ншан же стала совсем несносной, кричала и раздражалась, казалось, без всякого повода. Порой посреди приема посетителей она могла все бросить и уйти к себе. Никто не роптал, покорно ожидая ее возвращения. Они понимали, что для таких деликатных дел нужен особый настрой, вдохновение, которые не могут круглосуточно сопутство-вать ясновидящему целителю. И когда Ншан вновь возникала на пороге с отрешенным невидящим взглядом и простертой вперед рукой, на нее смотрели благоговейно и светло, как на существо из другого измерения. Спустя неделю после встречи с Артуром Ншан вызвала к себе (а она теперь все чаще вызывала к себе, а не ездила сама) Сим-Сима, заявив, что у нее к нему важный разговор. Они чинно сели у стола – он, она и Сильвия. Помедлив для солидности, как это делали обычно взрослые односельчане в Саригюх, Ншан неспешно заговорила: - Дело мое вот в чем, Симон Симонович... Пришло время, когда не вы ко мне, а я к вам обращаюсь с просьбой... Я слышала, будто у вас в Москве связи большие. – Наставления доброжелателей и здесь не прошли для нее даром. Он очень удивился. Ншан вдруг заговорила о связях. К чему бы это? - Ну, не так, чтобы очень большие, но кое-кто имеется, - уклончиво ответил он. - Я слышала также, что в Москве есть очень большая клиника... глазная. Теперь он все понял. Но решил дать ей высказаться до конца. - Правильно слышала. Есть такая клиника. - Чтобы попасть в нее, нужно ждать год, а то и больше, верно? - Думаю, что да. Ведь туда приезжают лечиться со всего мира. - Мы тут с доченькой посовещались... – плаксиво вступила Сильвия. Но Ншан резко прервала ее. - Не вмешивайся, мама! Я сама. – И тоном, не терпящим возражений, заявила: - Пусть в этой клинике вернут мне зрение. Я так решила. - Одного твоего решения, Ншан, к сожалению, недостаточно, - мягко возразил Симон Симонович. - У меня есть деньги. Много денег. Гораздо больше, чем мне и моей семье нужно. Вы это имели ввиду? - Н... нет, не совсем. Прежде, чем лечь в клинику, ты должна обследоваться, чтобы врачи могли сказать, есть ли у них шанс вернуть тебе зрение. Ведь ты никогда прежде не обращалась к врачам, верно? - Верно, - ответила за дочь Сильвия. И тон у нее на сей раз получился виноватый. - Понимаете ли... бывают случаи, когда вмешательство врачей... - Это не мой случай! – оборвала его Ншан. – Если захочу, Я БУДУ ВИДЕТЬ. Раньше сама не хотела. А теперь передумала. - Что ж, твое желание вполне естественно. И ты можешь не сомневаться, я сделаю все, от меня зависящее. Теперь, при твоем новом положении, при твоей популярности, глаза тебе нужны, как никогда. - Вот и я говорю, - все же вклинилась Сильвия. – У себя дома, в деревне, она свободно могла выходить в сад. И даже на улицу. Ей ничего там не угрожало. Она была в безопасности, потому что с детства помнила каждую кочку. А тут... зрячему и то страшно выйти из дому. Того и гляди машины собьют. И молодежь какая-то оголтелая. Носятся туда-сюда, по сторонам не смотрят. Ей, бедняжке, труднее всех. - Я понял вас, мамаша. Сегодня же вечером свяжусь со своими друзьями и попрошу их выяснить все возможные варианты. * * * Ночь была длинная. Пожалуй, самая длинная в ее жизни. Ночь для нее это когда смолкают все голоса, когда ее не теребят и ни о чем не просят. Когда воздух отдыхает от тугих сумбурных волн, когда можно наконец расслабиться, дать покой телу и мыслям и вступить в прекрасный призрачный мир, наполненный светом, формами и красками. Соседка по палате храпела. Ншан то злилась на нее, то переставала слышать, погружаясь в себя. Там, в глубине сознания, или вне его, шел напряженный диалог. С кем? Она не знала. И не узнает никогда. «Зачем ты это делаешь? Подумай хорошенько. Еще не поздно отступить. У тебя есть четыре часа.» «Я устала жить только для других. Я – человек, и имею право на счастье.» «Разве ты не счастлива? Разве твой мир не богаче, не полнее мира тех, кто тебя окружает?» «Я хочу быть такой, как они. Я устала. Устала!» «Ты совершаешь непоправимую ошибку.» «Пусть. Я так решила.» «Нельзя идти наперекор судьбе.» «Я сама себе судьба.» «Город испортил тебя. Ты переоцениваешь свои возможности. Ты приносишь в жертву свой бесценный дар.» «Пусть. Пусть! Будь что будет...» Внутри нее как-то сразу стало так тихо, так пусто, будто ее бросили в глухой сырой погреб без окон и дверей. Ншан испугалась. Вновь обратилась в пустоту, но не получила ответа. До сих пор ее не страшила тьма. Потому что тьма была обитаема, насыщена смыслом и порядком. Ншан жила так, как живут деревья, скалы, вода и цветы. Ведь им не нужно глаз, чтобы чувствовать друг друга и взаимосвязь всего сущего. Ншан была членом этой необъятной единой семьи, такой же, как они, и потому не сознавала своей ущербности. Более того, она чувствовала себя защищенной, почти неуязвимой, потому что у нее был незримый собеседник, наставник, мудрый, всеведающий. Но этой страшной ночью все разом умолкло, умерло, растворилось. Или просто отстранилось от нее, как от предавшей некое неведомое содружество, принявшее ее в свои ряды. И сразу не стало ничего, кроме назойливого храпа, истязавшего глухую тишину. ...Она не нервничала перед операцией, не боялась за ее исход. Она знала, что все случится именно так, как она хотела. Спокойно вошла в предоперационную. Спокойно доверилась врачам. И потом, когда все уже было позади, но плотные повязки по-прежнему скрывали от нее свет, она была спокойна тем холодным безразличным спокойствием, которое нисходит обычно на человека после сильного потрясения. Сильвии разрешили ухаживать за дочерью. А Симон Симонович, остановив-шийся неподалеку в гостинице, наведывался дважды в день. Ему заблаговременно сообщили о часе снятия повязок. И теперь он сидел у постели Ншан, волнуясь не столько за исход проведенной операции, сколько за повисшую в воздухе судьбу своих дальнейших исследований. Трудно, почти невозможно было предугадать, как поведет себя своенравная, неуправляемая Ншан, вновь обретшая зрение. Медсестра сняла повязки – Ншан продолжала сидеть в той же позе, со сложенными на коленях руками, с плотно сомкнутыми веками. - Ну что, дочка!? Не томи! Открой же наконец глаза! - Открывай, Ншан, смелее. Повязки сняты и доктор ждет, - нервничал и Симон Симонович. - Не мешайте ей. Не торопите, - остановил их профессор. – Пусть она сама. Как сочтет нужным... Вы ж понимаете, это очень ответственный и тревожный момент. Веки Ншан дрогнули на превратившемся в маску лице. Образовали узкую щелочку и снова сомкнулись. Затем резко взлетели вверх. Она сидела в той же позе, с таким же застывшим, ничего не выражающим лицом. - Ну, Ншан?! – не выдержал Симон Симонович. - Что, дочка? Как? – теребила ее за руку Сильвия. - Да отойдите же! Прошу вас! – рассердился профессор, сбитый с толку странным поведением пациентки. Но стоило ему заглянуть в глаза Ншан, и беспокойство тотчас улеглось. Зрачки, резко сузившись, реагировали на свет. – Она видит, - удовлетворенно оповестил он нетерпеливых близких. - Да нет, доктор, вы ошибаетесь, - упавшим голосом возразила Сильвия. – разве сидела бы она сейчас как высохшее дерево, если бы... - Скорее всего, она сейчас видит только свет. Может – расплывчатые, несфоку-сированные очертания предметов, - объяснил профессор. – Дайте ей время освоиться. Пережить свое новое состояние, оправиться от стресса. Сильная радость порой разит, как горе. – И больше про себя, чем вслух пробормотал: - Одно странно, она даже не зажмурилась. После такой долгой, такой глубокой тьмы свет должен вызывать резкую боль. - А мне и больно, доктор, - наконец отозвалась Ншан. – Только я пытаюсь тер-петь. Я осуществила задуманное. А молчу потому, что хочу понять, правильно ли поступила. Слепота помогла мне создать свой собственный мир, в который снаружи никому не было доступа. А теперь... теперь я сама оказалась снаружи. Я чувствую себя неуютно... как бездомная. - Странная девушка, - досадливо пожал плечами профессор. Он ждал от пациентки совсем иной реакции. – Скажите хоть мне, что вы видите, - потребовал он. – Как врач, я обязан оценить результаты хирургического вмешательства. - Успокойтесь, доктор. И ты, мама. Я все вижу. Очень четко и ясно. Как прежде. – Она наконец изменила позу и посмотрела на Сильвию. В ее оживших глазах отразилось