Учитель всегда строг и сух по отношению к нему. Все так. Но он единственный человек, который заботится о них с Джимми. Точнее – только о нем. Ведь именно Учитель приставил к нему няньку-опекуна. Гроэр ни на минуту не сомневался, что Джимми привязан к нему, и принимал это как должное. Но он выполняет порученную ему работу. Быть может даже Учитель платит ему эти... как их... деньги, хотя этих самых денег он никогда в руках Джимми не видел. Да и на что ему какие-то зеленые бумажки, из-за которых, судя по книгам, сходит с ума весь мир. Они все для себя делают сами. А то, чего сделать не могут, привозит Учитель.

В любом случае, с Джимми все более или менее ясно. Не ясно другое: ради чего возится с ним Учитель. Почему держит его на запоре. Кто он ему? Что их связывает? Чего он от него хочет?

– Гро! Где ты? – послышался голос опекуна. – Иди сюда. Мне нужна твоя помощь.

Юноша нехотя поднялся с земли и пошел на зов, готовясь, как всегда, ответить упрямым мальчишеским отказом.

– Ну чего тебе? – недовольно спросил он, найдя Джимми перед загоном.

– Да вот, – вид у Джимми был беспомощно-виноватый, – понимаешь, этот Lazy Boy становится слишком большим, а на траву переходить не хочет. Вытягивает, зараза, из нашей Milky Way чуть ли не все молоко. А мне ведь надо делать сыр, сметану, масло... Ну в общем, он нам куда полезнее был бы в виде отбивных, котлет, рагу и прочего.

– Решил заколоть бычка? – Глаза Гроэра сузились и сверкнули.

– Решил, – вздохнул Джимми. – Да только, боюсь, один не справлюсь. Видно, на старости лет становлюсь сентиментальным. Привыкаешь к ним, окаянным. Ведь я ж своими руками помогал всем этим козлятам, телятам, поросятам появляться на свет, ухаживал за ними, как за малыми детьми, растил. Вот и заставь себя потом взять в руки нож. Отверни ему хотя бы в сторону голову, чтоб не смотрел в этот момент мне в душу своими доверчивыми умными глазищами... Но если не хочешь, сынок, я не обижусь.

– Где твой нож? – перебил его Гроэр.

Джимми указал на воткнутый в подпорку коровника нож, зловеще поблескивающий длинным широким лезвием.

– Сходи в дом, выпей чего-нибудь горячительного. Ты ведь это дело любишь.

– А ты откуда знаешь? – вскинулся Джимми.

– Я все знаю, не маленький. Стоит мне уйти вечером к себе наверх, как ты тут же хватаешься за стакан.

Джимми выглядел рассерженным и пристыженным одновременно. Он и не догадывался, что Гроэр пронюхал про его маленькую слабость.

– Выходит, ты шпионишь за мной?!

– Делать мне больше нечего, – фыркнул юноша. – Случайно пару раз видел, только и всего. Так что не стесняйся. Иди уж.

Потоптавшись на месте, Джимми направился к дому и действительно достал из шкафчика виски, запасы которого добрый хозяин никогда не забывал пополнять.

Когда он плеснул себе в стакан в третий раз, на пороге появился Гроэр и, швырнув на стол окровавленный нож, не останавливаясь, прошел в ванную.

Я справился с этим. Один! – с гордостью размышлял Гроэр, стоя под колючими струями душа и следя за тем, как розовая вода, завихряясь, исчезает в трапе.

Он с трудом дождался, когда ленивое солнце доползет до дальней кромки океана и утонет в нем, погрузив землю в сиренево-чернильный мрак. Джимми, весь остаток дня провозившийся с освежеванием и разделыванием туши, опаздывал с ужином, и Гроэр уже начинал нервничать, когда тот появился наконец с шипящими еще стейками, распространявшими дразнящий аромат жареного мяса и дыма. Гроэр сглотнул набежавшую слюну.

– Заморил я тебя голодом, сынок. Ну ничего, зато мы сейчас с тобой славно попируем. Телятинка нежнейшая.

Он быстро накрыл на стол. Разложил мокрые еще овощи – загнутые рожками стручки острого зеленого перца, помидоры с терпко пахнущими огородом изумрудными плодоножками, пупырчатые огурчики, редиску с кудрявыми чубчиками, зеленый лук. Нарезал крупными ломтями домашний хлеб и грубо слепленный мячик козьего сыра. А под конец водрузил на покрытый пестрой клеенкой стол большую бутыль молодого, не перебродившего еще вина.

– М-м, во рту тает, – блаженно зажмурился Гроэр, с хрустом вонзая зубы в сочное молодое мясо. – Ради этого стоило потрудиться.

Джимми ел много и жадно. Гроэр только сейчас заметил, что он начал заметно сутулиться, что к концу дня от усталости становится вялым и неразговорчивым. Его продубленое солнцем и ветрами лицо было отмечено одутловатостью, с рельефно обозначившимися мешками под глазами и набрякшими веками. Волосы поредели, покрывшись налетом седины. Поскольку зеркал в доме не было, старость подкрадывалась к нему – равно как и зрелость к Гроэру – незаметно, лишь изредка проявляя себя болями в суставах или спине. Иллюзию застойности времени усиливало и вечное калифорнийское лето.