изумление: - Мама? Мамочка!.. Как же ты постарела! Ай-яй-яй, вся в морщинках! Я не видела тебя целую вечность. - Она видит... Видит! – одними губами прошептала Сильвия. Глубоко, судорожно вздохнула, и голос снова вернулся к ней. – Вот теперь верю, что видит. Счастье-то какое! Но разве так уж я постарела, дочка? А я и не замечала... - Ну здравствуйте, Симон Симонович! – Ншан протянула к нему руку, ладонью вниз – жест слепой, ставший для нее привычным. – Я вас представляла совсем иначе. - Каким же? – Он с чувством сжал ее руку. - Солидным. Седовласым. И в очках. - К счастью, это не мой тип. - Дочка, поблагодари же доктора, - подсказала Сильвия. – Если бы не его золотые руки... Ншан перевела взгляд на профессора и внимательно оглядела его. Он был высокий, подтянутый, с аккуратной седеющей бородкой и в очках с металлической оправой. - Вот таким я представляла вас, Симон Симонович. Именно таким! – бестактно заявила она. - Нша-ан! – одернула ее мать. – Стыдно ведь. - Извините, доктор, - улыбнулась Ншан – впервые за все годы тьмы. – Но ведь мне сегодня все простительно, верно? И профессор, тотчас расположившись к ней, тоже широко улыбнулся. - Конечно, милая. Я вас поздравляю. - Спасибо вам, доктор. Вы мне очень помогли. «Что значит «помогли»!? – внутренне возмутился Симон Симонович. – Разве таких слов от нее ждали? Ей вернули полноту жизни, полноту общения! Ей вернули свет и весь окружающий мир. Возродили надежды на будущее. Рассеяли кошмарную нескончаемую ночь, в которую она была запакована, как в кокон. А она - «помогли»! Поистине не дождешься благодарности от этих простолюдинов. Все-то они принимают как должное.» Прежде чем выйти из палаты, доктор взял Ншан за руку, еще раз профессио-нально вгляделся в ее глаза и на прощание сказал: - К моему великому удовлетворению, все получилось, хоть я, признаюсь, далеко не был уверен в благополучном исходе хирургического вмешательства. Уж больно случай ваш неординарный. Непонятно было, отчего вы вообще ослепли. Но пара имплантов сделала свое дело – зрение вернулось к вам, милое дитя. Только должен вас предупредить, как предупреждаю всех своих пациентов – избегайте сильных стрессов. Они... они могут свести на нет все наши усилия. Свой первый день по возвращении в Ереван Ншан провела дома, на балконе. Облокотясь о высокий барьер, она смотрела вниз, на город, простертый у ее ног, на бездонное небо над головой, и вновь обретенная радость бытия переполняла ее до краев. Сильвия, с лица которой не сходила счастливая улыбка, стояла рядом, обнимая дочь за плечи. - Знаешь, - сказала Ншан, не отрывая взгляда от величественной панорамы неба – то ли матери, то ли размышляя вслух, – сколько раз я представляла себе, засыпая, медленно плывущие облака, похожие на стадо откормленных овец, гонимых ветром. Мне всегда казалось, что я – одна из них, или что я - пятнышко солнечного света, упавшего на землю, звездная пылинка, плавающая в необъятной Вселенной... Но то были фантазии, рожденные вечной ночью. Я не облако и не пылинка, я – человек! И какое же оказывается великое счастье, подаренное нам Создателем, иметь возможность каждый день, каждый час, каждое мгновение видеть собственными глазами мир, созданный им! - Ты у меня и впрямь особенная, - задумчиво проговорила Сильвия. - Я люблю тебя, девочка моя. Очень люблю. И уверена, что теперь ты будешь, наконец, счастлива. Ты это заслужила, как никто. Весть о чудесном прозрении слепой ясновидящей мгновенно распространилась по городу. Журналисты и телевизионщики получили новую пищу. И опять повсюду запестрели ее портреты с теперь уже осмысленным, сфокусированным взглядом. Увидел их и Левон. И в тот же день в дверь Ншан позвонили. Она была дома одна и, направляясь к двери, собралась сказать, что никого пока не принимает. Но гости, стоявшие у порога, вызвали у нее замешательство. Их было двое – молодой мужчина и девушка. Ншан не сомневалась, что девушку видит впервые. Но что-то до боли знакомое, будоражащее и интимное было в мужчине, в его пристальном, впившемся в нее взгляде. Все сразу стало на место, когда он произнес таким близким, полным тщетно подавляемых эмоций, голосом: - Здравствуй, Ншан... Прими наши поздравления. - Привет, Левон! Очень рада тебя... вас видеть. – Сделав особое ударение на последних словах, она улыбнулась ему открыто и искренне, как родному человеку, как воспоминаниям детства. Присутствие третьего лица разом сняло многолетнее напряжение, разделявшее их. - Я так обрадовался, услышав, что ты снова видишь, что просто не мог не придти, не поздравить тебя. – Теперь в его голосе было скрыто желание оправдаться. Ведь она прогнала его, когда он пришел к ней последний раз. Ншан смотрела на Левона, разглядывала его – своего первого и единственного, как она ему когда-то пообещала, мужчину. Теперь, когда у нее появилась возможность увидеть его, независимо от себя, она не могла налюбоваться им, настолько он был хорош, а главное – близок ей. Он стал настоящим мужчиной. Высокий, статный, узкий в бедрах, широкий в плечах, с мужественным открытым лицом. В его продолговатые серо-зеленые глаза, казалось, навеки впечаталась непроходящая глубинная печаль и тщательно подавляемые чувства к ней. Забыв о девушке, стоящей рядом, они буквально потонули друг в друге. Ее прозрение, равно как и слепота, были выстраданы ими обоими. Ни Ншан, ни Левон еще недавно даже предположить не могли, что их взгляды когда-нибудь снова встретятся. Вся их прежняя жизнь в родных горах разом вспыхнула между ними. Вопреки ее желанию, ее тело вспомнило его ласки, его сильные, нежные руки. Опасаясь, что он прочтет это в ее глазах, Ншан сделала над собой усилие и избавилась от завладевшего ею наваждения. Не нужно быть ясновидящей, чтобы понять, что он был объят теми же эмоциями, что та же борьба происходила и в нем. Это продолжалось несколько минут, несколько коротких и одновременно беско-нечно долгих минут. Девушка, чувствовавшая себя лишней и глубоко уязвленной, топталась рядом, не зная, как поступить. Все трое продолжали стоять в дверях, так как Ншан забыла пригласить гостей в дом. Спохватившись, она виновато пробормотала: - Да что же это я... Проходите, пожалуйста. Уже в гостиной Левон, пряча глаза, проговорил: - Ншан, познакомьтесь, это... Джулия. Как видишь, ты знала о ней раньше меня. Девушка протянула руку для рукопожатия, но не улыбнулась. Лицо ее оставалось серьезным и, если не враждебным, то, как минимум, напряженным. - Я так много слышала о вас. А Левон рассказал мне, что вы предсказали нашу встречу. Мне ужасно хотелось познакомиться с вами, увидеть вас. Ншан обратила, наконец, внимание на спутницу Левона. Джулии было лет 20, не больше. Миловидная, явно родившаяся в городе. Невысокая, ладненькая. Кофта с юбочкой тщательно отутюжены и безукоризненно чисты. Аккуратно причесанные волосы закреплены заколочками. Ее большие светло-карие глаза сохраняли полудетс-кую наивность. «Так это тебе, значит, суждено стать матерью сыновей Левона», подумалось Ншан. И что-то непрошенно кольнуло у нее внутри. О чем они говорили потом, не имело никакого значения ни для Ншан, ни для Левона. Он следил за каждым ее движением, за сменой выражений ее оживших глаз и не мог скрыть переполнявшего его восторга от того, что она снова видит. Ншан постаралась проявить максимум гостеприимства, выложив на стол все, что нашла на полках кухни и в холодильнике. Заварила им не чай, как было принято у них на селе, а крепкий турецкий кофе. Левон и Джулия сидели рядом. Видно было как она тянется к нему, льнет, то забравшись обеими руками ему под локоть, то накрыв ладонью его руку, то прижавшись щекой к его плечу. И делала она это не на зло Ншан, а неосознанно, не контролируя себя. Ншан старалась не смотреть на них и хотела только одного – чтобы они поскорее ушли и оставили ее в покое. К ее великому удивлению, ей оказалось нелегко видеть рядом с Левоном – ее Левоном! – другую женщину. И когда они, наконец, покинули ее квартиру, она вздохнула с облегчением. А между тем на «Арменфильме» было принято решение не отставать от моды и снять документальный фильм об отечественном феномене – ясновидящей по имени Ншан, а осуществление нового проекта поручить... Артуру. Поначалу он почувствовал себя глубоко уязвленным, потому как ни днем ни ночью не расставался с мечтой самостоятельно снять художественный фильм. Ну пусть пока не совсем самостоятельно, пусть вторым режиссером, но непременно художественный. Однако, поразмыслив, пришел к заключению, что не должен отказываться от такого предложения, что качественно и с душой выполненная работа может стать неплохим трамплином в его дальнейшей карьере. - Ты знаешь ее лучше других, - сказал ему директор киностудии. – Тебе и карты в руки. - Вы правы, - вздохнул Артур, всем своим видом показывая, что ждал другого предложения. – Хоть я и не готовил себя в документалисты, никто, наверное, не сумеет рассказать о Ншан лучше, чем я. - Вот и славно. Приступай завтра же. Тебе давно пора становиться на собственные ноги. Мы даем тебе прекрасный шанс показать, на что ты годишься. Вот это и будет твоей первой самостоятельной работой. Сценарий тоже напишешь сам и принесешь на утверждение коллегии. Воодушевленный Артур в тот же день побежал к Ншан. Семья отмечала ее счастливое исцеление. За столом собрались мать, оба брата с невестками, Сусанна, специально по такому случаю приехавшая в город. Ее более взрослые дети остались дома, с мужем, а с собой она взяла годовалого малыша, который капризничал не переставая. Невестки и Сусанна получили от Ншан дорогие подарки – украшения, которыми так щедро одаривали ее благодарные посетители. Артур появился как раз в тот момент, когда женщины шумно выражали свои восторги, а малыш ревел в голос. Ншан обернулась, мимолетно взглянула на незваного гостя и уже собралась сказать, что у них сегодня семейное торжество, но он заговорил первый: - Простите, я кажется не вовремя. Она вскочила. Подбежала к нему, жадно вглядываясь в его лицо... Как мечтала она о той минуте, когда сможет увидеть его! А он, привыкший к неподвижности ее глаз, как к наглухо задернутым шторам, к своей в некотором роде защищенности от ее «внешнего» внимания, почувствовал даже какое-то неудобство, неловкость от ее ожившего взгляда, не зная как вести себя, что говорить. - Так вот ты какой... Вот ты оказывается какой! А я тебя чуть не прогнала, если бы не твой голос. Для нее разом перестало существовать что-либо и кто-либо, кроме Артура. Ведь ради этого мгновения она отдала так много. «Видишь, - говорили ее искрящиеся глаза, - я стою перед тобой и смотрю на тебя. Отныне тебе не будет стыдно за меня. Я снова такая же как все – полноценная, зрячая!» - Ужасно рад за тебя, Ншан. Искренне рад. Поздравляю. – Он чинно пожал ей руку. - Чего вы там встали? – окликнула их Сильвия. – Ншан, усади дорогого гостя за стол. Пусть разделит с нами наш праздник. Вот ведь как бывает в жизни, Артур. Дождались мы счастливого дня. Прозрела Ншан. Он сел за стол и не отказался от угощения. Набравшись терпения, дождался, когда праздничный обед закончится, когда братья разъедутся по своим делам, невестки уйдут на кухню помогать Сильвии мыть посуду, а Сусанна займется укладыванием затихшего, наконец, малыша на материнской кровати. - Как же я мечтала увидеть тебя! – проворковалаНшан. – Видеть... вижу... свидеться. Я снова могу произносить эти слова, так долго не имевшие для меня смысла... Еще там, в больнице, я все думала, придешь или не придешь, когда узнаешь, что я больше не слепая. Ты пришел! Спасибо! Теперь ему некуда было укрыться. Ншан не сводила с него сияющих глаз. - Послушай... - заговорил он не без усилия, - я пришел по делу. - По де-лу? Какое может быть у тебя ко мне дело? - удивилась она, угасая изнутри, что тотчас отразилось в ее глазах: так медленно тускнеют люстры в зрительном зале перед началом представления. – А я-то думала, ты поспешил сюда, чтобы разделить со мной мою... нашу общую радость. Дело... Понимаю... Кому-то из твоих друзей нужен диагноз. Или сразу лечение? А может предсказать судьбу? Кому? Тебе? Твоему начальнику? Другу? - Да перестань ты! – нахмурился Артур. И без обиняков выложил: - Мне поручено снять о тебе фильм. - Вот как? - Да. Вот так. – Он разозлился вдруг на нее, на себя и на директора студии – на всех, кто ставил его сейчас в идиотское положение. – Ну что ты так на меня смотришь! - Кажется, тебе больше нравилось, когда я на тебя никак не смотрела. - Послушай, Ншан! Так у нас с тобой никакого разговора не получится. Мне нужно написать сценарий и сдать его в сценарный отдел. А сценарий я могу написать только вместе с тобой, понимаешь. Чем раньше его утвердят, тем скорее я смогу приступить к съемкам. Ншан понадобилось немного времени, чтобы понять, что это ее единственный шанс видеть его, общаться с ним, причем ежедневно. - Так скорее пиши! Я согласна. - Она отвела взгляд в сторону. - Нам надо посидеть вдвоем и обговорить, что будем снимать и как, - обрадовал-ся Артур ее сговорчивости, сразу переходя на деловой тон. – Ты должна будешь мне помочь. - Помогу, Артур, помогу! Мы можем начать хоть сейчас. А потом, уже ночью, сжав поплотнее веки, чтобы снова оказаться в привычной для себя тьме, Ншан долго размышляла, пытаясь понять, что же все-таки привело к ней Артура, упорно отказываясь верить, что заказ на фильм – единственная тому причина. В конце концов она уговорила себя, что неважно, зачем он приходил. Важно другое: хочет он того или нет, благодаря съемкам фильма о ней, он будет все время рядом. Однажды понравившись ему слепой, она сумеет завоевать его сердце зрячей. Не исключала она и того, что его сдержанность была вызвана ущемленным самолюбием перед ее необычайной известностью. Ему нечего было этой известности противопоставить. Ведь из простой сельской знахарки, с которой его свела судьба в горах, она не только превратилась в такую же, как он, горожанку с солидной специальностью научного сотрудника НИИ, но и стала всемирно известной личностью, которую изучают серьезные ученые, к которой специально приезжают иностранцы. Осталась позади и бедность, она теперь богата. И у нее масса друзей и поклонников. Люди самых разных профессий ищут с ней встречи, домогаются ее благосклонности. Ко всему этому прибавилась самая большая ее победа – она снова видит. Она больше не инвалид. Она – полноценна, свободна и независима. И всей душой принадлежит ему. Он просто не сможет устоять против стольких ее достоинств. Возможно, он и сам уже это понял, а съемки фильма – только повод, чтобы быть поближе к ней. Ншан уснула с умиротворенной улыбкой на губах, в предвкушении нового дня, и всех последующих, наполненных его присутствием. Ншан теперь приходилось заново знакомиться с людьми, которые ее окружали и прежде. Ей даже понравилась своеобразная игра в узнавания тех, кого она различала только по голосам и по их индивидуальным флюидам. Впервые увидев Тамару, она еще раз пожалела, что обратилась к ней с просьбой, доверив ей самую сокровенную свою тайну. Внешность Артура несколько разочаровала ее. Она представляла его себе совсем иным. Но даже зрячие зачастую любят не конкретного, реального человека, а придуманный ими образ, безотчетно переносимый на избранный объект. А что же оставалось бедной Ншан, как ни фантазировать и домысливать. Увы, реальный Артур не мог тягаться с ее собственным героем. А главное – даже не пытался. Его помыслами сейчас целиком владела его первая самостоятельная работа. Ни о чем другом он думать не мог и не хотел. Фильм о ясновидящей не требовал особых мудрствований, и потому сценарий был завершен и сдан довольно быстро. Его утвердили, сколотили маленькую съемочную группу и дали «добро» на реализацию проекта. Так в квартире Ншан прочно обосновались оператор, осветитель, звукооператор, художник и режиссер, то есть Артур. Сразу по возвращении из Москвы Ншан объявила, что в ближайшее время не желает ни пророчествовать, ни целительствовать, ни «двигать вперед науку». И все ее поняли. Девушка, столько лет жившая во тьме, имеет право насладиться в полной мере вновь обретенным счастьем бытия – красками, светом и радостью полнокровного общения с близкими. Но по сценарию Артура требовалось повторить эксперимент с тепловым воздействием, наиболее наглядно фиксируемым аппаратурой, что должно было придать убедительности повествованию о феноменальных способностях Ншан. Она упорно отказывалась, ссылаясь на непоколебимость своего решения отдохнуть от прежних дел. Но настойчивость Артура победила и он в конце концов уговорил ее. Все было подготовлено и оборудовано, как в первый раз. Этот эксперимент повторялся неоднократно, и сотрудники лаборатории успели уже утратить к нему первоначальный интерес. Артур обсуждал с Симоном Симоновичем необходимые детали съемки, когда появилась Тамара. На ней было бледно-сиреневое облегающее платье, перехваченное старинным серебряным поясом. На шее поблескивала тоненькая серебряная цепочка с полумесяцем. Ансамбль дополняли серебристые туфельки на изящном каблучке. Волосы, собранные на затылке пышным «хвостом», оставляли впереди челку, из-под которой сверкали искусно обведенные глаза с жесткими от туши стрелами ресниц. Выглядела она, как всегда, сногсшибательно, и явно на сей раз постаралась особенно, зная, что в НИИ намечена съемка. Но отнюдь не ради съемки она так постаралась, а ради снимающего. Артур непроизвольно так засмотрелся на нее, что потерял нить беседы с заведующим лабораторией. - Кого я вижу! Старый знакомый, - нараспев приветствовала его Тамара. – Ты уже и сюда добрался! Артур не помнил, чтобы они переходили на ты, но ее фамильярность его ничуть не покоробила. - Режиссер «Арменфильма» Артур Саакян снимает фильм об исследовании феномена Ншан, - строго одернул ее Симон Симонович. – А ты могла бы являться вовремя и не заставлять нас всех ждать. Решено снова использовать тебя в качестве испытуемой. - Кем решено? – окрысилась Тамара, задетая тоном Сим-Сима в присутствии «посторонних». - Мною. Тебе этого уже недостаточно? - Я, кажется, оформлена здесь младшим научным сотрудником, а не подопытным кроликом для наших экстрасенсов, - напомнила она, рисуясь перед Артуром. - В чем дело, Тамара? – рассердился Симон Симонович. – Ты ведь знаешь, что в наших экспериментах мы всегда обходимся своими силами. - Знаю-знаю. Если вы меня об этом просите, я могу пойти вам навстречу, ради интересов нашего института. Но выговоры при этом выслушивать не стану. - Сделай одолжение, пойди нам навстречу, - в тоне Сим-Сима была скрытая издевка. - Уговорили, - подыграла она ему. - Вот и умница. А теперь дуй в экранированную камеру. Ты всех задерживаешь. - Задерживаешь, задерживаешь... – ворчала она, направляясь к камере. – Могли бы засунуть туда кого-нибудь другого. Не велика премудрость. Ншан проскользнула за ней следом. Она явно нервничала. - Как дела? – поинтересовалась Тамара, неохотно снимая с себя украшения. – Уже привыкла к свету и нашим физиономиям? - Мне даже кажется, что так было всегда, - хмуро отозвалась Ншан. - Я вижу, твой рыцарь теперь не отходит от тебя. - Ты мешаешь мне настроиться. - Насколько я помню, прежде ты никогда не настраивалась. В динамике щелкнуло, и голос Симона Симоновича спросил: - Готовы? - Ншан настраивается, - не отказала себе в удовольствии Тамара. - Сколько тебе нужно времени, Ншан? - Да готова я, готова, - огрызнулась она, бросив на Тамару неприязненный взгляд. - Приступаем. Аппаратура работает. Все как раньше. Ншан привычно простерла руку над лопатками Тамары и ее ладонь медленно заскользила вниз, к пояснице. - В чем дело, Ншан? – раздался голос в динамике. – Вы что там, шутки шутите? Местами поменялись, что ли? Ншан вздрогнула. - Не понимаю, о чем вы? – сказала она, отдернув руку. - Соберись. Сосредоточься. И начни сначала. Ншан поднесла руку к прежнему месту, закрыла глаза, представляя, как вся ее внутренняя энергия устремляется к ладони, изливаясь на Тамару горячим целительным потоком. Во время таких сеансов контакт с телом пациента обычно устанавливался мгновенно – ее ладонь начинала принимать покалывания, пульсации, холод или тепло, что и позволяло ей ставить безошибочный диагноз. Увы. На сей раз она не ощущала абсолютно ничего. - Попробуй еще раз, - потребовал озадаченный голос. - Нет! – Ншан решительно убрала руку, для надежности спрятав ее за спину. Выйдя из камеры, она встала за спиной Симона Симоновича. Остановленный кадр на дисплее тепловизора сохранял очертания торса Тамары и контуры ее руки в голубовато-зеленоватом цветовом диапазоне. Голубовато-зеленоватом! А в прошлых экспериментах она слышала о совсем иной гамме цветов. Экран тепловизора наглядно и безжалостно зафиксировал ее позор. - Как ты это объяснишь? – Симон Симонович смотрел выжидательно. - Отмените эксперимент, – потребовала Ншан. – Я не в форме сегодня. - Но все готово к съемке, – запротестовал Артур. – Установлены камеры и свет. А мы только впустую гоним пленку. Каждый съемочный день стоит денег, Ншан. - Да оставьте вы меня в покое! – Она стремительно вышла, хлопнув дверью. - Ничего не поделаешь – феномен! Все они неуправляемы, непредсказуемы и своенравны. – Симон Симонович беспомощно развел руками. – А чтобы не запороть съмочный день, можете, если хотите, сделать монтаж, показав ее прошлые термограммы. Ншан предстояло опозориться вторично, когда Артур настоял на сеансе прорицания. В квартиру впустили случайную пациентку, слишком настойчиво домогавшуюся приема. Ею оказалась полноватая немолодая женщина с бегающими недобрыми глазами и суетливыми манерами. Войдя в гостиную, она враждебно покосилась на съемочную группу: - А это еще зачем? - Здесь снимается фильм о феномене Ншан, - вежливо объяснил ей Артур. – Прием посетителей в связи с этим временно остановлен. Мы впустили вас только как участницу эпизода. Но если вас это не устраивает, мы пригласим кого-нибудь другого. А вы подождете, когда Ншан возобновит прием. - Но... - Соглашайтесь, - опередил ее возражения Артур. – Вы попадете на экран. Войдете в историю, так сказать. - Да не нужны мне ни экран, ни ваша история! Может у меня свои... личные секреты, которые я могу доверить только ей, - женщина ткнула пальцем в сторону Ншан. – Зачем о них трубить на весь мир. - Ладно, - сказал оператор. – Вас мы снимать не будем. И демонстративно отошел от камеры. - Вот так-то лучше. И пусть все посторонние из комнаты выйдут, - потребовала строптивая посетительница. – Нечего из меня цирк устраивать. - Как скажете, мадам. – Артур тоже сделал вид, что соглашается. – Только вы тут поскорее... У нас работа не ждет. – И, выразительно посмотрев на остальных, вышел первым, попутно нажав на магнитофоне на клавишу «play». Осветители, оставив юпитеры включенными, последовали за ним. - Я только камеру отключу, - сказал оператор, запуская ее. И тоже удалился. Негромкая музыка лившаяся из магнитофона, заглушала стрекот аппарата. Устроившись на кухонных табуретах, они прислушались – посетительница не скандалила, значит сработало. Сильвии не было дома. С прозрением дочери она получила своего рода свободу, и теперь стала больше времени уделять внукам, подолгу задерживаясь то у одного сына, то у другого. - Некрасиво как-то получается, - засомневался Артур. – Женщина не хочет, чтобы ее снимали. И ее можно понять. А мы вроде как обманываем ее, подслушиваем, а потом еще и растиражируем. - Не боись, - успокоил его оператор. – Я так поставил мезансцену, что она окажется спиной к объективу. Ведь нам нужно показать за работой Ншан, а не ее. Увы, показывать не нужно было ни ту, ни другую. - Ну вот мы и одни, - удовлетворенно заметила женщина. – Давай, милая, помогай! Беда у меня. - Какая беда? – не подумав, спросила Ншан. - Какая... – передразнила ее пациентка. – Ты же ясновидящая. Ты мне и расскажи, какая. А я послушаю. - Тогда помолчи, пожалуйста, - потребовала Ншан и попыталась настроиться на нее и ее проблемы. Обычно она проговаривала вслух первое, что возникало в ее мозгу, независимо от ее собственных мыслей и воли. И никогда не ошибалась. Ншан попыталась избавиться от мыслей. Подождала. Но на ум ничего не приходило. Не возникло ни картин, ни образов, ни той особой уверенности в своем всесилии. Она испугалась. Но сдаваться не спешила. Скрывая растерянность, Ншан внимательно всмотрелась в сидевшую напротив женщину и попыталась рассуждать логически: Некрасивая. Явно вздорная. И, скорее всего здоровая. Значит привел ее сюда не страх за свою жизнь, а что-то другое. Если есть дети, с ними тоже все в порядке, иначе ей было бы не до препирательств со съемочной группой. Горе делает людей смиреннее и тише. Скорее всего, муж ушел от нее. Или изменяет. Неудивительно. Такую долго не выдержишь... Конечно же дело в муже! И Ншан, пристально глядя ей в глаза, сказала: - Беда твоя от мужа. Ты хочешь, чтобы я помогла вернуть его. - Кого вернуть? Откуда? – напустилась та на нее. – Мой муж при мне, и никуда не денется. Вернуть! Подумать только! Да он у меня во где! – Она выставила ей под нос плотно сжатый кулак. - С соседкой повздорили? – почти умоляюще спросила Ншан. Взгляд женщины стал колючим и воинственным. - С невесткой не ладишь. – Голос Ншан прозвучал совсем тихо и неуверенно. - Да что это ты, милая, меня в скандалистки-то заделала! – вконец рассвирепела женщина. – Ни с кем я не ссорилась! Поняла? А невестки нет и не предвидится. Дочки у меня. На выданье. Младшую соседский сын преследует, непутевый бездельник и драчун. Вот в чем моя беда и проблема. Хотела у тебя про судьбу дочек своих узнать. А ты... Э-э-э! – Она разочарованно махнула рукой. – Мне про тебя чудеса всякие наплели. Враньем оказалось, как всегда. – Женщина направилась к двери. На полпути задержалась: - А может хоть на кофейной гуще погадаешь, а? - Нет! Ни на чем я не гадаю! – в сердцах отрезала Ншан. - Что так сразу «нет»? Многие в Ереване неплохо чашку смотрят. - Я не смотрю. Я не гадалка. - Шарлатанка ты, вот кто. Честных людей дуришь. – И посетительница, по утиному переваливаясь с ноги на ногу, выплыла вон. Ншан закрыла лицо руками да так и сидела, тихонько раскачиваясь, когда в комнату вернулись члены съемочной группы. Осветители поспешили отключить перегревшиеся юпитеры, а оператор остановил кинокамеру. - Отснятое в корзину, - с порога сказал Артур. – Сворачивайтесь. Все свободны. Подождав, когда его коллеги, не проронившие ни слова, уйдут, он сел рядом с Ншан. Помолчал сочувственно. Наконец, не выдержав, спросил: - Что с тобой происходит, Ншан? Второй эпизод и второй прокол. Ты нездорова? Может не оправилась еще после операции? Может тебе нужно время, чтобы восстановить силы? Она медленно отняла руки от лица, посмотрела ему прямо в глаза долгим осуждающим взглядом. - Если бы там, в селе, - безжалостно продолжал он, - я не видел своими глазами, не испытал на себе самом, на что ты способна... - То ты тоже решил бы, что я шарлатанка, - закончила за него Ншан. - Решил бы, - со свойственной ему прямолинейностью подтвердил он. – Можешь ты, наконец, объяснить мне, почему у нас получается провал за провалом? Ты заваливаешь мне картину. Более того – ты пускаешь под откос все мое будущее... – Он умолк ненадолго, пристально всматриваясь в глубину ее глаз, будто хотел прочесть там что-то, от него скрытое, и высказал вслух мучившую его догадку: - Ты задумала таким образом отомстить? Ты все это делаешь нарочно, на зло мне? - Ты ждешь от меня объяснений? - чужим, отстраненным голосом проговорила она, пропустив мимо ушей его оскорбительные обвинения. – Изволь. Просто я стала обыкновенным, НОРМАЛЬНЫМ человеком. Все, как ты хотел, Артур – зрячей и обыкновенной. Чтобы не создавать тебе проблем и неудобств... Ведь я любила тебя и хотела, чтобы мы были вместе. Откуда же я могла знать, что именно теперь и именно тебе поручат снимать фильм о той – прежней Ншан, которой, увы, больше нет. - Не ерничай! Ты десятки раз демонстрировала всем свою исключительность. Твой феномен подтвердили ученые. Уверен, все дело во мне. Ты решила доказать моему руководству и мне, что я никчемный режиссер, не сумевший справиться с самой простой задачей. Ншан поняла, что он не может думать ни о чем, кроме своей картины и своего места в кино. Он не услышал ее... или не захотел услышать, когда она призналась ему, что ради него вернула себе зрение ценой колоссальной жертвы. Раздался звонок в дверь. Совсем некстати заявился вдруг Сим-Сим со всей своей командой. Ни о чем не подозревавший, он сиял. Кто-то принес с собой торт, кто-то – пакет с фруктами, коробку конфет. Акоп торжественно водрузил на стол две бутылки шампанского. - Что случилось? – насупилась Ншан. – К чему все это? - Мы решили устроить сабантуй! – объявил ей Сим-Сим. – В честь тебя и нас всех... Девочки, накрывайте на стол! Веселее! Тамара, ты ответственная за сервировку. Не волнуйся, Ншан, у нас все с собой. Кроме хлеба. Думаю, хлеб в доме найдется, твоя мамаша – женщина запасливая и хозяйственная. - Есть хлеб, есть! Только объясните, по какому случаю... - Большая удача у нас! Одна на всех, - торжественно объявил Сим-Сим. – Получено, наконец, официальное разрешение на расширение исследовательских работ с выделением государственных фондов на приобретение новейшей дополнительной аппаратуры. И все благодаря тебе, сокровище ты наше! - Присоединяйся к нам, - сказала Тамара собравшемуся было уходить Артуру. – Пировать будем. - Конечно, Артур, оставайся, - поддержал ее Симон Симонович, чувствовавший себя в доме Ншан полноправным хозяином. – На данном этапе ты, можно сказать – член нашего коллектива. Сегодня на Тамаре было трикотажное красное платье под черным ремешком, рельефно облегавшее ее соблазнительные формы. Волосы сплошной, отливающей бронзой волной лежали на спине. Артур окинул ее «самцовым» взглядом. Стол, подобно скатерти-самобранке, накрыли мгновенно. - Пойди-ка приоденься, Ншан, - посоветовал Симон Симонович. – Во что-нибудь нарядное, подобающее случаю. Заодно отметим и твое исцеление. Гулять так гулять! Артур остался, а значит Ншан было ради кого наряжаться. И она с готовностью исчезла в спальне. Теперь она имела возможность обозревать свой значительно обогатившийся гардероб. Но не успела еще сориентироваться в модах и городских привычках. Годы, проведенные во тьме, выработали в ней пренебрежительное отношение к туалетам и своей внешности. Покопавшись среди распялок с аккуратно развешенными матерью платьями, она остановилась в нерешительности... Очень кстати впорхнула Тамара: - Тебе помочь? – И, не тратя времени на поиски, она вытащила наряд, подаренный в ее присутствии какой-то иностранкой из экзотической африканской страны. – Надевай вот это! - Да что ты! Стыдно. И неприлично. - Глупая! Сейчас заграницей, да и у нас уже, это последний писк моды. Будешь в нем современной и очень красивой. Всех уложишь наповал. Ншан посмотрела на нее с сомнением, но все же решила довериться вкусу светской львицы и своей подруги. Тамара помогла ей облачиться в бирюзового цвета брючный костюм с блестками, сшитый из тончайшего полупрозрачного шифона и дополненный атласным широким кушаком. - Блеск! – Тамара восторженно хлопнула в ладоши. – У них у всех челюсти отвиснут. Теперь садись к туалетному столику, - командовала она. – Нужно для большей выразительности выделить глаза. Они у тебя такие красивые. - Тамара! Ншан! Мы вас заждались, - проявляли нетерпение гости. За время отсутствия хозяйки их количество удвоилось. Так уже повелось, что «свои» могли приходить к ней и уходить без предупреждения. Когда же Ншан наконец появилась на пороге, у присутствующих, как и обещала Тамара, «отвисли челюсти». Гости шокированно переглянулись. - Да похлопайте же ей! – потребовала злая интриганка, с победоносной улыбкой стоявшая позади своего творения. – Смотрите, какая красавица! - Иди сюда, - сказал Симон Симонович, чтобы сгладить ситуацию, - садись рядом со мной. Он старался не смотреть на ее просвечивающие бедра и нижнее белье, на грубо накрашенное лицо и взбитые неопрятной пирамидой волосы. Во взгляде Артура застыло недоумение. Он силился узнать в этом вульгарном чучеле обаятельную романтичную девушку, однажды вскружившую ему голову в горах Армении. Скоро за столом стало шумно. Все как-то особенно были возбуждены сегодня, и не только от выпитых напитков. Лишь Ншан оставалась неестественно скованной, будто позировала перед фотоаппаратом, боясь повредить свой, непривычный для нее облик. Не спрашивая ее, достали из шкафчика бутылку коньяку – здесь привыкли хозяйничать под прикрытием ее слепоты. А выпив, успели забыть, что она уже зрячая. Голоса за столом звучали все громче, все раскованнее. Включили магнитофон – недавнее приобретение Ншан. Зазвучали армянские народные мелодии. Гости повскакали с мест. Кто не танцевал – звучно хлопал танцующим. Ншан следила за происходящим огромными, щедро подведенными глазами. В ее доме не знали веселья с тех пор как она ослепла. Когда зажигательное «шалахо» сменилось на более плавные танцевальные ритмы, все почему-то обернулись к ней. - Станцуй нам. Станцуй! - подначивали ее. - Просим! - Я не умею, - неуверенно отозвалась она. – Это было так давно. Я разучилась. - Не разучилась, - заверила ее Тамара. – Тело помнит все. Стоит только дать ему команду. Ншан поднялась. «Коллеги» поощрительно захлопали. Старинный девичий «наз бар», что можно перевести, как «танец грации», был хорошо знаком ей с детства. Левон с отцом играли его на всех свадьбах и торжествах... Раскинув руки, она начала медленно кружиться, все еще боясь разрушить нелепое нагромождение волос. Голубой наряд гаремной танцовщицы выставлял на всеобщее обозрение ее исхудавшее жилистое тело, еще недавно такое юное и женственное. Ншан едва исполнилось двадцать пять, а выглядела она сейчас лет на десять старше. Было что-то трогательное и жалкое во всем ее облике и в лице, под толстым слоем пудры и румян. Музыка неудержимо завладевала ею. И снова, как некогда при Левоне, ей захотелось – на сей раз вполне осознанно – заворожить Артура, околдовать, одурманить, увлечь. Она тряхнула головой – волосы рассыпались по спине, плечам и груди. Воздев тоненькие руки, запрокинув голову на высокой гибкой шее, она кружилась, кружилась и кружилась до умопомрачения. Ей хотелось верить, что настоящая жизнь только начинается, что все невзгоды остались в ее слепом прошлом, что отныне и навеки все будет чисто, красиво и счастливо, а любовь ее – прочна и взаимна... Артур смотрел на Ншан, испытывая тягостное чувство. Отвернувшись, он вышел в лоджию, захватив с собой сигареты. И почти тотчас за ним проскользнула Тамара... Мелодия смолкла, чтобы уступить место следующей. Ншан с отрешенным взглядом застыла посреди комнаты. Странным образом посерьезневшие лица окружали ее глухой, непроходимой стеной. Она сразу заметила, что среди них нет Артура. О Тамаре она даже не вспомнила. Заставив расступиться эту стену из лиц, показавшихся ей вдруг чужими и враждебными, она вышла из комнаты. Ни в кухне, ни в передней Артура не было. Заглянув сквозь открытую дверь в лоджию, Ншан застыла на пороге, разом окаменев – там, в ореоле бесчисленных огней вечернего города, над гулом катящихся внизу машин, Артур целовался с Тамарой. При появлении Ншан, оба уставились на нее, забыв друг о друге. Артур – растерянно, Тамара – с нескрываемым торжеством во взгляде. Ошеломленная Ншан молчала несколько секунд, будучи не в силах разжать сведенные судорогой челюсти. А потом обрушила на парочку все сметающий на своем пути ураган эмоций. - Негодяйка! Дрянь! Подлая тварь! – пронзительно взвизгнула она, бросаясь на соперницу. Та успела только прикрыть лицо под градом сыпавшихся на нее ударов. Но Ншан все же оцарапала ей щеку, оставив долгую память об этом дне в виде трех длинных кровавых полосок. Артур поймал ее за руки, пытаясь оттащить. Обезумевшая от горя и ярости Ншан наотмашь хлестала его по лицу. Тамара, изловчившись, кошкой набросилась сзади, раздирая в клочья ее прозрачный наряд. Вырвавшись из рук обоих, Ншан истошно закричала: - Во-о-он!!! Вон отсюда! Оба! Убирайтесь! Не то я убью вас! Подлые! Ах, подлые... На шум сбежались гости, как всегда во главе с Симоном Симоновичем. Растерзанный взбешенный вид Ншан и кровоподтеки на лице Тамары привели их в замешательство. Но уже в следующую минуту всем все стало ясно, и удивление на их лицах сменилось состраданием. Жалкие, красные от стыда и рукопашной схватки Тамара с Артуром не знали куда деться, пряча глаза. Ншан, успевшая за это время влететь на кухню и вооружиться тяжелой сковородой, возникла перед ними, как фурия из мистического триллера. - Я сказала, вон отсюда, – проговорила она глухим, сдавленным голосом. – Никого не желаю больше видеть. Никого и никогда! Пусть все оставят меня в покое. Немедленно. Тамара первой трусливо проскользнула к выходу. За ней гуськом потянулись гости, осуждающе косясь на Артура. И только он один продолжал топтаться в передней, пережидая, когда гнев разбушевавшейся Ншан хоть немного уляжется. Можно было не сомневаться, что они с Тамарой очень скоро забудут о существовании друг друга, что их случайный пьяный поцелуй на балконе – злая прихоть завистливой Тамары и минутная слабость, мимолетный эпизод для Артура, оказавшегося не менее жестокосердным по отношению к Ншан, чем эта девица... А может – просто самым заурядным, поверхностным парнем, каких пруд пруди вокруг. Он, наконец, произнес вслух мучивший его вопрос: - А как же съемки? - Ах, негодяй! – снова взорвалась Ншан, багровея от возмущения, что было видно даже сквозь слой пудры. – Ты очень вовремя вспомнил про съемки. Забирай свою проклятую аппаратуру, и чтобы ноги твоей здесь больше не было. - Ты этого не сделаешь... Не имеешь права... Фильм запущен, он в плане киностудии... - Не имею права?.. Я не имею права! А ты, значит, имеешь, – задыхаясь, еле слышно проговорила она. Больше Ншан не смогла произнести ни слова – ей снова свело челюсти. Что-то случилось с головой. Все поплыло перед глазами. Привалясь спиной к стене, она медленно сползла на пол и закрыла лицо руками. Видя, что взывать к ее благоразумию бесполезно, он раздраженно передернул плечами и, хлопнув дверью, ушел. Ушел навсегда из ее жизни. * * * Вернувшись домой уже за полночь, Сильвия наткнулась на дочь, сидевшую на полу в передней в изодранных, неприлично прозрачных лохмотьях. - Матерь Божия, доченька! Что с тобой стряслось? Кто это сделал?.. Неужто нас обокрали? - Обокрали? – Ншан подняла на мать пустой взгляд. – И это все, что тебя волнует? Да, нас обокрали. По крайней мере меня. - Кто? Когда? Как? – Сильвия бросилась в гостиную. Беспорядок и грязная посуда на столе указывали только на впопыхах покинутое пиршество. Она поспешила в спальню, отодвинула свою кровать – тайничок не тронут, все их сокровища и деньги на месте. Сбитая с толку, Сильвия вернулась в переднюю. - Разве так шутят, - упрекнула она и запнулась, увидев на глазах дочери слезы. – Это все Артур, да? – спросила осторожно. – Где он? Почему оставил тебя здесь одну, в таком состоянии? - Его больше нет. - Как это нет?!. – вскинулась Сильвия. – С ним случилось несчастье? - Ах, мама, ты ничего, ну совсем ничего не понимаешь. - Да все я понимаю, - обиделась Сильвия. – Я знаю, что ты давно любишь его, с того дня как он появился в нашем доме. Я знаю, что это ради него ты переехала в город и пошла на операцию... - Наверное, любовь это великое счастье... если она взаимна. А если нет – тяжелая, навязчивая болезнь. Наваждение. Гнет... Я избавилась, наконец, от всего этого. Я снова свободна! Они долго удрученно молчали. - Такого парня от себя прогнала, - с упреком и сожалением проговорила Сильвия. - Левик любил тебя с детства, жить без тебя не мог, в огонь и воду был готов за тебя, а ты... - Знаю. Я часто думаю о нем, - вдруг призналась Ншан. - Он был предназначен мне судьбой. Но я променяла его на свой дар. А вот с Артуром все вышло наоборот – я променяла свой дар на него, а он моего подарка не принял. - Я так надеялась, что хотя бы с ним ты найдешь свое счастье, создашь семью. - Я для него пустое место, мама. Теперь я это знаю наверняка. С ним покончено. Забудь и ты о нем. Есть вещи пострашнее. - О чем ты? – насторожилась Сильвия, с кряхтением усаживаясь рядом с дочерью на пол. - Я утратила себя, свой внутренний мир, все, чем жила и что делало меня счастливой. Я самовольно решилась на операцию, чего не должна была делать. И вот расплата. Я больше уже никогда не смогу помогать людям. Со мной не станут, как прежде, разговаривать деревья, ветер, небо, земля... Моя душа захлопнулась для них. Теперь я – высохшее дерево, только сохраняющее видимость жизни. Я стала такой же, как все. Нет, гораздо беднее, чем все, потому что знаю, чем владела и что потеряла. Я стала посмешищем. Это жестоко... жестоко! - Доченька, но ведь ты у меня такая знаменитая! О тебе уже знает весь мир. Ты так многого добилась. - Да ничего я не добивалась. Я делала то, что от меня ждали... Все эти опыты, эксперименты, приемы посетителей нужны были им, а не мне. Самой себе мне ничего не нужно было доказывать... Как же оказывается счастлива я была там, среди гор, в объятиях бескрайнего неба... Мама, милая, увези меня обратно в наш дом на краю ущелья, под сень милых сердцу фруктовых деревьев, которые выросли вместе со мной. Туда, где воздух чист и прозрачен, где природа живет с нами единой семьей. Где люди просты, добры и бесхитростны. Может быть там я заслужу прощение и снова воскресну из пепла. Увези меня отсюда, мама. Здесь я задыхаюсь и гибну. Ншан попыталась подняться, шаря в воздухе рукой. Наблюдая за ней, Сильвия разом превратилась в хачкар, в неподъемный надгробный камень. - Да помоги же мне, мама... Где ты? С огромным трудом Сильвия встала сама, обхватила дочь поперек туловища, приподняла, поставив на ноги, отвела в гостиную и усадила на стул, с тревожным отчаянием заглядывая ей в глаза. - Девочка моя, скажи, что это неправда. - Правда, мама, правда. Непроглядная тьма снова, как омут, сомкнулась над моей головой, забрала меня обратно. - Нет-нет, это временно. Это пройдет. Так бывает. Ты понервничала. Вот успокоишься, отдохнешь, выспишься... А наутро глазки откроешь и увидишь, как солнышко тебе улыбается. Ншан отрицательно покачала головой. - Мы снова поедем в Москву, к тому замечательному доктору. Он... - Никто мне уже не поможет. Я знаю. Обещай, что мы бросим все, что здесь нажили... Ну, если хочешь, отдадим братьям. И вернемся домой, как приехали. - Обещаю, Ншан, обещаю. – По лицу Сильвии ручьями текли слезы, но она снова могла не опасаться, что дочь увидит их. Сильвии хватило пары дней, чтобы собрать вещи и договориться с сыновьями о времени отъезда. Она строго-настрого наказала всем близким не причитать вокруг Ншан и не докучать ей соболезнованиями. Ей было нелегко снова расставаться с сыновьями и внуками. Но еще тяжелее было видеть, как страдает ее младшая, самая любимая дочь. И когда с некоторым опозданием раздался наконец звонок в дверь и Арам с Арменом сообщили, что машина ждет внизу, она вздохнула с облегчением. Сильвия скрыла ото всех, что самовольно предприняла попытку удержать Ншан в городе – накануне, дождавшись, чтобы дочь уснула, она набрала номер Левона и сообщила ему обо всем, что с Ншан случилось, и о том, что она хочет вернуться в село. Но, вопреки ее ожиданиям, он так и не пришел попрощаться с ней или... отговорить ее. «Понятно, - проворчала про себя Сильвия, - ему теперь не до нас, он создает свою собственную семью.» С того момента, как они оставили Ереван, Ншан сидела молча, не проронив ни звука. Собственно, молчала она и когда в доме шли сборы – лежала на постели, лицом к стене, и не отвечала даже на вопросы. От еды она тоже отказывалась... Но как только дорога начала карабкаться вверх, сжала руку матери: - Скажи ... скажи мне, что видят твои глаза! – потребовала она с нетерпением. - Горы, девочка моя. Наши родные горы. Вереницы хребтов. Они тают вдали. Последняя исчезает в прозрачной дымке. - Какие они, зеленые или желтые? - Так ведь весна же. Все сплошь зеленые. Нет, пестрые! Наверняка здесь шли хорошие дожди. Все полевые травы в цвету. - Какого они цвета? - Белого, синего, розового, сиреневого, желтого, темно-фиолетового ... Знаешь, дорогая, проще сказать, какого там нет цвета... – Сильвия мечтательно вздохнула: – Самое время собирать на зиму травы. Урц, пиперт, авелук сейчас наверное ковром покрывает склоны. Да боюсь в горы одна не заберусь, спина подведет. - А я тебе помогу, - отозвалась Ншан. – Ты же знаешь, я их по запаху и наощупь отличаю. Переглянувшись с матерью, братья улыбнулись. А Ншан снова умолкла, пыта-ясь представить себе цветущие горы. Она задышала вдруг полной грудью, наполняя легкие свежим, чистым воздухом – все окна в машине были открыты. Сильвия смотрела на дочь с радостным изумлением. Краски возвращались на ее бледное лицо, щеки порозовели, печальная складка между бровями разгладилась. - Мама! – прошептала взволнованно Ншан. – Я уже дома! Я чувствую это каждой клеточкой своего тела. Я чувствую родные запахи! Арам и Армен говорили мало. Они вели машину по очереди. Сейчас за рулем был Армен. Время от времени братья бросали взгляды через зеркало на сидящих сзади женщин. Оба они испытывали жалость к сестре и... разочарование. Оба предпочли бы, чтобы Ншан с матерью остались в городе, рядом с ними. Ее решение вернуться казалось им капризом, прихотью. Армен въехал, наконец, на единственную улицу родного села. Из-за заборов залились яростным лаем собаки. Иные из них, не переставая брехать на все лады, мчались вслед за автомобилем. Собакам вторили взбудораженные ослы. Дети, игравшие на улице, встречали их улюлюканьем. - Мы подъезжаем! – проговорила Сильвия севшим от волнения голосом. - Мы дома! Машина остановилась. Арам вышел первым, открыл дверцу и помог женщинам выбраться из тесных оков малолитражки. Односельчане уже успели дать знать друг другу, что Сильвия с детьми возвращается. Многие из них спешили поприветствовать вновьприбывших. Стоило Ншан ступить на родную землю, и она физически ощутила, как силы возвращаются к ней, струясь вверх по ногам, наполняя все ее тело. Знакомые запахи, знакомые звуки и ощущения разом нахлынули на нее, вытесняя тяжесть и боль из ее сердца. Отказавшись от посторонней помощи, она прошла сквозь калитку сама, миновав дом, прямо в сад. Остановилась среди фруктовых деревьев, с жадным восторгом вдыхая аромат их цветов... И в этот момент почувствовала, что не одна в саду. Сердце странно екнуло и замерло. - Кто здесь? – спросила она, отлично зная, что это не мать и не братья. И услышала в ответ: - Я, Ншан... Добро пожаловать домой! - Левон?!. – Она долго хранила молчание. Потом спросила: – Ты вернулся в отчий дом со своей женой? Сильвия вышла на крыльцо, собираясь окликнуть Ншан, но увидев их вместе, радостно и изумленно всплеснула руками и на цыпочках ушла обратно. - Нет у меня никакой жены! – с вызовом бросил Левон. - Как это нет?.. А Джулия?.. Где же она? - Однажды ты говорила мне о свободе воли, о праве выбора. Помнишь? Ты сказала, судьба это то, что должно с тобой произойти. Но ты всегда сохраняешь свободу выбора. Вот я и решил доказать тебе, что не все твои прогнозы сбываются. Что человек сам может стать хозяином своей судьбы. - Зачем, Левон? Зачем ты так поступил?!. - А ты до сих пор не поняла? – В его голосе прозвучала затаенная боль. Но он взял себя в руки и придав голосу будничный тон, закончил: – Я узнал от твоей матери, что вы собираетесь вернуться домой... - И тебе захотелось пожалеть меня... – Она отвернулась, чтобы он не мог видеть ее предательски увлажнившихся глаз. - Для меня давно уже не имеет значения, Ншан, зрячая ты или нет. Я не могу жить без тебя. Вот и весь сказ. - Но я ... - Не говори ничего. Прошу тебя! – Он умоляюще приложил палец к ее губам, чтобы заставить замолчать, чтобы она снова не прогнала его, как когда-то. – Оставим все как есть. Просто позволь мне быть твоим соседом, как в детстве. Позволь видеть тебя, говорить с тобой, быть твоим другом. - Ты сумасшедший. А разве можно дружить с сумасшедшим? – Ее улыбка показалась ему солнечным лучиком, прорвавшимся сквозь свинцовые тучи. Сама не замечая, что улыбается, Ншан пошла к дому. По телу разливалось удивительное умиротворение, будто она вернулась во чрево матери. Всем существом Ншан ощущала тепло и зов родного очага, ласковое и упругое прикосновение земли к своим стопам, аромат трав и цветов. Здесь ей и вправду глаза не нужны, здесь она видит и чувствует душой. Все семь женщин из бывшей бригады Сильвии пришли повидать ее, чинно рассевшись вокруг стола. Их дети уже получили задание нести сюда все самое вкусное, что найдется в их домах. Остановившись на пороге, Ншан услышала возбужденные голоса: - Я видела ее! - И я видела. - Мы все видели. Собственными глазами! - Она появилась вчера вечером, вскоре после заката - небольшой огненный шар. Он пролетел через деревню и завис прямо над вашим домом. - Ты ведь знаешь, Сильвия, что мы не верим в чудеса. Но когда снова появилась шаровая молния... точно такая же, как тогда, в виноградниках, мы сказали друг другу: Это знак свыше! Они возвращаются... И вот вы здесь. Разве не чудо? От автора Аналогия моей героини, Ншан, с болгарской ясновидящей Вангой вроде бы напрашивается сама собой – обе родились и выросли в сельской местности, обе ослепли в детстве, обе обладали таинственными экстраординарными свойствами, привлекавшими к себе большое количество людей. И тем не менее, хочу надеяться, что Ншан – образ самостоятельный. Появление киногруппы в селе мною списано, так сказать, с натуры. Работая художником на киностудии «Арменфильм», в Ереване, я сама провела – в составе съемочной группы – месяц в горах, на съемках фильма времен Второй Мировой Войны, где нас разместили так же, как в романе, по дворам. А вот вызов моей Ншан в столицу, оформление ее сотрудником НИИ и прово-димые с нею научные эксперименты мною почти фотографически позаимствованы у Джуны Давиташвили. (Кстати, Джуна тоже родилась и провела детство в глубокой провинции, в маленьком асирийском селе на Кубани.) Наше близкое знакомство с ней длилось несколько лет. Свели нас внезапно возникшие у меня проблемы со здоровьем. Муж в ту пору был в Армении крупным партийным работником. Отдыхая летом в Фаросе (в Крыму), мы подружились с Александровым-Агентовым. (Андрей Михайлович, ныне покойный, был бессменным помощником по международным делам генсеков ЦК КПСС – Брежнева, Андропова, Черненко). Узнав о моей проблеме, он вызвался помочь – пригласил нас к себе (уже в Москве) и послал за Джуной свою «Чайку». Таким образом, «эксклюзивное отноше-ние» со стороны весьма популярной целительницы было мне заведомо обеспечено. Ну а меня всегда привлекали люди, обладающие особыми способностями – экстрасенсы, ясновидящие, телепаты.( Возможно потому, что и сама я кое-чем от природы наделена.) Увы, избавить меня от недуга она не смогла (под нож мне-таки пришлось лечь), но мы с ней подружились. Я проводила многие часы и дни в ее тесной, но очень гостеприимной, всегда битком набитой людьми квартирке на Старом Арбате; наб-людала за тем, как она лечит; участвовала в полуночных сходках ее многочисленных друзей после приема пациентов; сопровождала ее, как подруга, коллега и журналист, на связанные с ней мероприятия. (Относительно «коллеги» – это ее мнение. Она часто говорила мне: «Мы с тобой фантомы и общаемся на известном только нам уровне».) Таким образом, эксперименты в НИИ, телемост, ситуации в городской квартире моей героини в общих чертах, а местами и целиком «срисованы с натуры», за что я выражаю Джуне искреннюю признательность и надеюсь, что она на меня за это не будет в обиде. Жизнь самой Джуны была несоизмеримо богаче и разнообразнее, как в плане контактов с людьми, начиная с первых лиц страны и кончая «звездами» советско-российской культуры, так и в плане творческом – она пела, танцевала, сочиняла стихи, занималась живописью, устраивала массовые обучающие и лечебные сеансы в больших залах, разъезжала по всему миру, получала бесчисленные звания и награды, помогала разрабатывать аппараты, действующие как ее биополя, и т.д. Моя героиня вела куда более скромный и замкнутый образ жизни, во многом обусловленный ее слепотой, ограничиваясь приемом посетителей и участием в науч-ных экспериментах. Зато возможности ее, как феномена, были гораздо весомее – на грани чуда. Понятное дело, вымышленный литературный персонаж легко наделить любыми, самыми невероятными свойствами. Куда уж реальному человеку тягаться с не знающим границ пером писателя. Хочу подробнее остановиться на «феномене Джуны», нашедшем прямое отра-жение в моем романе: В руководстве страны прослышали о том, что в Тбилиси, куда судьба занесла Джуну, объявилась чудо-целительница. Ей предложили переехать в Москву, дали квартиру – сначала на Соколе, потом – в самом центре столицы, на Старом Арбате, видно чтобы не тратила много времени на дорогу до Кремля. Устроили на работу в поликлинику Госплана. По требованию Брежнева и его окружения начали изучать «биополя Джуны», дабы убедиться, что ей можно доверить здоровье высокого начальства. Для осуществления данной задачи в 1981-м было проведено экстренное заседа-ние президиума Академии Наук СССР, на котором академик Г. И. Марчук, бывший тогда председателем Госкомитета по науке и технике и зампредом Совета министров СССР, объяснил задачу и предупредил, что о результатах исследований нужно будет доложить на ближайшем съезде. Академия перепоручила полученную установку Институту радиотехники и электроники, в частности – двум серьезным ученым: теоретику Ю. В. Гуляеву, академику, тогда заместителю, ныне директору Института; и экспериментатору Э. Э. Годику, заведующему лабораторией радиоэлектронных методов исследования биологических объектов, доктору физико-математических наук, крупному специалисту по измерениям сверхслабых полей и оптических излучений планет. Специально для Джуны была создана новая лаборатория, получившая название «Физические поля биологических объектов», то бишь экстрасенсов. Много лет спустя Юрий Гуляев вспоминал, как его и Велихова (Г. И. Велихов – академик, доктор физико-математических наук, президент «Курчатовского института») вызвал к себе секретарь ЦК А. П. Кириленко и, изложив задачу, спросил, что им для этого нужно. «Женя Велихов хорошо знал ситуацию в ЦК и потому сразу же сказал: по миллиону долларов и по десять миллионов рублей. Что удивительно, деньги нам дали. И мы начали этой проблемой заниматься очень серьезно.» В 2010-м Эдуард Годик, перебравшийся с развалом СССР в Штаты, выпустил книгу «Загадка экстрасенсов: что увидели физики», в которой подробно рассказывает о проводимых под его руководством экспериментах с Джуной. «В нашем институте задолго до этой экзотики были разработаны радиофизические методы пассивного дистанционного зондирования, – пишет он. – Куда только этими методами мы не смотрели – и в космос с Земли и из космоса на Землю, и только до самого главного, самого интересного в мире объекта – Человека, дело не доходило.» Основным методом зондирования биополей Джуны в лаборатории Годика стало инфракрасное тепловое излучение. На основании проведенных экспериментов Гуляев и Годик сделали заявление, что человек излучает свет, как стоваттная лампочка, и что если поместить его в абсолютно тёмную комнату и придать своим глазам способность видеть средний инфракрасный диапазон, то в этом излучении можно было бы свободно читать газету. Это и есть та самая аура – нимб, которым иконография наделяет святых, поскольку у святых она намного ярче, чем у простых смертных. Гуляев в своих экспериментах продвинулся достаточно далеко, обнаружив, что, помимо чисто физических излучений тела есть еще и «психофизиологическая аура» – когда, скажем, восприятие одного человека другим окрашивает ее в соответствующие тона, и не побоялся признать, что это уже не физика, а «другая наука», не имеющая к ним никакого отношения. Когда я попала в орбиту Джуны, изучение ее биополей шло полным ходом. Я несколько раз присутствовала на экспериментах в созданной для нее лаборатории, в Старосадском переулке у Солянки. Лаборатория и впрямь была оснащена новейшей импортной аппаратурой, закупленной на щедро выделенные государственные средства. (Исследования были прекращены со сменой кремлевского руководства, при Горбачеве.) В 1984 году, по предварительной договоренности, в Москву прибыла группа американских ученых из института Bay Research, в Сан-Франциско, во главе с ее руко-водителем биофизиком Расселом Таргом. Тарг занимался исследованием «пси-феноме-на», телепатии и ясновидения в частности. Телемост «налаживали» у Джуны дома, именно так, как описано в моем романе, поскольку я на нем тоже присутствовала. Разумеется, реальные результаты реальной Джуны были намного скромнее, чем описано в романе. Выбранным компьютером объектом, который обозревала американская экстрасенс Кейт Харарри в Сан-Франциско, была карусель на пирсе. Джуна сумела увидеть «профиль и глаза животного с острыми ушками», «белую тахту», старые дома и воду, но не поняла, что именно видит Кейт. При этом она схематично зарисовала голову животного, похожего на лошадь. На карусели действительно была лошадка из папье-маше и белая тахта. То есть ее видение носило фрагментарный характер. С Ншан спонтанно произошло полное подключение к заокеанскому коллеге, отождествление с ним. И это не авторская фантазия – такое может случиться, правда крайне редко. Конечно же, изучение экстраординарных свойств моей героини в романе не самоцель. Меня, как автора и просто человека, в первую очередь, интересовал ее внутренний мир, ее трансформация в зависимости от смены обстоятельств, наконец, ее судьба. Насколько это удалось передать, судить читателю. Свидетельство о публикации №214110800242